ом. Оно может читать книги, но оно не умеет делать, так же, как и у меня в кинематографии. Талантливые люди сидят — я их обожаю. Студенты необыкновенно талантливые! Начинают работать — ничего сделать не могут. Идей нету! Нету идей! Маленькая Греция — никакая, а обслуживала весь мир и до сих пор обслуживает. Эпоха Феллини — это все равно что античность. Я закончу сегодняшнюю лекцию, прочитав вам небольшую поэму Бродского. И скажу, почему. А следующее занятие мы начнем со следующего памятника.
Рим пронизал собой всю европейскую культуру. Вообще всю. Весь европейский классицизм. Греция — это метафизика. Это субстанция. Это совершенно великие идеи и Рим пронизал собой всю европейскую культуру. Россия очень пронизана Римом. Она пронизана Римом больше, чем вы думаете. И если вы полагаете, что это началось с Петра, то вы ошибаетесь. Потому что она была пронизана Византией и очень сопротивлялась ей, как могла. И росла с ними, и воевала. Всеволод с ними воевал. Почему? Потому что в них было очень много того, о чем я вам говорила. Ну а что касается иконописи, то вы себе не представляете, как там все сложно. И Россия всегда была пронизана и Грецией, и Римом. В Риме было очень мощное культурное явление, которого не было в Греции. Была великая римская поэзия, но мы до этого не дошли. Это в следующий раз.
Я хочу сказать, что Бродский — последний поэт России. В нем сконцентрировалось все то, что накопилось не только европейской культурой, но и культурой русской. Он, как концентрат впитал в себя все, что соединило его с Римом. И он очень много переводил римской поэзии. Это последний европейский человек — не только российский. Кто до такой степени соединился с Римом? Не случайно он похоронен на кладбище Сан Мишель в Венеции. Конечно, нам стыдно. А нам всегда стыдно. Но ничего, привыкли. У него огромное количество стихов, посвященных Римской Империи, Риму, обращение к портретам Римских Императоров и он, как-то чувствовал себя частью того мира. Есть такие стихи, наизусть я их не помню, навру сейчас, но он писал: «Я пасынок державы дикой, с разбитой мордою другой, не менее великой державы гордой». У него всегда было два Отечества: Древний Рим и Россия.
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
Чем наряда перемены у подруги.
Так же, как римляне всегда писали своим друзьям, у него всегда был друг, которому писал он. Как Сенека писал Луцилию, которого, как известно, не существовало в природе. Но он придумал себе Луцилия и тот, как бы ему отвечал — это была переписка с самим собой. Здесь, в данном случае, это называется «Из Марциала», и он дает свободный перевод, и поэтому употребляет того героя, которому писал Марциал, то есть, к некоему Постуму.
Дева тешит до известного предела —
Дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
Ни объятье невозможно, ни измена!
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
Лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
Был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
Он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
Я согласен, но давай-ка без торговли:
Брать сестерций с покрывающего тела
Все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
И скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
Долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
Там немного, но на похороны хватит.
Поезжай, на вороной, своей кобыле
В дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Эти стихи «Из Марциала» о смерти историка Плиния. Думаю, что на сегодня мы с вами закончим (Аплодисменты).
Лекция № 6
В эту среду был вечер памяти о Тонино Гуэрра. Была большая выставка, посвященная Тарковскому, а я должна сказать, что десять лет возглавляла фонд Тарковского. Были замечательные выступающие.
Тонино и его жена Лора
Я хочу начать с того, что Тонино, как личность — это редкий экземпляр. Вот я — москвичка. Мои дедушка и бабушка москвичи наполовину — они родились в других местах, а уже папа и мама полные москвичи. Есть такая теория, что когда рождается ребенок, то он вбирает в себя энергию и культуру того места, где он появляется на свет. Это теория. Я не могу сказать, что она правильная или нет. Человек может быть русским, а родившись во Флориде, становится американцем. Питерцы и москвичи — это определенные ареалы, с очень сложившейся и устоявшейся культурой. Я была совсем молоденькой, когда приехала в Ленинград и познакомилась с одним из своих учителей. Так он мне сказал: «Ты из Москвы». Я спросила: «Откуда знаете?», и он ответил. Я просто не буду говорить об этом.
Так вот, Тонино — потомок древних латинов. Он тот человек, который чудом унаследовал дыхание того места, о котором мы говорили в прошлый раз. А как он любил землю! Его родители были крестьяне. Романи. И он, и Феллини родились в нескольких километрах друг от друга и говорили на романьоле. Они не говорили на тосканском. Тонино переводил классику и впитал ее в себя. Он для кого посадил и устроил «Сад»? Для своего народа. Там растут все сорты мендаля, цветение инжира просто невероятное.
Но в нем есть интересное качество — он избранник. Не все итальянцы такие, как он. Он гениален, а раз так, то он вбирает в себя эту глубокую культуру. Он живет в деревне. В ней есть Епископский дворец и часть епископата отдана под театр, где имеются крошечный партер и четыре яруса круглых лож, расписанных цветами. Все в цветах! И вся деревня, прежде чем пойти в театр, наряжается. Тонино говорит: «У нас сегодня вечер французского шансона. Будет представление. Какое — увидишь». И вот сидит наш красавец в первом ряду в кепке, в шарфе и рассказывает мне, что перед войной, по воскресеньям, все мужчины собирались на площади, приходили со своими стульями, кушали соленый миндаль и пели оперы Верди. Они собирались, чтобы петь оперы Верди. Сидим, ждем. Молодой человек начинает петь песни. Рядом с Тонино сидят пять теток с детьми и все в черном. Спрашиваю про молодого человека: «Кто это?» Оказывается, он лавочник из соседней деревни. Но он любит петь и приехал сюда, чтобы выступить на вечере шансона. Там, в деревне Тонино, кипит столичная жизнь!
В Италии не может быть, чтобы в столице была одна жизнь, а в провинции другая. Все то же самое, только объемом меньше. В этой деревушке 5–6 церквей, кино, театр, кафе, магазины. Когда я приехала туда в первый раз, то сказала, что когда-то жила здесь. В 14 веке. И могу даже дом показать, где родилась и жила. И все это я сказала не видя города, и не зная, что там имеется. Я вспомнила, что была очень толстой девочкой с розовыми щеками и у меня не было матери, а только женщина-служанка. Отец мой был купцом и ездил между городками и торговал овощами. Он был грамотным. Я тоже умела читать. У меня был жених, его звали Петруччио. А умерла я в 14 лет, от гриппа. Когда я все это рассказывала, Тонино очень внимательно слушал. Возможно, я придумала ее своим воображением, но я в этом убеждена — это тени во мне такие бродят.
В этой деревне есть все. Тонино сделал в нем сад — к нему везде ведут указатели. Есть гостиницы, пиццерия, веселые, доброжелательные люди. Он построил в этом саду арку «Несвершенных побед».
Арка «Несвершенных побед»
И построил необыкновенные фонтаны. По традиции. Он сделал потрясающие фонтаны и на них специально едут посмотреть. Он был гениальным человеком. На вечере Тонино показывали фильм «Путешествие Тонино и Тарковского по Италии в поисках натуры для „Ностальгии“». И когда я смотрела этот фильм, было чувство, что вижу сны из Атлантиды.