Дремлю около часу. Потом пью чёрный кофе и съедаю бутерброды, заботливо приготовленные женой. Вот и остановка. С собой у меня документы – архивные справки, которые удалось достать только в этом году. Из них мы узнали, что старости у нашего папы не было. Он погиб молодым.
Был арестован в 1920, в 1930, в 1933-м. Сидел в тюрьме с 1933 по 1935 год. Отпущен за недостатком улик. Арестован 4 сентября 1937 года сотрудниками УНКВД Ирбитского райотдела по Свердловской области. При обыске найдены епитрахиль, дароносица, серебряный крест с цепочкой. Обвинён в участии в контрреволюционной организации и ведении контрреволюционной пропаганды (статья 58 УК РСФСР). Постановлением тройки при УНКВД через две недели после ареста – 17 сентября 1937 года – приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 22 сентября 1937 года.
Проезжаю на автобусе оставшуюся часть пути. Передо мной мемориальный комплекс – огромный чёрный мраморный крест. А рядом, на многочисленных гранитных плитах, высечены фамилии расстрелянных. Как хорошо, что нет дождя. Тёплый осенний ветер шевелит мои волосы, спину ласкает мягкое осеннее солнце. Я медленно иду по траве мимо надгробий, и листья шуршат под моими ногами.
И вот на одном из надгробий я читаю: «Пономарёв Вячеслав Акимович».
– Здравствуй, папа. Сегодня 22 сентября, день твоей смерти.
Я сажусь рядом с надгробием. Достаю архивные справки и читаю папе вслух:
– Постановлением Президиума Свердловского областного суда от 15 мая 1958 года постановление тройки от 17.09.37 в отношении Пономарева В.А. отменено, а дело прекращено за отсутствием состава преступления.
Я читаю, и слёзы текут по моим щекам. Папа, прости меня! Я сижу и слушаю тишину. Но тишины нет: стрекочут кузнечики, поют птицы. И я слышу голос отца:
– Сыночек! Я по-прежнему люблю вас и молюсь за вас! Разве не чувствовал ты
наш с мамой молитвенный покров над вашей жизнью, родной мой? Всё хорошо. Не плачь! Вспомни:
Чем ночь темней – тем ярче звёзды, Чем глубже скорбь – тем ближе Бог.
Иван – крестьянский сын
Посвящается замечательным людям:
учительнице Надежде Ивановне Поповой,
её отцу Ивану Егоровичу, маме Галине
Вячеславовне, героине повести
«История одной семьи»
Я давно хотел начать писать воспоминания. О своей жизни. Это мне поможет осмыслить все прошедшие события. Да. Буду писать и заново всё обдумывать. Такой анализ получится. Ещё можно потом прочитать будет и всё вспомнить. Вот.
Допустим, родятся у меня дети. А я им потом прочитаю о своей жизни. Здорово я это придумал! Решено! С сегодняшнего дня начну! Я сначала из детства напишу чего-нибудь. Ну что запомнил интересного. А то вот детишки спросят: «Папа, а ты в детстве какой был?» А я всё забыл! А тут вот открою свои записи-то и прочитаю! Это очень полезно! Только надо что-то такое писать назидательное…
Назидательного не могу вспомнить. Решил писать то, что в памяти как зарницы встаёт. Вот, это хорошее сравнение я придумал – как зарницы!
Сегодня надо обязательно начать писать, а то так никогда не соберусь! Я ведь давно хотел. Да всё не мог собраться.
А тут мне подарили такую тетрадь толстую, с кожаной обложкой, даже пахнет вкусно. Такая тетрадь солидная. Ещё в клеточку, это очень удобно. Вот в ней и начну писать. Писать буду в свободное время, по вечерам. Постепенно дойду до сегодняшних дней.
Начинаю:
Родился я в 1913 году, старший сын. Иван – крестьянский сын. Кроме меня в семье было ещё пятеро детей. Отец прошёл Мировую войну, был мобилизован в Красную армию. Он занимался на своей подводе эвакуацией раненых, наш конь – жеребёнок – двухлетка очень пригодился отцу. Несколько недель отец был даже личным кочуром Блюхера. Я только много позднее узнал, что нужно говорить не кочур, а кучер. Отец пришёл с войны поздней осенью. Мама не смогла обеспечить посев на необходимой площади, заготовить сено. И нас ждала голодная зима. Мы влезли в долги.
Первое воспоминание, на мой взгляд, достойное упоминания, – это когда я впервые почувствовал себя взрослым человеком, помощником в семье. Весной к нам пришёл наш сосед, заимодавец. Он предложил отцу вместо возвращения долгов отпустить меня к нему на посевную в качестве бороновальщика. Единственная дочь его, Таня, была больна, а сам он уже становился стариком.
Отец, глядя на меня, медлил с ответом. И неожиданный мой голос: «Тятя, я буду боронить!» – вывел отца из затруднительного положения. Видимо, он думал, что сам был двенадцать лет в батраках, а теперь сын начинает свою жизнь с батрачества. Но неизвестно было, даст ли озимая рожь, да и яровая, ещё не посеянная, достаточный урожай, чтобы прокормить семью, да ещё и отдать долг.
Мне было семь лет, и я ещё не понимал, что помогу родителям содержать семью. Главным соображением для меня было то, что у соседа был красивый саврасый конь. И я смогу на нём ездить!
Обрадованный сосед тут же сказал, что площадь посева небольшая, так как семья у него из трёх человек, торопиться, дескать, не будем. И если Ванюшка (то есть я) устанет, то можно и верхом. Это меня ещё больше обрадовало.
Посевную начали в первых числах мая, а восьмого мая мне исполнилось семь лет. Спал я дома с сестрой и братом на полатях или в сенках. В шесть утра тятя вставал сам, поднимал меня. Похлопает по плечу: «Ванюшка, вставай!»
Я любил вставать рано. Сначала тяжело просыпаться. А потом – выйдешь на крылечко, а там утренняя свежесть, птицы щебечут – день начинается! Солнышко только поднимается, босой ногой встанешь на прохладную доску крылечка, вдохнёшь полной грудью аромат трав – хорошо! А если ещё черёмухой пахнет! Или сиренью… День впереди кажется бесконечным, и обязательно что-то хорошее случится! А тут мама идёт, и пахнет от неё парным молоком – корову подоила. Процедит молоко и нальёт мне полную кружку. Пьёшь, а оно тёплое, вкусное, кажется, что силы сами прибавляются!
Сборы были недолгими. Завтракал, обеда и ужинал я у хозяина. Он и его жена обычно встречали меня на крыльце: «Ванюшка милый пришёл!» За что-то полюбили они меня. Еда у них против нашей была очень хорошая. Хлеб свежий, пахучий. Суп питательный, обязательно мясной, молоко, свежий творог с вареньем. В постные дни – по средам и пятницам – ни супа, ни творога. Уха, парёнки, сусло, кисель. Семья была очень верующей и строго придерживалась постов. Как и в моей семье, перед любой работой молились, испрашивая Божие благословение на начало труда.
Закончилась посевная. С чувством выполненного долга я вернулся домой после ужина. Пришёл с обновками: ситцевая рубаха, перешитая из чего-то, и синие штаны, сшитые хозяйкой из самотканого холста. Я очень гордился своим «костюмом» и до сих пор помню, как берёг свои синие штанишки и рубаху. Это был мой первый заработок.
Зимой я подружился со своим дедом Кондратием Сергеевичем. Бабушка умерла, и он стал жить с нами. Он уже плохо видел, но учил меня читать, очевидно, по памяти: «Аз, буки, веди, глагол, добро…» Учеником я оказался прилежным, быстро научился читать. Дед радовался моим успехам и своим талантам учителя. «Наш Ванюшка выйдет в люди!» – говорил он моим родителям. У него были тяжелые крестьянские руки, все в мозолях, жёсткие, как наждак. Когда он хотел приласкать меня, радуясь моим успехам, то осторожно гладил мою макушку, боясь меня поцарапать.
Вместе с дедом мы присматривали за младшими ребятишками – Лизой, Мишей, Вовой. Вскоре дед совсем ослеп. Он утешался тем, что успел научить меня грамоте. И я часто читал ему вслух по-церковнославянски. Он очень любил Псалтирь, говорил, что чтение Псалтири просвещает ум. С удовольствием слушал читаемые мной кафизмы. А я многие слова не понимал, но звучали они как чудесная музыка. До сих пор думаю, что псалмы лучше любой поэзии. И в радости и в скорби. Это был дар моего дедушки мне – он научил меня чтению Псалтири. К весне 1931 года дед умер, и я оплакивал его больше всех.
Долгими вечерами не спала мама. Чинила нам, детям, одежду, пряла, вязала. Теперь я читал вслух маме, что ей очень нравилось. Я читаю, а она головой кивает, и на лице у неё то удивление, то радость детская. Я старался, читал с выражением. Так мне приятно было, как будто я маму с собой в путешествие беру. Пытался научить маму грамоте, но она отказывалась: «Некогда, сынок, да и зачем мне? Вас бы вот всех выучить!»
Осенью 1922 года отец сходил пешком в Сивинский район и купил жеребёнка, мечтая вырастить лошадь. Жеребёнок оказался умненьким и весёлым. Забавный он был, как ребёнок. У меня к лошадям вообще особое отношение. В хозяйстве лошадь – помощник и друг, всё понимает. Дедушка очень любил лошадок. Мы с ним всегда с гостинцем к лошадкам подходили. Он говорил: «Господь людям в утешение и помощь скотинку домашнюю дал. Раньше кони – они язык человеческий знали. И все животные тоже».
А я думал, что наш весёлый жеребёнок и старая умная лошадка Финка и сейчас язык человеческий понимают. Я жеребёнку говорил: «Вот погоди, вырастешь, станешь взрослым конём, эх и хорошо нам будет с тобой, в ночное вместе поедем, купать тебя в реке буду. Понимаешь? Плавать будем вместе! И работать в поле – земля мягкая, травы душистые!» А он слушает и, кажется, всё понимает и тоже ждёт не дождётся этого прекрасного времени.
Были в жизни подарки и радости. Дядя, приехав в гости, подарил отцу брюки, нам, детям, тулуп. Тулуп был поношенный, но добротный, и он очень нам пригодился, ведь спали мы все рядком, на полу. Ещё дядя привёл нам в дар тёлку.
В сентябре на десятом году жизни я пошёл в первый класс. Сердце замирало – я в школу пошёл! Что-то хорошее теперь будет! Писали мы на обёрточной бумаге. Тятя где-то достал мне грифельную доску и грифели. Все восхищались моей доской. И я с радостью давал всем попробовать написать на ней что-нибудь.
У нас сменилось несколько учителей. Первая учительница очень сильно кричала на нас. Применяла и рукоприкладство. С тех пор сам никогда не кричу на детей и вообще не люблю крик. Вскоре она почему-то уехала, и у нас появилась вторая учительница, Александра Семёновна.