сербское к сербскому, болгарское к болгарскому и хорватское к хорватскому. Потом — каждому свое: Болгарии и Сербии быть советскими республиками, Словении достанется статус страны народной демократии, а Хорватии придется пройти путь искупления былых грехов и перевоспитания. В мире семьдесят шестого года такое мне только предстоит. Но там все будет тяжелее, поскольку отсутствует такой непререкаемый моральный авторитет, как товарищ Сталин. На этом по известным мирам, пожалуй, все.
— А что будет дальше, после семьдесят шестого года? — спросил Джорджи, слушавший меня будто завороженный.
— А дальше, — ответил я, — сплошной чередой пойдут миры девяностых и двухтысячных, где будет длиться и длиться сербская национальная катастрофа за номером три. Там я, не колеблясь ни секунды, обнажу свой меч в защиту твоего народа и примусь беспощадно убивать американских и европейских высокоумных деятелей, в условиях политического вакуума алчно тянущих руки к мировому господству, а также их миньонов и подхалимов. И тогда случатся такие Балканские войны, что жарко станет самому небу, а некоторые много понимающие о себе отечественные деятели поймут, что лучше добром досрочно убраться с моего пути, чем пытаться цепляться за власть и нарваться тем самым на гнев Божий. И вы, королевичи Джорджи, во всех своих инкарнациях тоже будете рядом со мной в этом деле, если, конечно, захотите. Все, что я делаю в других мирах, это только подготовка к главной битве за будущее вашего народа. Такая вот у меня предварительная программа. Впрочем, рассуждать о том, что там будет да как, преждевременно, потому что конечное решение требуется принимать не с кондачка, по личным историческим воспоминаниям, а на основании данных добытых сателлитами орбитальной сканирующей системы. На этом у меня по данному вопросу пока все.
— Этого достаточно, — сказал Джорджи, — если тебе нужна будет помощь людей, знающих сербский народ, и бойцов-добровольцев, можешь на нее рассчитывать.
Странный сон королевича Джорджи
Как только я пересек границу между мирами (приключение, удивительное само по себе), как вдруг почувствовал, что оказался среди людей, из которых никто не хочет мне зла. Это ощущение было настолько сильным, что мой организм, до того державшийся из последних сил, дал слабину, будто внутри меня разжалась какая-то пружина. Мне было ужасно стыдно демонстрировать перед незнакомцами слабость если не духа, то тела. При этом я даже не обратил внимания на неожиданно появившуюся передо мной девчонку, которая намеревалась на несколько часов уложить меня в какую-то там ванну. Я подумал, что в ванну человека кладут, сняв с него все одежду, и от мысли, что мое обнаженное тело увидят посторонние люди, мне стало стыдно, и я принялся энергично возражать, но оказалось, что с госпожой Лилией в таких случаях не спорит даже господин Серегин.
Мое тело одеревенело, и я поплыл по воздуху головой вперед, чтобы через еще одну дыру в пространстве оказаться в местном госпитале. Там меня ждала госпожа Максимова — еще одно удивительное для меня явление, ибо до того момента я никак не мог представить себе женщину-врача, тем более главного врача военного госпиталя, ведь на войне прежде были только сестры милосердия. Впрочем, надолго наше общение не затянулось. Госпожа Максимова попросила поставить меня прямо, потом посмотрела на меня таким взглядом, будто меня насквозь просветили аппаратом Рентгена. После этого госпожа главный врач сказала, что согласна с предварительной рекомендацией госпожи Лилии, а потому незачем разводить турусы на колесах, шнель-шнель.
Тут откуда-то из боковой двери появились две остроухих девушки-дылды в таких коротких халатиках без рукавов, что их подолы едва прикрывали причинное место. Они подхватили меня под руки и повлекли за собой. Там, куда мы пришли, меня разоблачили от одежды и ног до головы вымыли с ароматным мылом под душем. При этом обе девицы тоже скинули халатики, и оказалось, что под ними ничего и нет. Обращались они со мной нежно, как матери со взрослым младенцем, а по завершении мытья накинули на меня махровый халат и повели в нижние помещения, где рядами стояли каменные ванны, полные магической воды, а в воздухе разлито тихое неразборчивое пение, напомнившее голоса церковного хора. Возле одной такой ванны мы остановились, с меня сняли халат, а потом осторожно, за колени и плечи, опустили в искрящуюся воду, имеющую такую температуру, что в ней не чувствуешь ни тепла, ни холода. Я уже много раз бывал в госпиталях с различными ранениями, но вот таким образом меня не лечили еще никогда.
Постепенно меня сморило, сознание мое растворилось в звучащих отовсюду убаюкивающих голосах, и я поплыл на волнах сна. И был тот сон чудесным и невозможным… Я находился в кабинете господина Серегина. Да только не в том, из которого я попал в госпиталь, а в другом, где на стене был изображен красный геральдический щит с золотым орлом, над двумя головами которого сияла бордовая пятиконечная звезда, озаряющая все вокруг сияющими лучами добра. И вообще вся обстановка того кабинета свидетельствовала о том, что я нахожусь в далеком, невозможном для себя будущем, а господин Серегин тут император могущественной Империи, по сравнению с которой и современная мне Германская империя, и Североамериканские Соединенные Штаты выглядят как захудалые варварские королевства. Вместе со мной там были и мой отец король Сербии Петр Караджоржевич, и второй королевич Джорджи, а также православный священник в рясе, с большим серебряным крестом на груди, и сам господин Серегин, одетый не в русский офицерский мундир, а в серо-черные императорские одежды с серебряной отделкой. При этом сидел местный владетель не на императорском троне под гербом, расположенным во главе стола, а напротив нас с отцом, рядом с моим вторым я.
— Это не сон, Джорджи, — начал разговор господин Серегин, — точнее, не совсем сон. Ты спишь, тело твое излечивается от полученных повреждений, а разум присутствует тут, на селекторном совещании. Должен сказать, что твой отец тоже получает такое же лечение от жизненной усталости, как и ты. Когда оно будет завершено, король Петр Караджоржевич снова станет полностью дееспособным и не будет больше нуждаться в кукловодах вроде «Черной Руки» господина Димитриевича или твоего брата Александра… Мы знаем, что ты сам не хочешь править, но стать правой рукой и опорой своего отца ты обязан.
— А где Александр, почему он отсутствует на этой встрече? — спросил я. — Ведь я никто, теперь даже не наследник престола, но мой младший брат должен принять власть после моего отца…
Господин Серегин переглянулся сначала со священником, потом с моим вторым я, и сказал:
— Еще когда мы занимались прошлым для вас миром четырнадцатого года, твой брат, обвиненный вместе с деятелями «Черной Руки» в участии в заговоре по развязыванию межсоюзнической и первой мировой войны, вздумал лжесвидетельствовать в присутствии Бога-Отца, главного лица Троицы и Создателя Всего Сущего, и был за это испепелен на месте. У вас там, четыре года спустя, он не исправил ни одного своего прегрешения, а лишь усугубил их новыми преступлениями, в связи с чем дальнейшее существование этого человека в вашем мире генеральным замыслом Творца не предусмотрено. Как только мы будем готовы встреться все вместе наяву, твой брат предстанет перед Творцом Всего сущего, чтобы ответить по сути предъявленных ему обвинений, неизбежно попытается лгать и выкручиваться, после чего его ждет то же наказание, что и принца Александра из четырнадцатого года. Пепел в совок, дело в архив.
— Пойми, Джорджи, — сказало мне мое второе я, — наш братец — это такая отрава, с которой сербам не надо никаких врагов. Именно он рассорил нас с Болгарией, забрав Македонию, жители которой считают себя болгарами, а не сербами. Чуть позже он намеревается присоединить к Сербии Словению, Хорватию и Боснию с Герцеговиной, что в не столь отдаленном будущем приведет наш народ к новым неисчислимым бедам, ибо католики и мусульмане, чрезвычайно подверженные религиозной пропаганде, от жизни в одном с нами государстве возненавидят православных сербов до глубины души. Но хуже всего он поступил с тобой и со мной, объявив тебя, меня, то есть нас, сумасшедшими и на пятнадцать лет заперев нас в персональной психиатрической лечебнице без права апелляции, так как диагноз по его приказу был сфабрикован от начала и до конца. И дело с убийством слуги тоже было сфабриковано «Черной Рукой» по его просьбе. Мы это знаем, господин Серегин тоже знает, как и Господь, что читает в сердцах. Нет нашей вины в смерти того несчастного, ибо избивали его белградские жандармы по приказу господина Димитриевича, которого просил о том наш брат Александр.
— Я в это не верю, — упрямо сжав зубы, возразил я, — ведь Александр — мой брат…
— Нет, Джорджи, это правда, — громыхающим голосом произнес сидящий напротив меня священник, и неистовое белое сияние начало наливаться над его головой. — Твой брат продал свою душу Сатане из жажды власти, а такие люди воистину разрушительны. Все, к чему они прикасаются, превращается в прах и тлен, правда в их устах становится ложью, а родной дом обращается в вытоптанное пепелище. Ты не можешь даже молиться за упокой его души, потому что она, запроданная Сатане, уже подверглась безвозвратному уничтожению.
— Отец Александр — это не простой священник, — сказал господин Серегин, — а аватар, то есть глаза, уши и голос Творца Всего Сущего. В те моменты, когда в его голосе слышны громыхающие нотки, и уж тем более когда над его головой наливается нимб, ты говоришь уже не с простым священником, а с первым лицом Троицы, который лично снизошел для беседы с тобой. Встретившись с отцом Александром, ты получаешь шанс поговорить с Творцом всего Сущего, не отдавая при этом ему свою душу.
— О Боже! — воскликнул я. — Как же так получилось, что мой брат Александр пал так низко, и почему он возненавидел меня, ведь я не делал ему ничего плохого, и почему ты не исправил его плохого поведения и не направил моего брата на путь истинный?