нимательно посмотрела на мадонну Лотту? Там Пеннабилли написан». Я говорю ей: «Ты что! Перекрестись!» «У нас есть специалистка, которая доказала, что это Пеннабилли». Я говорю: «Это обобщенный суммированный пейзаж.». У них-то в голове сидит великая иллюзия.
Лукас Кранах пишет саксонский ландшафт. Если ее вынуть, то получится прекрасно написанный пейзаж. И посредине всей этой красоты валяется непотребная девка, распутная, развратная, вульгарная (смех). Чем надо разбавить? Античностью. Итальянскими идеалами. Когда у них ноги сплетены и пальцы растопыренные. Он был такая язва! У них были очень специфические фигуры, поскольку в отличие от итальянцев, они не меняли стиля. А эти одеваются по старой традиции. Корсеты, стиснутые груди, талии, пузо выпирает. Средневековье. Поэтому и она такая — никакая и физиономия не особо. Нет в ней идеала красоты. Н-да.
Студенты: А, как она называется?
Волкова: Нимфа.
Студенты: А, где находится?
Волкова: В Дрезденской галерее.
Иоганн Фридрих Великодушный
Студенты: А вот интересно, почему в средневековой одежде рукава отстегиваются?
Волкова: Сейчас расскажу. Рукава отстегивались у всех одежд: и у итальянских, и у английских, и у немецких — у всех. Во-первых, у них под одеждой всегда была рубаха и ее было много. Даже вытаскивали в прорези. Потому что эти одежды были очень тяжелые, плохая вентиляция, они потели, и эта рубаха играла большую роль. Но самое главное, что рукав пришивать нельзя, чтобы он не пропотевал. Есть даже письмо Генриха VIII, чтобы дали право на еще несколько дополнительных рукавов и воротников. Это были дорогие вещи. И к камзолу пристегивались разные рукава, согласно тому или иному протоколу. Гигиеническим его никак назвать нельзя, но он служил для различных приемов. Эти вещи были очень рукотворные, вышивались золотой и серебряной нитью, носились долго и были равны ювелирным изделиям.
Посмотрите на это чудо. Они все, как-то обратно пропорциональны своему величию. Это художник, у которого есть процесс дегероизации. Чего только на ребенке нет: и платье, и цепь, и бант, а мордочка никакая.
Диана и Аполлон. Посмотрите, как она сидит. И как у нее нога на ногу положена. Видите, у нее пятка к нам со сложным вывертом. Все-таки Лукас первый человек, что посягнул на святое.
Диана и Аполлон
Мы подходим к серьезным вещам. Карты они бросили в мир, а теперь за наших богов принялись. У него античность не отсутствует, но у него другая точка зрения на все это. Это внутреннее развенчание. Мне сейчас звонят со всех сторон и говорят о «Золотом петушке» Кирилла Серебренникова. Решила сходить посмотреть, но меня отговорили. Сказали, что я не переживу, так как человек традиционный. А что там такое, как вы думаете? Не угадаете. Ансамбль Александрова! Представляете? Он постарался классический сюжет изменить под себя и сунул туда толстых дядек. Римский-Корсаков и Пушкин создали сладчайшую сказку, а он ее взял и под ансамбль Александрова положил. Но сделать то, что делал Лукос, он не сможет — кишка тонка.
С точки зрения эпохи, то, что делает художник невероятно. Он адаптирует античный миф к своему времени. Вы знаете, что Аполлон и Диана родные брат и сестра? Родственники встретились на просторе родины. А почему он пишет их? Почему они здесь находятся? А потому что они родились на берегах Рейна. И немцы помнят об этом. Я должна признаться в любви к Лукасу Кранаху. Какой он был дерзкий! Он перевернул табуретку классицизма, античности и изображении человеческого тела. Он был авангардистом. Но он не просто перевернул табуретки. Он создал свой стиль. Вот еще один вариант на тему классики. Это выше всего.
Это «Суд Париса».
и «Три грации» (смех).
Три грации, 1535
Три грации, 1530
Три грации, 1531
Парис сидит, а его оруженосец дует во что-то. Посмотрите, как они перед ним вывернулись. Каждая показывает свою красоту. Вот про них нельзя сказать, что они обнажены. Они голые и такие человекообразные (смех). А что самое главное, они совратительницы, воплощение греха и греховности. И распутство свое любят. А та — в шляпе на голове и драгоценностях, центральная, что творит. Как ручки держит. Они у нее развернуты в нескольких плоскостях. Это движение. Спина, грудь. А как одна из них повернута к нам спиной? На самом деле это одна и та же фигура, только развернутая в разных плоскостях. Тетки особое место занимают в его творчестве. Восторга они, конечно, не вызывают. У него они такие немецко-готические греховодницы тщеславия и разврата. Они воплощают семь грехов и нет одухотворенности. И на этой картине она знает свое дело. Парис равного не имеет и оруженосец тоже. Такая внутренняя германская насмешка перед античностью. Он в этих латах просто сказочный тип. Абсолютная адаптация и включение в свою систему.
Я хочу вернуться к Генриху по причине того, что обе эти картины были написаны на черных гладких досках. О нем можно рассказывать до бесконечности. Он, как-будто не объемный, а нанесенный на эту доску. Доска-фон и доска суть того, из чего состоит. И лихо сдвинутая шапчонка, и эта собака.
Обратите внимание на саксонскую моду. Все эти головные уборы. Дело в том, что Германия все пыталась создать свою позицию, свой стиль и одна из ее идей была реконструкция готического опыта. А он очень сложный и многослойный. Много вещей на одном человеке, сложно построенный рукав и интересные ткани. Они так же, как и сетки просуществуют довольно долго.
Знаете, я недавно видела одну даму, которая была одета в камуфляжное платье. То есть камуфляжная ткань была превращена в очень красивую ткань Вот эта военная идея превратилась в очень женственную, в сексовызывающую одежду. И платья Германии того времени то же самое. Ткани тогда делались из, так называемых, трофейных знамен. Мода была такая шить платья из трофейных знамен.
Студенты: Так много знамен было?
Волкова: Нет. Их продавали как образцы мануфактуре и уже по их подобию делался рисунок ткани. Если ты являлся владельцем платья из знамени, то тебе цены не было. Точно также и мода на сетки для волос. Откуда она пришла? От наемников. У наемников из Германии и Швейцарии была манера не стричь волосы. Они их прятали под сетки и так ходили. А носили они портки из мешковины и кожаные безрукавки. Волосы вшивые прятали под сеткой, а сверху надевали береты.
У этих наемников была охота на два предмета: знамена и отрубленные пальцы. Они с них снимали кольца. Кольца нужно было не просто снять с руки, а с отрубленного пальца. Это тоже присутствовало в светской моде, то есть в сознании. А вот, когда их руками была свершена варфоломеевская ночь, то никто не знал, что с ними делать. Они были сифилисные, еще бог знает, чем болели, дома их не принимали, но это все было потом, а пока они были нужны и воевали, или охотились за всякими штучками, за которые давали большие деньги.
Лукас описывал их жизнь, забавы и создал новый стиль в изобразительном искусстве. А что он исповедовал? В Лувре висит портрет такой худенькой, застенчивой девочки в черном скромном платье, очень некрасивая, бледная, с жидкими волосиками и трогательной повязкой на голове. Когда вы смотрите на нее, то видите в ее глазах отображение двери напротив и окошки. Ее глаза, как два зеркала, в которых все отражается. Это дочка Мартина Лютера.
Магдалена Лютер
У этого человека был свой бог, свое божество, свой кумир. К этим портретам не подойти, не прикоснуться. В них нет никакой иронии, сплошной пафос. И руку-то его не узнать. Это Мартин Лютер.
Мартин Лютер
Его жена Катарина.
Катарина фон Бора
И, конечно, его отец и мать.
Ганс и Маргарита Лютер
Посмотрите на его мать, на эту белоснежность пожилой и не очень симпатичной дамы, в такой ее каскадной белизне, в ее монашестве. Так как белый цвет — это цвет пуритан и последователей Лютера, то они ввели в моду некую историческую деталь — белые косынки или чепцы, юбки с подюбниками и отдельно кофты. А также передники и перчатки. Оформила эту моду и сложила ее мать Генриха IV Наварского. Вот была женщина серьезная — сторонница лютеранских дел. Ходила в белом фартуке, чепце, в кофте и перчатках. И что? Католичка Катерина Медичи прислал ей набор перчаток и та, одев, померла в одну минуту. «Вот, где таилась погибель моя».
Вот она кумирня! Генрих Саксонский был большой сподвижник Мартина Лютера и никаких богов в помине. Пришла новая вера.
А кто против них выступал? Во главе оппозиции стоял Роттердамский и Дюрер. Дюрер умер, потому что понял, что это необратимо и наступает конец. Он боролся, как мог, но понимал, что бессилен. Культуре пришел конец и все мчится к концу. При том, что никаким религиозным человеком он не был. В нем было слишком Нильсон Бора, Леонардо и Эйнштейна, чтобы быть религиозным фанатиком. А что он мог сделать, если весь город Нюрнберг, где он жил, перешел на сторону Мартина Лютера. Конечно, Лютер расколол мир пополам, предложив роскошную альтернативу и я должна сказать, что знаю в России староверческие города, где деньги всегда есть у староверов, а в Германии они находятся у раскольников. Это не совсем простой вопрос.
Германия того времени дала уникальный пример. Все немецкие художники, каким-то образом, интересны в социальном поведении и очень интересно себя проявляют.
Вот автопортрет одного товарища. Он был первым в мире идейным политическим эмигрантом и диссидентом. Его звали Ганс Гольбейн.
Ганс Гольбейн
Мы все знаем о них, они все переписывались и ругались друг с другом. Он был прекрасным современником Лукаса, Генриха VIII и Мартина. Сказать, что он был талантлив, значит не сказать ничего. Немцы его боготворили. Это был государственный любимец. Писать умел все. Такой был дар. Школу сделал. Вот на Кранехе школу не сделаешь, а здесь все дороги открыты. Он сказал, что в этой стране не останется. «Я хочу жить нормально, получать большие деньги и хочу, чтобы детки мои тоже хорошо жили!» — сказал он. Ему Роттердамский написал: «Как вы — первая кисть Германии, слава нашего немецкого искусства, можете в такой тяжелый момент покинуть страну?!» И тот ответил: «Ха-ха, это я не патриот? Может это ты не патриот? Я не хочу здесь жить, потому что война, потому что разруха, голод и не платят». «А ты куда собрался? Там еще хуже». А он в Англию собрался и сказал: «А мне плевать, меня это не волнует. Пусть они друг другу шеи сломают. Они чужие мне, и я им чужой. Но у них нет художников и они будут мне платить». И он оказался прав. Он быстро договорился с Генрихом и все, что там происходило его не касалось, и поэтому история английского искусства начинается с немецкого художника Ганса Гольбейна.