ли вы спросите меня: разве это не дуализм? – я отвечу: нет, это не дуализм, одно неукоснительно располагается в другом – но каким способом? Какие отношения будут между двумя аспектами, когда событие и в телах, но оно не только в телах?
Ладно, это проясняет самую малость, это отвечает на возражение, которое я делал самому себе… Я собираюсь говорить вам о духе, а потом начинаю с события, которое как бы сидит в темнице. А мы видели, как продвигался вперед, открывая дух, Лейбниц. Дело в том, что линия со сгибами, или линия с событиями, свернута в некоем духовном единстве, которое будет называться монадой. Мы движемся от сгиба к свертыванию. Я сюда не вернусь. И получается, что если верно, что всякий сгиб есть сингулярность, внутренняя сингулярность, то надо будет сказать, что монада есть сгущение сингулярностей, или – если угодно – что монада выражает мир.
Она выражает мир в каком смысле? События суть предикаты. А мы видели, до какой степени могло бы быть пагубным для понимания философии Лейбница полагать, что предикаты суть атрибуты, атрибуты суждения, ведь предикаты – это события, выраженные пропозициями. Тип пропозиции у Лейбница – это не «небо голубое», а «Цезарь переходит Рубикон». Поймите, почему я на этом настаиваю: если у нас что-то другое, если мы не понимаем этого очень живо, то мы ничего не поймем в том, что имеет в виду Лейбниц. А если мы столь настойчиво сопоставляем Лейбница с Уайтхедом, то именно по этой причине: это философии события, и в них в конечном счете всё есть событие, а тем самым всё есть предикат субъектов, индивидуальных единств, которые выражают мир. Стало быть, вот это – первая стадия, которая позволяет сказать мне сразу, что всякая индивидуальная субстанция, всякая монада, всякая душа или всякий дух – будем считать их тождественными – выражает тотальность мира. И надо сказать при этом, что монады – именно для того мира, который они выражают: если бы мир был другим, монады тоже были бы другими, так как они выражали бы другой мир. Стало быть, надо сказать сразу: монады – для мира, который они выражают, но этот мир не существует за пределами монад, которые выражают его. Стало быть, что такое мир? Это общее выражение всех монад, которых Бог допустил к существованию. Он мог бы допустить к существованию и другие монады, но именно в тот момент это был бы уже другой мир. Он мог бы выбрать и другой мир, и мы видели это причудливое понятие выбора мира у Лейбница. Сделаем еще шаг в рассмотрении этого этажа: вы видите, что мы попали на весьма интересный этаж, но, по крайней мере, закончили ту мысль, которая была нашей отправной точкой, а именно, что мир выражается каждой монадой, да-да, и поскольку мир не существует за пределами выражающих его монад, то необходимо сказать, что каждая монада имеет бесконечное множество складок, мир вложен в складки каждой монады. И эта тема складок всплыла уже на уровне духа. И сразу же возникла проблема: почему не одна-единственная монада? Зачем столько монад? Почему существует бесконечное множество монад, выражающих один и тот же мир? Лейбниц нам дал такой ответ: не потому, что существует один-единственный мир, есть один-единственный Бог! Почему, согласно Лейбницу, Спиноза неправ? Ответ Лейбница: дело в том, что, конечно же, существует некое индивидуальное основание, существует принцип индивидуации монад, а именно: то, что все они выражают один и тот же мир до бесконечности, но ясно они выражают лишь малую часть мира. Каждый из нас ясно выражает лишь малую часть мира, так что с самого начала этот этаж душ, независимо от тела, – вот что для меня важно у Лейбница: дело в том, что тьма возникает не в теле. Еще раз: это душа темна, это душа смутна. У нее лишь небольшая зона ясности. Ее малая порция ясности – это ее малая привилегированная область, которую она выражает особенным образом. Она выражает особенным образом некое привилегированное понятие: и вы, и я, и тот, кто жил тысячу лет назад. Мы выражаем не одну и ту же область мира – то, что так хорошо показал Лейбниц: у каждого свой отдел, и я не буду возвращаться к тому, до какой степени его можно свертывать или расширять. До какой степени, например, у прóклятого он сводится на нет, почти на нет, и наоборот, у благочестивого человека расширяется. Все это – понятия, которые наносят нам визиты на этом этаже душ. И вы меня останóвите: ведь это похоже на посещение комнаты на двух этих этажах. И тогда вы спросите меня: к чему это? Давайте займемся «бухгалтерским учетом».
Вопрос: Меня смущает небольшая проблема. Можно ли из того факта, что все монады друг с другом общаются, вывести, что мира не существует?
Жиль Делёз: Нет. Так как тут было бы противоречие. Если я утверждал, что, строго говоря, монады не имеют ничего общего друг с другом, поскольку они вступают в контакт, то это не работало, так как этот контакт сформировал нечто общее: общий мир. Дело в том, что о монадах невозможно даже сказать – и Лейбниц пишет об этом в одном тексте – насколько они далеки или близки: у них нет ни окон, ни дверей. Они полностью замкнуты в себе, они закрыты.
Вопрос: Но вы как-то говорили об их отношениях. Странно утверждать, что монады существуют для мира, который они выражают, но этот мир не существует за пределами этих монад.
Жиль Делёз: Вот именно, это существенно. Вопрос очень хороший, потому что если вы упустите один из двух аспектов, то дело дрянь. Необходимо любой ценой сохранять два аспекта. Разумеется, мир не существует за пределами монад. А как ему еще существовать? Он не существует за пределами монад по очень простой причине: дело в том, что всякий предикат находится в субъекте. Или, если вы предпочитаете, все, что дает повод для сгиба, вложено в монаду; стало быть, не существует такого мира, который не был бы вложен в эту разновидность оболочки – в монаду, в вас или меня.
Я думаю о чем-то совершенно ином. Я думаю о знаменитом тексте Пруста: как мир может быть непрерывно вложен в персонажа, в личность. Вот пример. С точки зрения Лейбница, мир всегда вложен в индивидуальные единства. Почему? Потому что если вы понимаете, что событие всегда есть сгиб, а сгиб всего лишь вложен в… я не буду повторять. Итак, я могу сказать: мир существует только в выражающих его монадах, но надо сказать также: монады существуют только для мира, который они выражают. Почему? Потому что – и Лейбниц все время возвращается к этому – Бог не создал Адама грешника, Он создал мир, где согрешил Адам. Он не создал такую-то монаду, еще такую-то монаду, еще одну монаду, которые в один и тот же момент выражали не один и тот же мир. Он создал некий мир. А мог бы создать и другой. Когда Он допустил этот мир к существованию, Он провел его через бесконечное множество монад (и создал их), которые этот мир выражают. В противном случае Он не смог бы сделать ничего. Если бы Он не создал некий общий мир, где существуют индивиды, субъекты и т. д., то мы попали бы в ситуацию, в которой Он мог бы создать и другие миры… У Лейбница – концепция бесконечного множества возможных миров, являющихся – как он говорит – несовозможными друг другу. Он выбирает один из этих миров, тот, где больше всего реальности, тот, где наибольшее количество реальности; как он говорит, самый совершенный. Но этот мир не существует сам по себе, независимо от индивидуальных субстанций, так как индивидуальные субстанции – это и есть сама реальность, у которой нет существования вне выражающих ее индивидуальных субстанций. Я на этом настаиваю, потому что если бы мы ничего не поняли на этом уровне, то мы бы ничего не поняли и на остальных.
Я задаю следующий вопрос: что такое понятие гармонии? Когда Лейбниц употребляет слово «гармония» – а я не говорю здесь ни в терминах музыки, ни в терминах философии, я говорю: давайте выдвинем какую-нибудь гипотезу в связи с этим вопросом, и она пригодится нам для следующего раза. Гармония, [существует] колоссальное количество текстов Лейбница о гармонии. Мы поищем, что между ними общего. И я полагаю, что если мы сопоставим все тексты, хотя у нас нет на это времени, мы увидим, что гармония – это отношения, которые касаются выражения. Это отношения выражения, это выражение как отношение. Ну и вот, мы, может быть, согласились с этим относительно музыки, так как известным образом – и мы это увидим в следующий раз – музыку и барокко объединяет притязание на выразительную ценность. Выразительная ценность музыки – именно в эпоху барокко музыка начинает притязать на нее. Выразительная ценность музыки была уже введена в эпоху барокко. Возможно, это чуть-чуть напоминает то, что Рамо называл «патетическим», но мы еще посмотрим. Я говорю: гармония – это отношения выражения; но что такое «отношения выражения»? Я называю отношениями выражения отношения между тем, что называется «выражающее», и тем, что называется «выраженное». Если я не определю этих отношений, никакого смысла не будет. Если выражение есть отношения между выражающим и выраженным, то в чем состоят эти отношения? Я предлагаю в качестве гипотезы считать, что они двойственны. С одной стороны, выраженное не существует за пределами выражающего; с другой – и в то же время – выражающее вступает в упорядоченные отношения со своим выраженным. Какая радость… Я бы никогда не подумал, что мы сможем добраться до чего-то сразу и столь ясного, и столь абстрактного. Я полагаю, что вот она – гармония и что она не сводится ни к чему иному: две вещи находятся в гармонии, когда попадают в такую ситуацию. Я отсылаю к тексту, написанному по-латыни; не думаю, что он переведен. Это «Quid sit idea», «Что такое идея», том 7 «Œuvres philosophiques», где Лейбниц анализирует отношения выражения. Я полагаю, что этот текст (я не имею в виду то, что находится в самом тексте) подводит к заключению, которое я из него вывожу: к отношениям между выраженным и выражающим. Необходимы оба сразу: то, что я выражаю, не существует вне меня, и это весьма странные отношения. Именно поэтому я говорил вам: между выраженным и выражающим существует какая-то скрученность. За пределами «Я» существует некая скрученность. То, что я выражаю, не существует за пределами «Я», и в то же время я только и существую в упорядоченном соответствии с тем, что выражаю. Как это называется в математике? Теперь я смею это сказать: это недалеко от того, что называется функцией! И я не знаю, можно ли в математике сказать, – я знаю, кто мог бы нам это пояснить, но мне не хочется докучать ему, – можно ли в математике сказать, что функция фундаментальным образом выразительна. Если существуют два члена, то функция – отношения между двумя членами в том виде, что один не существует независимо от другого, а другой не существует независимо от упорядоченных отношений с первым. Я утверждаю: мир, который избрал Бог, не существует вне выражающих его монад. Выражающих, как мы видели, по-разному: не существует двух монад, выражающих мир одинаково, – мы видели, это теория точки зрения. Мы видели, в чем эта теория состоит. В том, что у каждого из нас есть своя область, своя маленькая зона ясного выражения.