У Пушкина есть стихи:
Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной…
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.
Мы второй раз упоминаем имя Пушкина именно потому, что он тоже находился в пространстве этой культуры, хотя и много веков спустя. И размышления этические, и моральные были о том же, что и у Джотто. Джотто был человеком абсолютно нового Европейского сознания, и абсолютно нового подхода к картине и к ее плоскости.
Что открыл Джотто? Перспективу. Это очень смешно показано в «Амаркорде» у Феллини, когда в школе учительница по искусству, кушая кекс и запивая его кофе, говорит на уроке: «Что создал Джотто?». И ученики хором поют: «Джотто создал перспективу». Так вот, никакой перспективы Джотто не создал. Это неправильное убеждение. он не перспективу создал, он создал другое пространство картины, где под пространством следует понимать происходящее действие и это действие происходит не просто, как историческое, оно происходит и как психологическое, и как энергетическое. В данном случае я могу употребить даже это слово. Вы знаете, мы с вами видим, как приближаются к нему кольцом люди, вошедшие в Гефсиманский сад, где до этого спаситель молился о чаше, прося Отца своего, чтобы тот дал ему силы пройти свои страсти до конца. И, когда кончилось моление о чаше, вошли в Гефсиманский сад и арестовали его под руководством Иуды. Боже, что могло быть страшнее для такого человека, как францисканец Джотто, предательство Учителя? Ничего! Это как предать Чимабуэ, который был учителем Джотто. Учитель больше отца. Отец тот, кто жизнь дал, а учитель тот, кто душу твою сотворил, тот, кто тебя сотворил, как личность. Это очень важно. Он — Творец, учитель, демиург. Кстати, это очень серьезная часть и философии, и западно-европейской педагогики — это самое учительское творение человека. Учитель творит и помогает тебе найти себя и твой путь. Мог ли Джотто предать Чимабуэ? Могли бы Джотто предать уже его ученики? Для Джотто это самое страшное предательство, какое только может быть. Это самое главное, это самое страшное и это надо заклеймить. И поэтому толпа присутствует при экстраординарном событии, когда Учитель предан учеником своим. А ведь Он любил Иуду. Он отдал ему часть себя. И эта толпа не просто вошла в ночи. Мы видим горящие факелы, что колеблются вправо и влево, мы чувствуем это движение на фоне неба и нестройное движение дубинок, копий, волнение и наэлектризованность толпы. Что интересно в массовке, так это то, что она отнюдь не индифферентная. Почти каждый участник в этой массовке разработан. Там есть просто невероятно переданные состояния. Посмотрите на одну очень любопытную пару справа от Иуды, в правой части картины. Фигура, одетая в малиновую пелерину, такой военный человек в металлических поножах. От напряжения у него шея вытянута, рот открыт и глаза выпучены. Он напрягся и смотрит. И ничего не видит вокруг себя. Он наступает на голую босую ногу молодого человека, который стоит с факелом и тоже слишком сосредоточен. И хотя этот «военный» сильно придавил ногу парня своей пяткой, молодой человек даже не дрогнул — он не чувствует боли, все его внимание обращено в другую сторону. Вот как найти такие детали?
Этой композицией Джотто говорит нам: «Это мое драматургическое решение, я вижу так, вот мои действующие лица, вот мой хор». А, ведь он в одном действии показывает многовременность — действие происходит здесь и сейчас, в данный момент, в данную минуту, в данную секунду. То есть время подвешено к минуте. Еще секунда и можно расходиться. Все кончено, спектакль окончен, тигр съел дрессировщика и все довольны. Расходимся по домам и обсуждаем. Но пока этого еще не произошло, напряжение мгновения намагничено. Второе время — это время историческое, потому что оно показывает нам историческое действие. Это один из центральных эпизодов истории Христа, которая входит в Страсти Господни. Джотто показывает безграничное и очень интересное время вечности.
Обратите внимание, как режутся края фрески. Они режутся просто по лицам и по фигурам. Вы предполагаете, что там еще очень много людей — полный город, полная страна, полный земной шар. Их столько, что они не вмещаются туда. Вы можете представить себе, какое огромное количество людей видит это действие из другого пространства и другого времени? Интересно также и то, что действие происходит на авансцене, и если посмотреть на фреску сверху, то можно увидеть, что это, как бы круг, разделенный на две части и что там тоже очень большое количество людей. Это выходит за пределы сюжета. Ваше воображение должно вам подсказать насколько это больше.
Здесь есть одна тонкость, которая с моей точки зрения просто невероятна: на самом заднем плане есть одна фигура. Она, как бы сдвинута чуть от оси центральной фигуры вправо, чтобы вы ее хорошо видели. Это молодой парень, он стоит в профиль, с такими раздутыми, как шары, щеками. Он смотрит в небо и трубит вверх в рог из слоновой кости, инкрустированный золотом. А что означает трубить вверх? Он единственный, кто на этой фреске трубит. Ангелы трубят вверх. Воскрешение из мертвых. Когда они трубят вниз — это набат Страшного Суда, а когда они трубят вверх — это воскрешение из мертвых. Джотто показывает: Иуда еще не поцеловал, а там уже трубят славу бессмертия — воскрешение из мертвых. Но вы знаете, если разобрать таким образом каждую из его фресок, то каждая из них вызывает столь же большое изумление и недоумение.
Каким образом один человек за свою жизнь, не имея прецедентов и выйдя в трансцендентный ноль, создал с чистого листа современное Европейское искусство, его композицию, как действие, как причинно-следственную связь, как временное действие, насытив его разновременностью и очень большим количеством психологических оттенков? Вот почему я и говорю, что все Европейское искусство было театральным. Просто в этом театре переставляли декорации и мебель. И почему я говорю, что до импрессионизма? Потому что, все-таки, в живописи импрессионистов, герой уже не человек, герой — это свет. Героем картины импрессионистов является свет. Когда предметом живописи становится живопись, когда предметом живописи становится свет, я не говорю, что это лучше или хуже — я просто говорю о том, что где-то до середины 19 века язык Джотто — это не язык, как изображать фигуру — нет, это сама суть — появление абсолютно современного искусства, с возможностью не предварительного знания, а каждый раз абсолютно нового прочтения. Но дело же не в самом сюжете, а в его трансляции, в его комментарии, в том, как этот сюжет изложен художником, в том, как он к нам обращен, и как мы в нем лично, с нашим опытом участвуем. Поэтому композиция — это действительно исполнение некоего сценария данного мною, как художником, как очевидцем, и как участником.
Джотто имел огромное количество заказов, но эта картина самая ценная. Она ценная не только своими художественными качествами, она ценна своей, очень этически-глубокой ценностью, потому что после Второй Мировой Войны появилось очень много всякой литературы, которая говорит: «Нет, Христос отдал приказ Иуде, намекнул, что тот должен это сделать». Как в одном французском романе, сейчас не помню его название, когда Он ему буквально говорит: «И тогда в веках ты будешь верным, а я первым». То есть все вывернуто наизнанку. Верным, потому что ты прислушался к тому, что я тебе сказал. Нет — это предательство. Для Булгакова — это один предатель в скрипучих желтых сандалиях с тридцатью серебряниками в руках, который алчен, который безобразен, который попался на агитку шпионки, за которой ухаживал. А для Джотто самое страшное — это грех, которому нет прощения. И он дает посмотреть с близкого расстояния на этого человека и на его физическое уродство. Первый раз это физическое уродство он отождествляет с уродством нравственным. И по этому пути пойдет эпоха Возрождения, когда Иуду будут всегда изображать уродом, как на картине, скажем, Леонардо да Винчи или на картине Гирландайо «Тайная вечеря». Там Иуда всегда уродливое существо. Для этих людей другого варианта поступка не существовало, он был единственный и такой страшный, что на осине повесишься.
В жизни Джотто был человеком очень контактным и веселым. Писатели того времени составляли сборники его острот. Он очень много работал при дворе неаполитанского короля Роберто и дружил с ним. У них происходили разговоры, которые записывались. Однажды, неаполитанский король, а была жара, сказал ему: «Ах, Джотто, если бы я был тобой, я бы сейчас пошел и немного отдохнул». И тогда Джотто ему ответил: «Ах, Ваше величество, если бы я был вами, я бы тоже сейчас пошел и немного отдохнул».
Он никогда за словом в карман не лез. И когда вернулся к себе во Флоренцию, то возглавил там цех художников. Он был почетен и как главный художник получал от Флоренции очень большие деньги. Джотто был на зарплате у флорентийского парламента Флорентийского государства. Во Флоренции Джотто построил кампанилу. Эта колокольня находится совсем рядом с кафедральным собором Санта — Мария — дель — Фьоре, который гораздо позднее, Филиппо Брунеллески покрыл тем куполом, который мы сейчас видим. Правда тогда она выглядела несколько иначе. Это очень стройная, строгая и красивая колокольня. Когда Джотто умер, ему была оказана самая большая честь, какая только может быть оказана — его похоронили в Санта — Мария — дель — Фьоре. Его усыпальница покоится именно там. Джотто знал весь тогдашний мир. Время понимало и принимало, ценило и оценивало — и это была оценка не только признания, но и в денежном эквиваленте, что делало Джотто очень богатым гражданином.
У него была семья, 8 человек детей. Старший сын наследовал его профессии.