Вот и поговорили. Собственно, к этой боковой линии энергооболочку мог подключить только Небесный отец, ведь даже Самые Старшие Братья о ней ни сном ни духом… Впрочем, пока мы так общались, во внешнем мире не пролетело и мгновения, поэтому следующие слова Бориса настигли меня сразу же после реплики энергооболочки.
— А если я откажусь всходить на престол? — спросил наследник болгарского царства. — Что вы сделаете тогда?
— Тогда, — ответил я, пожав плечами, — не особо торопясь соберется Великое Народное Собрание и внесет в Тырновскую Конституцию поправку, что царем Болгарии может быть избран только уроженец Болгарии, но не обязательно член правящего семейства, после чего дружно проголосует за какого-нибудь успешного генерала, являющегося плотью от плоти вашей страны. Ведь в любом правящем семействе был кто-то, кто взошел на трон по воле Божьей или в соответствии с гласом народа, что, собственно, одно и то же. Политического авторитета и полномочий данных мне Творцом Всего Сущего будет достаточно, чтобы настоять на таком изменении законов. Вы, Борис, тоже подходите под эти условия, но, к сожалению, у вас нет желания занимать трон. А еще если мы пойдем по такому длинному пути, то страна в самый критический момент останется без царя в голове, ибо ваш отец пригоден к монаршей должности не более, чем бегемот к езде на велосипеде. Дальнейшее существование господина Фердинанда возможно либо в роли частного лица, проживающего в родном для него Кобурге, либо в роли покойника. Третьего не дано.
— Да, Борис, — подтвердил Александр Малинов, — мы вполне согласны принять вас как своего царя, но если бы будете настаивать на отказе, то нам придется пойти тем путем, о котором сейчас сказал господин Серегин, или вовсе объявить Болгарию республикой. Решайтесь же, ибо все ждут только вашего ответа.
— Да, — эхом отозвался Александр Стамболийский, — либо вы наш царь, либо просто дезертир.
— Хорошо, господа, — сказал принц Борис, — я согласен принять трон за своим отцом…
— А я не согласен! — полупридушенно проскрипел Фердинанд. — Несмотря на проявленное в моем отношении грубое насилие, я и не подумаю отрекаться от болгарского престола!
— Это совсем не обязательно, ваше бывшее царское величество, — ухмыльнулся Александр Малинов. — Депутаты Народного Собрания хоть сейчас готовы абдиктировать вас по всей совокупности деяний и передать трон вашему наследнику. Ваше добровольное согласие сэкономит нам не более часа времени. За такое решение проголосуют даже любимые вами либералы, ибо вашей отставки желает наш главный и единственный союзник кайзер Вильгельм. Но только в таком случае можете не рассчитывать на спокойный отъезд в Кобург: мы создадим особую следственную комиссию, которая рассмотрит каждый эпизод вашей преступной деятельности, принесшей болгарам много горя и поставившей наше государство на грань уничтожения. Ведь мы должны честно себе признаться, что если бы не деятельность Артанского князя, эта война закончилась бы с прямо противоположным результатом.
— Господин Малинов, — твердо сказал принц Борис, — расследование в отношении моего отца будет делом излишним и прямо вредным. Ведь в чем бы он ни был виновен — брызги грязи лягут и на мое имя. Пусть во всем будут виновны министры либерального правительства господина Радославова, а имя моего отца не должно поминаться вовсе, иначе я тоже буду вынужден подать в отставку.
— Мы принимаем это условие, — сказал Александр Малинов. — Господин Фердинанд Саксен-Кобург-Готский, ваше последнее слово — вы отрекаетесь добровольно или нам потребуется принудительная абдикция?
Фердинанд затравленно посмотрел с высоты лестницы на собравшийся внизу народ, где никто не выражал ему ни малейшего сочувствия, и судорожно кивнул.
— Хорошо, господа заговорщики, — сказал он, — я сделаю так, как вы желаете. Дайте только бумагу и перо.
Четверть часа спустя господин Малинов, как глава правительства, стал счастливым обладателем листа бумаги, на котором было написано «Отрекаюсь, Фердинанд», дата и подпись. А сам бывший болгарский царь отправился в Кобург через раскрытый мной портал в сопровождении верного слуги, который тащил чемодан, битком набитый драгоценностями. Остальное «имущество», нажитое «непосильным трудом», Борис обещал выслать с фельдкурьером. Парень болезненно честен, и сделает это даже несмотря на то, что в результате трех войн его страна оказалась разорена.
И вот, когда за бывшим царем закрылся портал, его наследник и преемник посмотрел на меня и спросил:
— И что же дальше, господин Серегин?
— А дальше, — сказал я, — каждый должен заняться своим делом. Господину Малинову нужно оформить все бумаги на смену царствования, чтобы потом комар носа не подточил. Господину Савову следует привести армию к присяге новому царю. Вам, Борис, для повышения квалификации надо будет посетить самого себя в мире пятнадцатого года, где все пошло совсем не так, как у вас. Скажу честно, вы об этом разговоре со своим вторым я не пожалеете. Ну а мне предстоит вернуть кайзера Вильгельма в его ставку в Виши с расчетом на то, что уже завтра мы снова соберемся здесь в полном составе решать проблему Солунского фронта вообще и примирения с сербами в частности. Могу заверить, что рецепты из моей поваренной книги политических блюд вам понравятся. И еще одна истина на заметку практическим политикам: несмотря на то, что сербы и болгары кажутся очень близкими, практически одинаковыми народами, смешивать их в одной реторте под названием «Югославия» крайне неблагоразумно. Химическая реакция между компонентами будет такой бурной, что крайне едкую смесь выплеснет экспериментатору прямо в морду, от чего тот помрет. Если что, я говорю это для господина Стамболийского, чтобы не питал напрасных иллюзий и не подставлял свою голову под расстрел без суда и следствия. Сербы и болгары должны жить мирно, дружно, но порознь. На этом все, господа, откровений больше не будет, расходимся.
5 сентября 1918 года, час ночи, Салоникский фронт, первая сербская армия, Дунайская дивизия, 18-й пехотный полк
Командир и шеф полка королевич Джорджи Караджоржевич
Эта безлунная облачная ночь была так темна, что в окопе, вытянув вперед руку, нельзя было увидеть кончиков пальцев. Над нейтральной полосой то и дело взлетали осветительные ракеты, наши и болгарские, а также вслепую шарили по земле лучи прожекторов, при этом выставленные наблюдатели и часовые всматривались в ночь, пытаясь понять, не ползет ли во тьме злобный враг. Впрочем, на болгарской стороне было то же самое, только осветительных ракет там запускали в несколько раз больше, ибо у наших врагов нет причин экономить.
Поражение — страшное слово. Один раз мы его пережили, когда Болгария ударила нам в спину, в результате чего сербская армия была вынуждена оставить свою землю и эвакуироваться на Корфу. История того анабазиса столь страшна, что из миллиона солдат сербской армии в строю осталось только шестьдесят тысяч. Причем косили наши ряды не столько австрийские и болгарские пули, сколько тиф, дизентерия, обморожения и истощение. Второй раз — это когда после судорог двух революций из войны вышла Россия. А ведь казалось, что она наш союзник навсегда. Говорят, господин Ленин получил неплохие условия мира — гораздо лучшие, чем можно было предполагать. При этом в заключении Брестского соглашения был замечен один загадочный господин, Артанский самовластный князь Сергий из рода Сергиев, хозяин частной армии невыясненной численности и боевой мощи, с легкостью оперировавшей и в Петрограде и в Брест-Литовске и в центре Германии, где во время набега на ставку кайзера голов лишились генералы Гинденбург и Людендорф. Все что интересовало этого человека — мир для Советской России, и как только эта цель была благополучно достигнута, он исчез и больше не появлялся в нашем поле зрения.
Потом удары посыпались один за другим. Сначала центральные державы выбили из войны Италию, после чего на родину вернулся итальянский корпус и стало ухудшаться снабжение. Потом на севере Франции разыгралось эпическое сражение с участием большого количества быстроходных и хорошо вооруженных германских бронированных боевых машин. В газетах писали, что это было похоже на нашествие бронированной кавалерии Аттилы. Франция потерпела тяжелейшее поражение, и ее войскам с большим трудом удалось зацепиться за рубеж Луары, в основном потому, что германцы были заняты осадой сражавшегося в полном окружении Парижа, в то время как на Западный фронт прибывала отмобилизованная американская армия. Но оказалось, что и это лишь отсрочка. Перегруппировав свои войска, германцы нанесли последний решающий удар, после которого Франция просто перестала существовать.
Тут, на Салоникском фронте, в основном колониальные части французской армии: офицеры белые, а солдаты — из алжирцев, марокканцев, тунисцев, сенегальцев и кохинхинцев. И вот теперь среди них царят разброд и шатания, а британский корпус и вовсе намеревается эвакуироваться то ли на Кипр, то ли в Палестину. Если это случится, то главной по численности силой станут греки, но эти побегут при первом же болгарском натиске, причем до самых Афин. А нам, сербам, бежать отсюда некуда, как и тем несчастным самого разного происхождения, которых нагнало сюда и бросило французское командование. Грабежи и убийства местного населения уже стали почти обычным делом, и специальные дисциплинарные команды сбиваются с ног, пытаясь восстановить порядок. У нас, сербов, такого нет — в отличие от разноплеменных дикарей, мы помним, что являемся людьми, а не кровожадными зверями.
Задумавшись, я почти наткнулся на темную фигуру человека, будто из-под земли выросшую передо мной в окопе.
— Привет, Джорджи, — сказал незнакомец по-сербски моим собственным голосом, — надо поговорить.
И в тот же момент еще один человек, который стоял за спиной у того, на которого я чуть не наткнулся, вдруг щелкнул пальцами. И прямо из ниоткуда между нами возник неяркий свет, и я увидел, что напротив меня стою тоже я. Вот тут я удивился так, что даже позабыл, как ругаться. Ведь было же желание обложить незнакомца по матушке за то, что я об него чуть не споткнулся. А теперь расскажи кому, что я встретился сам с собой, не дай Бог, посчитают душевнобольным. Да и свет тот был какой-то странный: у него не было источника — зажженной спички, свечи или электрического фонаря. Просто какое-то пространство вдруг оказалось довольно ярко освещено, и при этом этот странный свет не слепил мне глаза. Смог я рассмотреть и того господина, что стоял позади моего второго я. Лет он был неопределенно средних, короткие английские усы на мужественном волевом лице смотрелись вполне органично, а русский офицерский мундир с погонами штабс-капитана ладно облегал атлетическую фигуру. Дополняло облик бело-голубое свечение вокруг головы, как у христианского святого. Еще я вдруг осознал, что перестал слышать обычный шум ночного фронта, шипение ракет и редкую, едва слы