Пилот получил сигнал и повел вертолет к улице. Она наблюдала в выгнутое лобовое стекло, как город наклонился к ней. «Это твой шанс, Элиот. Я просто сижу тут». Как она вычислила, Элиот – это слон, склонный к атакам дальнего действия и более мобильный, чем можно ожидать. Она никогда не любила эту шахматную фигуру.
– Касание, – сказал пилот.
Она отстегнула ремень. Молодой парень с длинными волосами, Розенберг, открыл дверцу и подал ей руку. Она сочла это своего рода оскорблением и на руку не оперлась. Вихрь, поднятый лопастями, вздыбил ей волосы. Она внимательно оглядела улицу, пытаясь учуять рассеянные элементы Элиота.
– Кафе чисто, – сказал Розенберг. – Думаю, они раздобыли машину, часа два назад. Внутри трое работяг, сегментированные и подготовленные. Мы еще не допрашивали их.
– Спасибо, – сказала она. – Я ими займусь.
Она пошла к приземистому зданию кафе. К ней направились несколько поэтов, и Розенберг взмахом дал им понять, чтобы они отошли. Внутри, позади барной стойки, стояла молодая напуганная официантка в зеленом переднике. На диване у окна сидел краснощекий мужчина, фермер, как она предположила. Тощий парень в огромных очках сидел за столом ближе к центру зала. Позади нее ухнула, закрываясь, дверь. Парень в очках неуверенно встал из-за стола.
– Я не сотрудничаю с правительством. Вы хотите…
– Сядь, заткнись. – Он упал на стул. Она указала на официантку. – А ты иди сюда.
Та резко шагнула вперед, прижимая к груди блокнот. Ее глаза были огромными.
– Двое мужчин. Один темнокожий, другой белый. Ты знаешь, о ком я говорю?
Ее голова дернулась в кивке.
– Расскажи мне все, что видела и слышала.
Официантка заговорила. Спустя минуту фермер принялся выуживать из кармана своих джинсов мобильный телефон. Он хотел сделать это тайком, но его широкая клетчатая рубашка сигнализировала о каждом движении. Ее это позабавило. Неужели он решил, что она слепая? Она не трогала его, пока он не достал телефон и осторожно, как коробочку с обручальным кольцом, не раскрыл его. Вот тогда она сказала:
– Сунь руку в рот.
– И я снова налила ему кофе, – сказала официантка. – Он был очень мил, мы немного поговорили, и я спросила, откуда он – из Лос-Анджелеса, или из Нью-Йорка, или из тех краев, и он сказал «да», сказал, что везде побывал, что видел пожар в Лондоне и восстания в Берлине, а еще сказал, что мне надо уехать. Он сказал, что мир ближе, чем я думаю. Это были его слова. – Фермер начал давиться. – А потом он захотел поговорить со своим другом, австралийцем, и потом спросил, можно ли одолжить машину. Я ответила «конечно» и дала ему ключи от своей машины, и мне было ужасно неудобно, потому что я не чистила ее почти год и потому что она такая непрезентабельная. Я подумала…
– Мне плевать, что ты подумала.
– Я спросила, куда они едут, и он спросил, куда я посоветую, и я сказала, что куда угодно, только бы подальше отсюда, и он улыбнулся на это. Потом мы поговорили о тех местах, где я была, и я сказала, что, когда я была маленькой девочкой, мама однажды возила меня в Эль-Пасо, мы ездили вдвоем, она и я, и…
– Ясно, – сказала она. – Стоп.
Она задумалась. Фермер издал звук вроде «бэ-э-э» и вырвал со вставленной в рот рукой. Он запихнул кисть в рот почти полностью. Она и не предполагала, что такое возможно. Она наблюдала, как он корчится и давится. Надо бы сказать ему, чтобы он вынул руку. От мертвого фермера никакой пользы.
– Ты слышала, чтобы они называли какие-нибудь города? Штаты? Аэропорты?
– Нет.
– Ты имеешь представление, куда он поехал?
– Куда захотел, туда и поехал, – сказала официантка. – Такой мужчина.
– Ага, – сказала она. – Ладно.
Ее люди снаружи запросто определят, в каком направлении уехал Элиот, на восток или на запад. А потом они за несколько часов выяснят, где машина. Только в машине, естественно, никого не будет, он бросит ее на какой-нибудь заправке или в переулке. И тогда начнется новая погоня. Но Элиот не может убегать вечно. И он не может передвигаться быстрее, чем сеть, которую она набросит на него. «Ничего личного, Элиот», – подумала она. Ей хотелось пристрелить его. Причем сделать это своими руками. Желание было очень сильным. А еще, прежде чем убить его, ей хотелось несколько минут поговорить с ним. Наверное, эта мечта несбыточна. Трудно представить обстоятельства, при которых ей удалось бы захватить Элиота, не убивая его. Но если все же удастся, она бы сказала ему, что высоко ценит те ориентиры, что он дал ей когда-то вначале. Ей хотелось сказать: «Без тебя, Элиот, я не стала бы той, кто я есть», и сказать так, чтобы он услышал в этом комплимент.
Фермер дернулся. Его голова ударилась о стол. Блевотина закапала на пол.
– Вынь… – сказала она, но было поздно. Она собиралась сказать ему, чтобы он вынул руку изо рта. Но забыла. В общем, как-то так. «Эй, Эмили, а ты знаешь, что делают звезды? Они жрут. Они сжигают все вокруг дотла. А потом начинают пожирать свет. Ты ведь понимаешь, что именно этим и занимаешься, правда? Пожираешь все?»
Она посмотрела на официантку. Самое разумное – это убить Сару. Девица обменялась словами с Элиотом, потенциально в нее уже загружены инструкции. Вероятность обратного мала, но было бы неразумно рисковать.
«А ведь лучше не становится, не так ли? Ведь это уже давно очевидно, верно? Что звезда никуда не делась?»
– Забудь, что мы были здесь, – сказала она Саре. – Тот тип подавился завтраком, и ты не успела спасти его. – Она повернулась к выходу. – Но ты пыталась изо всех сил.
Они ехали до темноты, останавливаясь только для того, чтобы поесть и убедить людей поменяться машинами. Уил не хотел смотреть на это, но справиться с собой не мог. Сначала люди, на которых нацеливался Элиот, выглядели настороженными. Затем Элиот что-то говорил, и их лица расплывались в улыбке. Как будто они улыбались против своей воли. Поражала скорость превращения из чужака в близкого друга. Их лица становились совершенно иными. И спустя минуту выражение снова менялось, делалось интимным и успокоенным, и Уил отворачивался, потому что чувствовал, что неправильно смотреть на все это.
Втиснувшись в розовый «мини» с пластмассовой кошкой-болванчиком на приборной панели, он сказал:
– Значит, теперь у тебя есть план?
– Да. – Элиот проверил, как переключаются передачи. Пятая ему не понравилась. Уил уже предлагал Элиоту сменить его за рулем, но тот отказался, и он уже начал подумывать о том, что Элиот вообще никогда не спит.
– Мне дано право услышать подробности?
– Мы едем в Брокен-Хилл, забираем элементарное слово и с его помощью побеждаем наших врагов.
– Оно там? В Брокен-Хилл?
– Такова моя теория.
– Но ты не уверен?
– Нет.
– Что, никому не пришло в голову проверить? Ты так туда и не сунулся, чтобы посмотреть, там ли оно, это оружие библейской мощи?
– Все не так просто. После того, что натворила Вульф, все, кто туда совался, оттуда уже не высовывались.
– Ну, а мы-то туда едем.
– Да. – Элиот посмотрел на него. – С тобою все будет в порядке.
– Когда ты говоришь «мы»…
– Я имею в виду тебя. У меня же нет иммунитета.
Они проехали мимо большого седана, в котором разместилась целая семья. Уил увидел там счастливую собаку, которая проводила его взглядом. Ему стало завидно.
– А что, если ты ошибаешься и у меня нет иммунитета?
– Это было бы плохо. Но давай не будем цепляться за всякие мелочи, которые могут пойти не так. Я не утверждаю, что мой план надежный. Я просто говорю, что предпочтительнее действовать по какому-нибудь плану, чем бесцельно мчаться куда-то, пока удача не отвернется от нас.
– И что тогда? Я отдам тебе слово?
– Нет. Ты не должен произносить его в моем присутствии, показывать его мне или даже описывать. Я подчеркиваю это особо.
– Ты серьезно?
– Взгляни на меня, – сказал Элиот. – Если ты раздобудешь эту штуку и хотя бы намекнешь, на что она похожа, я скормлю тебе твои пальцы. Ты веришь мне?
– Да. – Они проехали через город, где висело объявление трехлетней давности о фестивале свекловодов. – И все же я не понимаю, как это может быть словом. Слова не убивают людей.
– Очень даже убивают. Слова убивают людей повсеместно. – Элиот переключил скорость. – Просто конкретно это слово более мощное.
– А что делает его таким особенным?
– Ну, это трудно объяснить, не углубляясь в последние достижения лингвистики и нейрохимии.
– А ты через аналогию попробуй.
– В парке есть дерево. Дерево, которое ты по каким-то причинам хочешь срубить. Звонишь в городскую администрацию и спрашиваешь, с каким департаментом тебе нужно связаться и какие формы заполнить. Твое заявление поступает в комитет, который решает, стоит рубить дерево или нет, и если стоит, они направляют рабочего, который и рубит дерево. Вот так же работает мозг; это процесс принятия решения. Я же – ты называешь это «слова-вуду» – подкупаю комитет. Процесс тот же. Но я нейтрализую те части, которые могут сказать «нет». Пока понятно?
– Да.
– Отлично. То, что осталось в Брокен-Хилл, – это элементарное слово. А элементарное слово, по аналогии, это когда я просто достаю цепную пилу и спиливаю дерево.
Уил ждал.
– Это другой путь к тому же исходу. Я не связываюсь с комитетом. Я перепрыгиваю через него. Разумно?
– Для деревьев – да.
– Никакой разницы. Твой мозг – это множество направлений действия. Ты видишь горячую плиту и осознанно решаешь держаться от нее подальше. Но если ты дотронешься до нее, ты без всякого осознанного вмешательства отдернешь руку.
– Значит, это разница между добровольным действием и рефлексом, – сказал Уил.
– Да.
– А почему бы это так и не назвать?
– Потому что это не аналогия. Все именно так и происходит. А ты спросил об аналогии.
– Ладно, – сказал Уил. – Хотя я все еще не понимаю, как слово может включить рефлекс.