И Феофан Грек, и Андроник, который построил Спасо-Андроников монастырь в Москве, и Кирилл, что построил Кирилло-Белозерский монастырь — они все были связаны с Сергеем Радонежским, являясь его учениками и последователями. Это была абсолютная школа, в которую так же входили и Рублев, и Юрий Звенигородский — второй сын Дмитрия Донского, построивший Савва-Сторожевский монастырь. И сам Савва был учеником Радонежского, и они были единой средой. Командой единомышленников. А вокруг чего? А вокруг главной идеи. А сейчас полное внимание. Эта главная идея называется «исихазм», главой которого был Нил Сорский. Исихазм неточно, но параллелен францисказму. Григорий Палама и Сергий Радонежский — это аналоги святого Франциска. Это две параллельные истории и наш францисказм называется исихазм и очень интересен всему миру. И у нас должно быть актуально это движение. Конечно, мне руки и ноги просто вырвут за эту передачу. А мне плевать. Почему я об этом говорю. При Сигизмунде были францисканцы и его библиотеку построили францисканцы. Вся эта область францисканская и освещена именем Франциска. Теперь идем дальше.
Почему мы так относимся к своей истории, что ничего о ней не знаем и знать не хотим? А если мы и обнаружим какой-то там исихазм, и кто такие были Феофан Грек, Андрей Рублев, который создал Иконостас, то, боже упаси, ни-ни, потому что это такое немыслимое новаторство, другая философия, авангардизм… А это всего лишь иная философско-религиозная концепция. Это абсолютное новаторство в создании Иконостаса.
Всюду пишут, что о Рублеве ничего не известно. Не верьте! О нем известно гораздо больше, чем вы думаете. О нем известно все! Как и о личности, так и о художнике. Но они — специалисты спорят между собой до обморока: когда он Троицу написал — в середине жизни или под конец? Лазарев говорит, что в середине, когда еще был старый Троицкий Собор в Звенигороде. Демина уверяет, что в конце, когда на деньги Юрия Звенигородского был построен новый, ныне стоящий Троицкий Собор. Ну, это что, принципиально? Может быть. Но не так принципиально, как то, к какой культуре он принадлежал.
Возвращаемся к библиотеке Сигизмунда. Вхожу в хранилище. Боже! Какие францисканские книги лежат! Каждый лист, как законченное художественное произведение. Там такие миниатюры, соединенные с нотными знаками, связанные со всеми праздниками, которым посвящены песнопения и какие-то легенды. И эти книги стоят. С какого времени они стоят? А ни с какого. Под каждой из них все написано. Я хочу полистать, а Хранитель говорит: «На метр отойдите, а я полистаю». И ключиком так раздвигает, открывает и начинает листать. У меня просто состояние обморока было. Передо мной открывается искусство, про которое я никогда не знала. Францисканцы писали эти книги. И я только хочу спросить: «Слушайте, а какая история этих книг?», но не могу спросить, потому что мой взгляд падает на портрет, висящий на стене. И я узнаю человека на этой картине — это римский папа Пий VII.
И этот портрет — отрывок картины Давида, что находится в Лувре и называется «Коронация Наполеона Бонапарта».
Коронация Наполеона Бонапарта
Пий VII участвовал в коронации, хотя не хотел короновать Жозефину, но Наполеон его вынудил, поставив условия. Что это были за условия, при которых папа не только разрешил короновать Наполеона и Жозефину в Императора и Императрицу, но и даже позволил себе принимать участие в этой церемонии, хотя это его дискредитировало? А они были очень просты. Когда Наполеон завоевал Италию, он повелел всю францисканскую библиотеку из библиотеки Сигизмунда вывести во Францию. И папа Пий VII сказал, что даст согласие на брак, согласится на эту недостойную для него церемонию и будет сам в ней участвовать, если Наполеон вернет в Чинзано все книги. И французы вернули книги в том виде, в каком их взяли. Не испортив ни одной странички, в том же виде они и сейчас стоят в библиотеке.
Для меня пропаганды не существует. Я вижу своими глазами и могу отличить, что такое художественные традиции в искусстве, что такое мы, как результат художественных традиций в искусстве, что такое мы, как часть этого древа, что такое итальянцы, как часть этого древа, если они до сих пор могут выяснять отношения со своим соседом Малатеста. Когда они начинают говорить о нем, то говорят так, словно он только что вышел и сейчас снова войдет. У них точно такой же кризис, как и у нас. Но, они заняты только одним: Берлускони. С какими девками он спал, а спал ли или нет и поменяет ли он конституцию.
Тут наш Тонино — гений всех времен и народов, с которым мы обсуждали, что Малатеста не очень хороший сосед и выяснили «почему». Смотрит по телевизору все о Берлускони. Ничего не пропускает. Я ему говорю: «Поговори со мной», а он отвечает: «Здесь такие важные разговоры! Как тебе там в Чинзано?» Я начинаю рассказывать и вижу — он не слушает — он весь там, в передаче.
Студенты: А почему Сигизмунд плохой сосед? Что вы выяснили?
Волкова: Потому что трава из его сада заползает на сторону Тонино. Она пробивает у него стену. Он сказал, что поставил там философские грибы, а трава лезет и мешает. Я ему говорю: «Слушай, попроси садовника, чтобы он пошел за стену и обрубил траву». И знаете, что он мне ответил? «Так стена мне не принадлежит. Она только с этой стороны моя, а с другой нет» (смех). Я говорю: «Хорошо, пойди в мэрию». У него глаза округляются: «На таком уровне решать вопросы?». Там идет непрерывность культуры. Рим надо знать, потому что он у корней всей культуры Италии. Иначе бы Феллини не смог бы снять ни «Амаркорд», ни «Корабль плывет» — ничего, потому что он из Римини, он пронизан всем этим. Он все это знает. Он Казанова. Да кто же это может снять, кроме него? Мы не в состоянии снять «Мастер и Маргариту». Почему? А потому что прервалась связь времен. Люди, читающие Булгакова, не знают, что там написано. Потому что у них нет связей культуры того времени. Уверяю вас, даю вам слово: вы не знаете, что там написано. И только одни глупые разговоры, кто был прототипом Сталина. Ну, что за разговор! Традиция прерывается все время. Не стыдно ли не знать, что величайший период в нашей истории — это первое русское Возрождение под эгидой Сергея Радонежского? А болтовни-то, болтовни. 405 лет со дня рождения Андрея Рублева. А в чем там дело было? А я сейчас рот свой открою и мне по шее. И бог с ними! Хотя бы скажу или напишу статью об Андрее Рублеве и его времени. Это надо знать, наконец-то. Надо знать о параллелях с мировой культурой, о духовной традиции. И уверяю вас, если ее не знать, то Достоевского понять невозможно. Вообще. Потому что Достоевский очень связан с этой традицией. А то текст читают, а половину не понимают. Это очень серьезная вещь, древняя, капитальная. Но забегая несколько вперед нашей темы я могу сказать, что вы не знаете, о чем Пушкин написал в Годунове. Знаете, или нет? Я вас спрашиваю, о чем эта трагедия? И какая традиция лежит внутри этой трагедии? Говорите сразу: знаете или нет?
Студенты: Нет!
Волкова: Все! (смех) Не только вы не знаете, но и те, кто ставит не знают, поэтому и ставят не понятно, что. Дело в том, что между Годуновым и Самозванцем разницы нет. Это один и тот же персонаж, только один просто отребье. И зовут его Отрепьев — предатель, беглый, неизвестно кто. А другой прекрасный, благородный и замечательный человек, великий строитель, кстати, поклонник Андрея Рублева и его Троицы, правда сделавший вместе с Иваном Грозным страшную вещь: одел Троицу в драгоценный риз. Всю ее закрыли ризой, оставили только руки и лицо. И все в результате почернело. Но они оба самозванцы. И Годунов самозванец. Незаконный правитель и за его плечами кровь. А на плешивых головах самозванцев корона не держится. Никогда. И государь самозванцем быть не может, и за его спиной не должно быть крови. Это произведение было написано против Александра Первого, который был самозванцем по отношению к смерти своего отца Павла Петровича. А вы что думаете, что Пушкин сам придумал традицию? Нет, она существовала в недрах европейской культуры. И я не могу вам передать, какую она имеет последовательную связь, именно, восходящую к Риму. Если за спиной человека, возглавляющего государство, кровь или самозванство, он обречен — это погибель. Он становится Отрепьевым. Вариантов нет. И Пушкин написал об этом, имея ввиду то, что потом написал Даниил Самойлов: «Ах, русское тиранство дилетантов и я поучил бы тиранов ремеслу». Вот это вот дилетантское самозванство вне зависимости от того, кто ты: Отрепьев — беглый каторжник, монарх, сукин сын или ты, неизвестно кто. И все-равно, за спиной у тебя тьма. Я не говорю о хроникальной исторической достоверности. Наша с вами трагедия заключается в том, что мы, как говорил Мераб Мамардашвили: «Выпали из культуры». А почему мы выпали из культуры? Я назвала свою работу «Мост через бездну», потому что эти связи существуют. А в Италии они просто фантастические и производят каждый раз все более невероятное впечатление. Этот рост художественного древа и художественное воображение ведут обычных людей к необыкновенному наполнению знанием этой культуры. И они это все знают. Они, может быть, знают поверхностно, но знают все. И, наверное, это самое сильное впечатление, когда ты видишь, как в одной библиотеке малюсенького городишки упакована огромаднейшая история. И ты, погружаясь во все это думаешь, а как же так?
Ты стоишь внутри этого художественного потока, протяни руку и нащупай, как Феофан Грек и Андрей Рублев создают Иконостас. Это шутка ли дело, Иконостас?! Боже, вы просто не представляете себе, какая драматическая история происходит у нас внутри церкви. И никто ничего не знает. А все ходят в нее. Все нынче в христианстве. В нашей фауне все равны. Но, где они находятся, люди не знают. А я вам про Иконостас расскажу — это знать надо обязательно. Уж это обязательно, и до лета, потому что это великое открытие, это великое явление произошло до настоящей реформации.
Студенты: Паола Дмитриевна, а что в Италии такое хорошее образование или самообразование?