мирились. Мы поймем наши отношения, и тогда исполнится то, чего так долго добивался мой муж. Нам придется начать нашу жизнь заново. Но мы по-прежнему молчали, боясь переступить тонкую грань. Дмитрий крутился возле нас, чтобы ослабить напряжение. Володя погрузил пакеты и сумки в машину, Дмитрий уселся рядом с ним, а я устроилась сзади. Всю дорогу мы напряженно молчали. Я вспоминала детство. Перед глазами крутились неясные лица, пятна воспоминаний. Забытые картинки, вычеркнутые из памяти усилием воли. У меня отчество моей матери. Зато у меня есть сын с именем моего отца. Все на свете переплелось, смешалось. И не найти концов. И можно уже не пытаться искать. Муж пристально смотрел на дорогу. Дмитрий беспрестанно кривлялся, пытаясь безуспешно развеселить нас. Наушники переселили сына в очередную виртуальность.
– Володя, а ты помнишь ее? – спросила я.
– Да, помню, – односложно ответил муж.
– А какой она была? – сказала я.
– Она была такой, как ты, – сказал муж.
– Плохой, что ли? Легкомысленной? Что ты хочешь этим сказать? – закричала я, удивляясь собственной вспышке гнева.
Дмитрий вытащил наушники и с изумлением посмотрел на меня. В салоне было тихо, как на кладбище. Двигатель работал бесшумно. Модернизация добилась небывалых результатов, погрузив человека в состояние мертвого покоя. Сын вновь встроил ответвление виртуальности в живой организм.
– Она не была плохой, – сказал муж, – и легкомысленной. Твоя мама была такой же, как ты. Она жила в себе, как в отдельном государстве. Пребывала в мире иллюзий, будто в старом замке. Ее ничто не трогало. Чужие страдания были ей невыносимы. Она хотела отстраниться от всего, лишь бы не страдать. Ты такая же, как твоя мать.
Я больше не могла кричать. И даже не могла плакать. Сложив руки на коленях, я завыла. Молча. Мысленно. Про себя завыла. Я выла, как печная труба в непогоду.
На кладбище мы разбрелись в разные стороны, чуть позже встретились у могилы. Посмотрели друг другу в глаза. И стыдливо опустили их вниз. При встрече с вечностью стыд обнажает истинную природу человека. Вовка выстроил перед собой пирамиду из собственных мыслей и из собственной жизни. Рассмотрел вблизи. Что-то не понравилось ему в этой сложной конструкции. Пирамида могла рухнуть перед ликом вечности. И муж протянул мне руку, желая примирения. А я легко подняла свою, хотя мне было трудно это сделать. Моя рука весила больше ста килограммов, она внезапно отяжелела, будто в нее вкачали кипящий свинец. Мы пожали руки. И, стоя над маминой могилой, долго не разжимали ладоней.
– Я любил ее, как тебя, – сказал Вовка, – вы обе были для меня родными. Гораздо роднее и ближе, чем мои родители. Я привез ее сюда, когда она умерла. Мне помогал отец. Он хотел, чтобы все было по-человечески. А ты тогда заболела. Помнишь?
– Помню, но смутно. Я все забыла. Недавно вспомнила, вдруг захотела встретиться с юностью. Ты хочешь вернуться туда, на другой берег? – спросила я.
– Зачем? Не люблю повторяться. Не хочу идти во второй раз по скользким камням, запросто можно оступиться. В первый раз мне повезло. Нельзя прожить свою жизнь дважды.
Володя выдернул свою руку из моей. Он еще что-то говорил, что-то правильное и мудрое. У него есть звание профессора. Но никто из профессорского состава не может преподать мне настоящий урок. Я, кажется, совсем разучилась учиться.
– Володя, мне трудно. И больно. Помоги мне, – сказала я.
Уже не надеясь на его благородство, не веря в его разумение, я все равно обращалась к нему, да и кого еще я могла позвать на помощь? Я погибала. И знала, что безвозвратно погибаю. И муж знал об этом. И даже сын. Они должны были помочь мне, чтобы спасти меня и вытащить из омута отчаяния.
– Все уладится, вот посмотришь, – сказал муж и оглянулся, отыскивая взглядом Дмитрия. Сын находился неподалеку. Он изучал таблички на оградах могил. Из виртуального мира Дмитрий попал в потусторонний; видимо, сын хотел сопоставить два мира, чтобы легче было ориентироваться в жизни.
– Что мне делать? – спросила я, незримо извиваясь от внутренней муки.
– Не знаю, там видно будет, – мудро заметил Володя.
Муж проговорил простую фразу мудрым стариковским тоном, будто излагал нечто таинственное и важное. И мы покинули кладбище. Я попросила прощения у матери. Наклонилась к земле и прикоснулась к молодой зеленой поросли. Погладила бугристую поверхность. Нежно прильнула к ней.
– Мама, мама, прости меня, – еле слышно прошептала я, – вот увидишь, я справлюсь с бедой. Все сделаю правильно. Я не хочу огорчать тебя. Спи спокойно. Я буду молиться за тебя.
Дома все вернулось на круги своя. В квартире вновь наступило гробовое молчание. Мы продолжали существовать в разных мирах. Каждый спрятался в свою норку и укрылся там тихой печалью. Все бесполезно. Я уже не знала, что предпринять, чтобы выйти из замкнутого круга безысходности. Всем нам было плохо, но если бы мы нашли какой-нибудь выход, нам стало бы еще хуже. Поэтому мы все чего-то ждали, верили в благополучный исход. Старались верить.
Можно было сойти с ума от переживаний, душевные терзания превратили мою жизнь в цепочку тягучих дней и ночей. Я совсем перестала спать. Сон, казалось, навсегда покинул меня. И я даже не пыталась заснуть. Попытки забыться сном превращались в настойчивое ожидание, я безнадежно мочалила подушку, катаясь по ней горькими мыслями и влюбленной головой. Но иногда, когда я ненадолго забывалась в легкой полудреме, ко мне приходил мужчина, прекрасный, как сам Бог. Это был Дима. Передо мной было тело квартерона, смуглое и стройное, будто некий гениальный художник слепил его под влиянием высокого вдохновения. Я притрагивалась к обнаженному телу бережно, нежно, едва касаясь кончиками пальцев, и ощущала горячую кожу, дышащую и влажную, будто мужское тело только что пережило взрыв любовной страсти. Будто оно только что освободилось от неизбывной муки. Свободное и легкое тело переливалось в меня через мои пальцы, проникая в больную душу, овладевало мной полностью, не давая забыться ни на один миг. Любовное наваждение приняло болезненные формы. Каждый человек способен сойти с ума. Нормальный человек способен удержать свой разум на жестком поводке. Это-то я точно знаю. Все сумасшедшие когда-то переступили зыбкую грань, поленились рассмотреть в реальности нечто удивительное, притягательное, уверенное. И они добровольно ушли в другой мир – и не виртуальный, и не потусторонний. Выбрали себе иное, более комфортное существование во времени. Меня уже не будет в мире сумасшедших. И меня никогда не привлекала потусторонняя жизнь. Мне нравится обычная. В ней есть любовь. Ее нет ни в мире сумасшедших – она им вообще не нужна, ни в виртуальном мире – там можно обойтись без любви, и совершенно точно любовь отсутствует в потустороннем мире. Умершие во все века тянулись к живым душам, приходили к ним в снах, грезились наяву, видимо, на том свете катастрофически не хватает любви. Плохо там. И еще там нет никакой надежды на перемены, поэтому мне симпатичен белый свет. В нем бывает трудно и скользко, но в нем можно жить и верить.
Катаясь по подушке, глядя в темноту сухими глазами, видимо, я тоже свою норму выплакала, мне все-таки верилось в перемены, я знала и верила, что они скоро грядут. Кто-то наверху устал смотреть на мои муки, вдоволь уже налюбовался. Есть предел, невидимая грань, переступить которую невозможно. Тогда сразу выпадаешь из реального мира, и кто знает, где очутишься, в каком из миров будешь пребывать, на каком свете окажешься. Много дней прошло с того дня, когда я в последний раз видела Диму. Я больше не хотела его видеть. Никогда. Хотела его забыть. Навсегда. У меня ничего не вышло. Нужно было срочно остановить болезнь. Прервать течение мыслей. Заставить мозг переключиться. Клин вышибают клином. И я вновь полезла на антресоли. Достала сумку, перетряхнула форму. Короткие брючки, майка, кроссовки, все сияло ослепительной белизной. Я чувствовала себя девственной невестой. Вдруг захотелось увидеть любимое лицо. Увидеть, чтобы доказать себе – я имею право на выбор. Я – личность.
Он ждал меня. Казалось, он стоял у входа целую вечность. И никуда не уходил. Он не поверил себе, своим глазам, когда увидел меня. Он уже не верил в существующую реальность.
– Я ждал тебя. Ждал всю свою жизнь. Ты так долго не приходила. Где ты была? – спросил он.
– Я шла к тебе, а это долгая дорога, – обессилев, я опустила сумку на асфальт.
– Пойдем куда-нибудь, – сказал он.
– Куда? – кажется, я задавала лишний никчемный вопрос.
Дима не знал, куда нам идти, у него не было никакого маршрута, и он еще не знал, в какую из сторон света поведет любимую женщину. И я не знала, куда пойду – за ним. Или с ним. Мы все-таки тронулись в путь. Оба молчали. Не знали, о чем нам говорить. Дима остановился у машины, открыл дверцу и кивнул, дескать, присаживайся, поедем, красавица, кататься. А я замерла у машины, осознавая, что живу в каком-то дурмане, в бреду, в угарном любовном чаду. Мимо меня на всех парах мчалась жизнь, повсюду кипели волнения и страсти, а я бродила в себе, будто в потемках. Жизнь вообще не касалась меня, она плавно катила свои бурные волны мимо, не замечая моего существования, незримо обтекая мои мысли и тело. Чужие страдания становились для меня невыносимыми. Ведь я до сих пор не знала, где живет Дима, в каких условиях, что ест, чем увлекается. Для меня любовь была больной горячкой, не более того. В сущности, мне все равно, чем занимается Дима, в каких условиях проживает. Ведь не за это же я его люблю? Нет, не за это. Переполненная решимостью, я села на переднее сиденье. Дима повернул ключ зажигания. У меня захватило дух, будто я собралась прыгнуть с высокой башни. Внизу – земная твердь. Можно насмерть разбиться. Но я уже ничего не боялась. Я познала разные миры, и всюду была жизнь. Ведь мы полетим вместе. Вдвоем не страшно.
Присущая мне стеснительность исчезла. Чужой мужчина лежал рядом. Не муж. Не любовник. Со мной лежал мой возлюбленный, моя последняя привязанность. Позже наступит пустота. Останутся одни долги и обязательства. Я переступила мораль. Любовь оказалась сильнее меня. Она втянула меня в греховный омут. Чужое обнаженное тело не вызывало во мне брезгливости, ведь я уже прикасалась к нему в моих грезах, согреваясь в нем. Тело обливало меня теплой волной любви. Я качалась, как в младенческой колыбели. И ощущала себя счастливой. Мы находились в незнакомом пространств