как уходили Рембрандт, Моцарт, Бетховен, Караваджо.
Свобода была его девизом, за ним не стояло ничего, у него была абсолютная свобода от всего. У него не должно быть могилы, он должен быть растворен. Никогда не бывает просто так. Когда пойдете на выставку, обязательно посмотрите какая разница между тремя периодами творчества Караваджо, как он научил людей писать стекло, виноград, яблоки, куда ставил блики. До него так писать не мог никто. Голландцы научились писать у него. Он приблизил эту новую эстетику. У него есть еще один период, когда, выстраивая пространство, он находит этот боковой свет. Там в кресте есть один план, о котором я не рассказала. Это, где они сидят за столом, а на стене их тени. Там такая красота, в смысле пространства. И в том последнем периоде, в котором находится Амур — это одна из самых философских вещей. Его последние вещи: Голова Голиафа, Распятие, Поклонение, Мария в пещере, Успение. Обратите внимание, как сначала он пишет эти предметы, как он выстраивает операторскую работу, как пространство и цвет делает подспудным, особым, как потом усиливает, разворачивает эту светопись в другом ракурсе и вводит цвет через этот эффект света. И все начинает вибрировать. Но этот свет являет только одно качество, которое мог заметить только Кондинский. Он говорил: «Это абстрактный цвет». Это значит одно: цвет несоответствующий реальному цвету предмета, не характеризующий природу данного предмета, а характеризующий только его внутреннее состояние, как в «Успении».
И хочу еще сказать, что медицина с искусством расходятся в диагнозе (смех). Почему мы хотим, чтобы, как говорил Пушкин о Байроне: «Врете сволочи, такой он и не такой». Он это понимал. От Байрона требовали, чтобы он был таким, как все, а он не мог. Этот очень чудной господин, будучи профессиональным поэтом, создал современную европейскую поэзию и их роман был абсолютно психически ненормальным. Медицина с поэзией расходятся в диагнозе. Что касается нашего Михаила Юрьевича Лермонтова, то на его примере можно было открыть исследовательскую психиатрическую клинику. Персонально для него. Я клянусь вам, что это так! Я даже интересовалась этим вопросом. Эдгар По просто не интересен (смех), потому что он нормален. Я говорю о том, что его легко идентифицировать через литературу. Институт надо строить на Лермонтове, а не на Достоевском. «Когда волнуется желтеющее небо». Уверяю вас, клиника — это Лермонтов, а не Достоевский или Эдгар По. Те просто клинически зафиксированные люди с определенными качествами, а Лермонтов — золотой юноша с золотым оружием за храбрость. А пишет, как светлый ангел. Как он писал, я просто не понимаю. Уловите мою мысль. Есть Караваджо и искусство несет на себе отпечаток его личности. Расходится медицина и искусство в диагнозе. У Достоевского, наоборот, сходятся. Вот это единственное.
Некому было отмолить Караваджо. Лермонтова отмолили его бабушка и пока не отмолила, не умерла. Она ослепла от слез, она так плакала, что ослепла. У нее веки поддерживались искусственно. Но Караваджо отмолило мировое искусство.
А теперь немного о Рембрандте. Психология времени. Помните, мы в прошлый раз говорили о том, что в СССР во многих домах висели карты, потому что люди, не смотря ни на что, чувствовали себя частью большого мирового пространства. Мой отец сидел 4 раза, но все равно у него висела карта. Он считал себя частью мирового пространства. У голландцев было тоже самое. Их корабли плавали по всему миру. Они торговлю имели с Китаем. Но эти карты на стенах у них были повсюду, потому что карта ведет свою маленькую частную жизнь. И они в этой уютной частной жизни принадлежали к большому миру. Это очень интересная философия. Я пока болела смотрела по телевизору лекции путешественника Ивана Толстого. У него потрясающие выводы. Голландцы сменили моду в мире. Они ввели в моду так называемый пуританский облик, выбив испанцев из лидеров моды. Они ввели современную одежду: юбки с кофтами. Не платье со сменными рукавами, а именно юбку с кофтами. И, с тех пор, женщины стали носить легкие кофты, сверху пиджачок, нижнюю юбку, верхнюю и чулки. А чулки застегивались на пояса, которые носили еще в начале 20-го века. И мужчины носили чулки. А нынче что? Им в страшном сне не может присниться. У них появилась мода и они любят об этом писать. Они любили надевать на голову целомудренный чепец. А главное, у них царила одна идея — эстетика интерьера, в которую вошло понятие гигиены. Стирайте рубашки, юбки, перчатки, передники и будете всегда чистыми. Бог — это чистота тела, а не только чистота помыслов, души, сердец и нашей любви друг к другу.
Когда голландцы показывают свои дома в них царит необыкновенная чистота и порядок. Когда они пишут свои картины, то непременно описывают интерьерные вещи, свой быт, посуду и свою гигиеническую этику — свои чепцы и передники. Они увлекались чистотой пола. Специально застилали пол такой плиткой. Я смотрела фильм «Девушка с жемчужной повязкой». Все вокруг ахали: «Какой фильм! Какой фильм!» Ничего подобного. Он никакой! (смех) Все неправда. Они оставили нам документальную «кинохронику» в своих картинах. Вермеер там не Вермеер, а какой-то странный тип. На самом деле он был великолепным парнем. У них были такие улицы, парки, дома, мясные ряды, что на экскурсию надо было водить. А в фильме показывают черт знает, что. У них другие помыслы были, другие взгляды. А мы что ретранслируем? У них же пунктик был на чистоте. У Питера Коха есть картина, как мама ищет вошек в голове у дочери. Я обожаю ее. Чтобы во всем была чистота, за всем надо следить. А иначе…
Голландцы рассказывают о себе интересную вещь. Вы обратили внимание, сколько они пишут писем и сколько читают? Девушка читает письмо у окна. Девушка пишет письмо.
Девушка пишет письмо
Посмотрите, какая у нас красота! Как у нас чисто! Какие у нас окна! Какой свет!
Женщина читает письмо
Они жили богатой и самодостаточной жизнью. Они пишут и читают письма показывая тем самым, что грамотны и образованы. А это большая ценность, которой они гордились. И еще одна ценность — это повальное увлечение музыкой. Голландия 17 века это сплошное концертирование. Они создали такой инструмент, как фортепиано и оно стояло практически у всех. А как они их расписывали! Пейзажи на них просто умопомрачительные. Это была страна, которая привила Европе домашнее музицирование. Этим в 17 веке занимался весь мир. Разница между их домашним музицированием и итальянским было в том, что итальянцы создавали музыку: оперу, романс и музыкальные группы. У итальянцев были композиторы, а у этих нет.
Кружевница
Но у них было домашнее музицирование для уюта. Приходите к нам, попоем! Наша Матильда играет. Ноты привозили из Италии и Франции. Они создавали прецедент — это коллективное общение через музыку.
Студенты: Но ведь итальянцы тоже обучались домашнему музицированию.
Волкова: Конечно, совершенно верно. Оттенки важны. Оттенки. В 17 веке это было у всех, но не повально, как в Голландии. Это у них было повальным увлечением. Вот, пример. В Москве, в 60-х годах, когда собирались молодые люди, они играли на гитаре и пели. Это были бардовые концерты. Меня обучали на фортепиано, но совершенно безрезультатно. Это было просто принято. Но ведь есть разница между страной, в которой создается музыка, появляются композиторы и оркестры, и страной, которая просто потребляет. Это образ жизни. И это ценности их домашней жизни. Что она держит в руках?
Это прообраз современной гитары. Одета она в домашнюю одежду и бренчит на этой штуке. Это домашнее исполнительство и не надо сравнивать итальянцев или французов с голландцами. Что вы знаете о голландской музыке? Ничего. Это их частный образ жизни, не выходящий за пределы дома. Помыли детей, съели окорок и сели музицировать. Но я повторяю еще раз, музыка становится домашним музицированием, когда она слушается между мытьем ребенка, окороком или поцелуями. Когда Петр Первый появился там со всеми своими делами, его совсем не затронули немцы или французы со своей музыкой, а над этими он рыдал и пытался привить это музицирование в России.
Искусство малых голландцев — это искусство очень высокого класса. И хотя они вышли из объятий Микеланджело и Караваджо, но они добились необыкновенных высот в своем изумительном искусстве миниатюр. Они покупали их для дома и для семьи. Вот есть у человека деньги, он приходит к художнику и говорит: «Напиши мою Грету с гитарой». И те писали заказы за гульдены. Эти ценности очень важны в том доме, где есть эта девочка с гитарой. Они играли музыку привозную. Свои композиторы если и были, то типа Алябьева, которые писали 2–3 романса за всю их жизнь. Музыка создавалась итальянцами, немцами и французами, а голландцы ее потребляли дома, для выражения своих духовных ценностей. А все ценности, как и чистота, носили частный характер.
У них были в чести и так называемые государственные картины. Вы знаете, что такое профсоюзная фотография коллектива? Вот это и есть государственные картины. Гельст, например. Ему заказывали так называемые коллективные гильдейские портреты. Гильдии боготворили богатых людей, которые поддерживали их. Они очень любили одну из форм коллективного портрета — этакую форму воспоминания, когда они, будучи уже людьми пожилыми, толстопузыми и обрюзгшими, вспоминали былые дни. Кто у нас остался из боевого отряда? А где наш капитан? И вот они садились, капитан со знаменем, кто-то играл сбор и писался их гильдейский портрет. И когда в Амстердаме вы входите в музей там находится целый зал таких ветеранских портретов. А в центре зала висит гильдейский портрет, написанный в 1632 году, на котором произошла официальная публичная размолвка между Рембрандтом, писавшим «Ночной дозор» и обществом.
Ночной дозор
Они Рембрандта не любили и не любят. Он для них антисистема и они мстят ему очень сильно. Они так отреставрировали этот портрет, что лучше бы сожгли. Рембрандт не писал так никогда. Они его жестоко перекрасили. Месть всегда страшна. Там есть какая-то неразгаданная тайна, которая будоражила всех, а эта реставрация смягчила эту тайну. А ведь, любить не любят, но ни одной картины не порезали. В запасниках держат. А почему? Цену знают. В Австрии в 32–33 годах проходила выставка Малевича, которая свела его в могилу. Были арестованы вещи, и он не смог их забрать. Они остались в Третьем Рейхе. Его работы не вывешивали, считали их гадостью и дегенеративным искусством. И поместили в запасники. И все думали, что вещи пропали или их сожгли. Они же книги в костер бросали. А что там за книги были, кто-нибудь следил? Это же была просто символическая акция — они туда кидали тиражные книги. Но книги существуют в нескольких экземплярах, а картина-то в одном. Они грабили евреев, а те коллекционерами были необыкновенными. И, как вы думаете, что немцы сделали с Малевичем? Они во время войны продали его работы на тайных международных аукционах за очень большие деньги. Голландцам, французам. Когда сейчас показывают то, что висит — это вульгарные копии, не имеющие ничего общего с Малевичем. Даже размер другой.