Вы спросите меня: откуда берется эта стена, что такое эта стена? Мы ее увидим. Это вторичное единство, это единство сшивания, и именно это будет конститутивным элементом переживаемого тела. Ведь если бы не было единства, то не существовало бы ни переживаемого тела, ни живого существа.
Выступление Контесса позволяет тем, кто хочет понять, как образуется это единство, сгруппировать проблемы: Лейбниц, Гуссерль и даже Сартр. Гуссерль обращается к этой проблеме эксплицитно, здесь бы чувствовался некий мой произвол, если бы она впрямую не упоминалась в пятом «Размышлении». Ну как?
Необходим генезис. Вот чего я под конец хочу; как жаль, что мы на этом не закончим, я бы не хотел переходить к другим вещам. Эта тема – два аспекта события. Хорошо бы провести практические занятия, наглядный урок. Я напишу вопрос: существует ли реальное виртуальное? Второй вопрос: существует ли возможное актуальное?
Так просто не ответишь. Посмотрите, если вы читаете комментаторов Лейбница: «возможное», «виртуальное», «актуальное», «реальное» – они употребляют эти слова как угодно. В конечном счете так поступают, правда, не все. Это очень досадно, что они употребляют их как угодно: вот у вас две строчки, а это – как если бы путали два этажа.
Возможное реализуется. Когда у Лейбница реализуется возможное (посмотрите контекст этого у Лейбница), очевидно, вы всегда будете находить опровергающие примеры, но это ничего: ведь когда возможное реализуется, то это всегда происходит в мире материи, в мире тела. А когда актуализуется виртуальное, это всегда происходит в душе.
И теперь у нас два этажа, а мы говорили, что необходима какая-то связь, какой-то узел, vinculum между ними – vinculum для чего? По вашему выбору! Для того чтобы существовал этаж внизу. Для того чтобы этаж, существующий внизу, поддерживал какие-то отношения с этажом вверху. Тут будет много ответов.
В начале года я сказал вам: мы будем заниматься барокко, как будто у нас есть его определение, а потом посмотрим, хорошенько посмотрим, куда это нас приведет. И я говорил вам, что барокко – это не производство складок, так как складки существовали во все эпохи; главное в барокко то, что складки доходят здесь до бесконечности. Несколько дней назад я наткнулся на каталоги Эль Греко: это поразительно. Это поражает. И поражает не только красотой, ведь что такое эта красота Эль Греко? Разумеется, разные картины построены по-разному. Он написал семь или восемь Христов в Гефсиманском саду. И один, в Лондоне, настолько странный, и я привожу его, так как это – доказательство нашей гипотезы: там всё – складки, нет ничего, кроме складок, только они! Складки распределены по трем регистрам: складки ткани, и это не в том смысле, что во всякой ткани есть складки! Если вы посмотрите на репродукцию этой картины, то там именно на тунике Христа складки так обработаны, что одни складки отсылают к другим. Это фантастическое исследование складок. Складки скал: скала на этой картине столь же складчата, как ткань. Складчатость скалы! И я добавляю трактовку облаков: настоящие складки, поистине складчатость облаков. Это намеренный способ трактовки облаков, совершенно так же Эль Греко трактовал скалы, и во всей картине имеется какой-то круговорот трех разновидностей складок, отсылающих друг к другу до бесконечности.
Теперь, когда мы подошли к концу, я спросил бы вас: ну, что мы проделали? Целая история со сгибами в душе. И опять-таки сгибы в душе происходят оттого, что событие включено в монаду. И потом, существуют складки материи. А что между ними? Этот шов, этот vinculum substantiale, который возникает там совсем незадолго до смерти Лейбница. Внезапно я спросил себя: какая разница, что придает материи текстуру, потому что когда-нибудь придется заняться текстурами материи. Лейбниц употребляет слово «текстура» в конце жизни. Должно быть, у него было очень много идей. Существуют эти текстуры материи, которые в нормальном случае должны были стать некоей физикой материи и некоей эстетикой материи. Эстетика текстур – по-моему, не существует более трудного понятия, но оно от этого становится лишь прекраснее; это не для того, чтобы обрушиваться на понятие «структура», однако я говорю себе: о структуре много говорили некоторое количество лет назад, и это не слишком плохо. Очень хорошо. Но если бы мы дали себе немного развлечься, чтобы использовать оставшиеся понятия… «Текстура» – это понятие, чрезвычайно трудное для анализа. Посмотрите на богатство материалов в связи с текстурами: существует «промышленный материал», но один из материалов изучен меньше всего, а возможно, он является важнейшим, и это живопись. Великие живописцы структур – это вам не абы кто! И мы обнаружим, что существуют разновидности современного барокко. Необходимо посмотреть, существует ли у великих барочных живописцев то, что можно назвать радикальными структурами. Я знаю трех великих живописцев модерна, использовавших текстуры, сходите посмотрите. Это Фотрие{ Фотрие, Жан (1898–1964) – франц. художник, крупнейший представитель ташизма.}, Дюбюффе{ Дюбюффе, Жан (1901–1985) – франц. художник и скульптор, представитель так называемого «ар-брют» («сырого» или «аутсайдерского» искусства).}, признававший, что он многим обязан Фотрие в связи со структурами, и Пауль Клее. Неслучайно их нельзя назвать совершенно чуждыми друг другу.
Наконец, что соотносит сгибы в душе со складками материи и складки материи со сгибами в душе? В то же время это меня озадачивает, так как мы раньше говорили, что все это держится без шва. А тут, возможно, возникает потребность в шве, шве, проходящем через живое тело, без чего неорганическое тело не было бы телом реальным, а было бы просто воображаемым телом, а монада – замкнутой в себе и т. д… Тело не могло бы отсылать ни к чему иному.
[Перерыв.]
Вопрос: О Христе. Можно ли сказать, что Христос – это монада, которая говорит: «Я воплощен, вот Я – воплощен»? Реализуется ли здесь некоторым образом воплощение монады? Можно ли сказать, что христианство, да и сам Христос были какими-то особенными событиями?
Жиль Делёз: Это несложно, я отвечаю быстро, потому что чем «фундаментальнее» вопрос, тем быстрее надо отвечать. [Смех.]
Прежде всего, не надо отождествлять монаду с событием. Событие – это то, что происходит и свершается в монаде, это то, что содержит происходящее и свершающееся в монаде. Событие – это переход через Рубикон, монада – это Цезарь. Прежде всего различение «монада – событие». Второй пункт: монада никогда не бывает воплощена по простой причине: дело в том, что монада самодостаточна, без окон и дверей. Когда ради быстроты продвижения мы говорим, что у монады есть тело, это значит, что в области монад нечто соотносится с такой-то монадой; стало быть, если Христос воплощен, то Он воплощен так, как воплощены все монады, и даже Он – это воплощенная монада. Ставит ли Христос какие-то особенные проблемы? Да! Но, как ни странно, не на уровне того, что у Лейбница относится к воплощению. Он поставил весьма своеобразную проблему на уровне пресуществления, а пресуществление – не воплощение, а транс-воплощение, когда Тело и Кровь Христа становятся хлебом и вином. Понимаешь? Итак, Лейбниц ставит особенную проблему в смысле перехода от одного тела к другому, перехода от тела Христа к написанному телу. Это означает, что сам Лейбниц был протестантом и не верил в пресуществление, но он согласился оказать помощь отцу де Боссу, у которого было много забот в этом отношении, и он сказал ему (это довольно веселый момент в переписке с отцом де Боссом): если бы я был Вами, то я говорил бы так и этак; и он дает пресуществлению очень странную интерпретацию, которая должна всех развеселить и которая послужила некоторым католикам, ведь отец де Босс был доволен. Во всяком случае, что касается Христа и воплощения, у Лейбница, насколько мне известно, не было особенной позиции, кроме того, что Он, конечно, представляет собой архетип, или модель, воплощения.
Будем вновь исходить из нашего генезиса. Только не двигайтесь в обратном направлении, хотя всегда возникает такой соблазн. Вы ведь помните этот генезис, который, исходя из монады, состоит в том, что монада включает в себя все, она выражает весь мир. Она выражает все мироздание. Правда, – внимание! – в ней есть небольшая привилегированная область, которую она выражает особенно, или ясно. Мы это видели. Такова первая пропозиция. Вторая пропозиция: следовательно, я имею тело. Вот что необходимо понять. Следовательно, я имею тело. На самом деле иначе и быть не могло. Возможно, удобнее было бы сказать: я имею тело, а стало быть, выражаю некую привилегированную область! Единственное достоверное – это то, что имеется привилегированная область, моя маленькая сфера, которую я ясно выражаю: ведь мы сказали, что я выражаю весь мир, но выражаю я его смутно и запутанно. Почувствуйте все это, раз уж не будет времени этим заняться. Почувствуйте, что у Лейбница существуют весьма разнообразные статусы монад. Например, бабочка отсылает не к монаде, напоминающей вас и меня. Существует целая иерархия монад, существует великая иерархия монад. Необходимо спросить себя: существуют ли монады, которые ничего не выражают ясно, у которых нет особенной зоны? Здесь тексты весьма разнятся, необходимо провести очень точные исследования. Лейбниц пишет разное, в зависимости от представившихся случаев. В зависимости от случаев он выдвигает мнение, что некоторые монады полностью погружаются в ночь. Существуют и другие, которые на протяжении определенного времени выражают небольшую ясную область. По-моему, животные имеют монаду, которая неизбежно выражает небольшую ясную область. Например, корова ясно выражает свою лужайку. Только из-за того, что она выражает свою лужайку, она постепенно начинает выражать и окружающий мир, и все мироздание. Даже у коровы есть зона ясного выражения, и если ее перевезти на другую лужайку, то у нее изменится способ ясного выражения. Итак, с животными то же самое. Однако в других текстах Лейбниц как будто говорит нам, что только у разумных душ есть зона ясного выражения. Ваша зона ясного выражения есть то, что касается вашего тела. У нас нет времени, но текстов много, и речь идет, в особенности, о письмах к Арно.