Начался типографский бум. Типографий тогда было даже больше, чем сейчас. Печатали все, что могли напечатать и в огромных, немыслимых количествах: Платона, Аристотеля, незнакомых проповедников, женщин, ноты. И мир начал захлебываться.
Между прочим, Европа того времени, в отличие от России, была грамотная. По старой традиции, европейские церковно-приходские школы изучали все: грамматику, математику, Библию.
Лютер пошел дальше. Он сказал, что не нужно и не по средствам людям держать «посредника» между собой и Богом. Главное, чтобы душа и помыслы были чистые. А католическая церковь, которая продает индульгенцию, тратит колоссальные деньги на роспись своих храмов, на картины, на еду, на посуду — поступает отвратительно. Подумайте, какая часть Европы за ним пошла? Когда в Голландии началась революция, то это, с одной стороны, был протест против испанского владычества, а, с другой, давала идеологию, и не только политическую, но и духовную. И эта идеология была протестантская.
Жан Кальвин
А во Франции что произошло? Они же себя чуть не истребили. И это началось в то же самое время, как и кальвинизм. А кем был Жан Кальвин? Последователь Мартина Лютера. Когда французская церковь раскололась и все французское общество в Варфоломеевскую ночь восстало, они сами себя истребили дотла. В 1425 г была развязана крестьянская война в Германии. И Дюрер дожил до начала этой войны.
Мартин Лютер был одной из величайших фигур в европейской культуре. Фигура, знаменующая собой кризис. Без его протестантизма был бы невозможен целый ряд явлений, как художественных, так и просветительских.
Просвещение уходит своими корнями в лютеранство. А католическое просвещение — это контрреформация. Католическая церковь — папская, она имеет внушительную религиозную иерархию, требует огромного количества денег и большого количества служителей церкви. А зачем себя обременять этим балластом?
А если одна часть католическая, а вторая протестантская? Маргарита Наваррская была одним из из лидеров протестантизма. Протестантскую моду ввела. Первой носила белый передник, белый чепец и белые перчатки, которыми так увлекалась, что, когда другая французская королева Мария Медичи послала ей перчатки, тут же одела их и откинула копыта в две минуты.
Маргарита Наваррская
А в Германии что творилось? Представить себе невозможно! Нюрнберг — родина Дюрера — был городом протестантским. Верхушка европейского гуманизма Мартина Лютера не принимала, зато его очень поддерживали саксонские герцоги. Они давали ему приют. Когда Ватикан вызвал Лютера на ковер, герцоги его не выдали.
Благодаря величайшему художнику немецкого гуманизма Лукасу Кранаху, остались портреты Мартина Лютера, его жены, отца и дочерей. Все портреты остались благодаря его кисти, и который, по-моему, был с ними в каком-то родстве.
Все ростки просвещения идут из буржуазной среды — из среды цеховиков и ремесленников, которые для Европы были, есть и будут самыми главными. И пока они будут существовать — Западная Европа будет держаться. Самое главное, что выделяется уже даже не обывательская среда, а мещанская. А она вся лютеранская. И постепенно, благодаря лютеранской философии чистоты, скромности, непитья, нестяжательсва, деньги стали сосредотачиваться у лютеран, а католики начали терять денежную власть.
Америка целиком протестантская страна. Она создана эмигрантами — протестантами.
Лютер, был неприятен Дюреру. Одной из причин неприязни стало иконоборчество. Лютеранство игнорировало изображение и изобразительное искусство. Ничего не поделаешь, но Дюрер был художником. Иконоборчество лютеранства, отсутствие живописи в церквях было, конечно, несовместимо с его представлениями о культуре и о жизни художника. Но там были и многие другие причины. И когда в возрасте 56 лет умер Дюрер, его друг и знаменитый человек Вибальд Вильгельм написал о том, что в его ранней кончине очень большую роль сыграло то, что он не принимал того, что делалось в его время: непринятие Лютера и переживания из-за ситуации в Германии и в мире. Слишком близко Дюрер принимал все к сердцу.
Я хочу вернуться к этому самому магическому кристаллу, от которого я немножко отошла. Во времена Дюрера, позднего Средневековья (знания еще были связаны все-таки со средневековыми знаниями), абсолютным ремесленником являлся тот человек, который умел делать шар. Абсолютно ученым человеком считался тот, кто знал и мог решить теорему арабского ученого Авиценна Ибн Сина, которая формулировалась так: «О сумме углов многоугольника, где ни один угол не равен другому». Вот этот кристалл, что показывает Дюрер во втором поясе познания, и есть многоугольник, где ни один угол не равен другому. Это пластическое выражение теоремы Ибн Сина, написанной в математической комнате арабских эмиров в Гранаде и переведенной в орнаментальный текст.
Авиценна Ибн Син (Абу Али Ибн Син)
Дюрер не только знал теорему Ибн Сина, он еще и перевел ее в фигуру. И эта фигура оказалась магическим кристаллом. Это совершенно невероятно. Более того, он делает предположение, что этот кристалл существует в природе и его можно добыть. Рядом с этим кристаллом лежит молоток геолога, а рядом то, что добывается не алхимическим, а естественным путем. Рядом стоит тигель алхимика (это такой небольшой сосуд), где идет процесс трансмутации и его можно увидеть. Это, конечно, совершенно поразительная вещь. То есть «Меланхолия» является собранием всего ремесленного, интеллектуального и духовного опыта эпохи. Этот магический кристалл — образ переведенной теоремы Ибн Сина и этот мальчик с крылышками (возможно, он не ангел, не Амур, а душа, вечно повторяющаяся история человеческих чувств).
«Меланхолия», верхний уровень познания
Ну, и наконец, третий пояс — это нечто вообще невероятное, потому что третий пояс начинается со второго. Мы уже во втором поясе видим с правой стороны очень большую башню. Несмотря на то, что она обрезана, мы знаем — она, уходя вверх, никогда не кончается. К ней приставлена лестница, которая так же уходя в небеса, никогда не кончается. А на этой башне мы видим два замечательных предмета: песочные часы и магическую таблицу Дюрера. По горизонтали, по вертикали, по диагонали — в любом сочетании мы получаем число тридцать два.
А еще выше мы видим колокол, веревка которого уходит за пределы гравюры. Остановимся немножко на этой башне.
Образ или символ башни представляет собой очень старинное представление о башне вообще. О ней можно говорить много, как о Вавилонской башне, которая никогда не может быть достроена, потому что является символом непознаваемости в познании. Она указывает на то, что есть вещи, которые познать можно — это первый ряд. Есть вещи, которые нужно познать ученому человеку, а есть вещи, которые непознаваемый. Познание бесконечно и безгранично.
Вот эта башня и есть символ и образ безграничного познания. О каждом из этих символов мы можем рассказать самые удивительные истории, которые ведут к аналогии и библейской, и мифологической, и магической, и алхимической. Дюрер был связан с алхимией, как с алхимией были связаны все его великие современники.
Я думаю, что мы возвращаемся к алхимии и утверждаю, что ничего страшного в этом названии нет. Алхимия — это соединение воедино всех интегрированных знаний. Все открытия делались алхимиками. Это были настоящие ученые, владевшие всеми знаниями сразу и эти знания были интегрированы. По всей вероятности, наука будет идти к этой интеграции, то есть к алхимии, но просто другим путем. И это очень серьезная вещь. Только от того, что о ней ходят разные невежественные слухи, это ничего еще не значит. Собственно говоря, наука алхимии выражает идею учения о единстве мира.
Мы очень зацикливаемся на том, на чем, вероятно, зацикливались и они — на добывании золота. Если подумать, то мы его добываем еще более алхимическим путем, нежели это делали научные алхимики. Но они были зациклены на магическом кристалле. Дюрер, как очень большой ученый, точно также, как и Леонардо был алхимиком. А Леонардо, который экспериментировал с ртутью и занимался зеркалами, делал много еще чего, о чем мы сегодня говорить не будем. Так что алхимия — это очень большая наука.
Короче говоря, познание человека безгранично и алхимия тогда была единственным путем познания. Дюрер знал, что познание бесконечно и включает в себя не только ремесленные и интеллектуальные уровни, но и магические. У него висели магические таблицы и песочные часы в каждой гравюре.
Песочные часы держит Дьявол перед лицом рыцаря. Песочные часы висят на стене в келье Святого Иеронима. Впрочем, это не келья, а кабинет самого Дюрера. Это — он, в образе святого Иеронима, погруженного в занятия. В этой келье Дюрер просто воспроизвел свой кабинет в Нюрнберге.
Томас Манн
Очень большое значение песочные часы имеют в «Меланхолии». Они повторяются бесконечно. Песочные часы — это выражение образа времени.
А теперь очень любопытная вещь. В начале 20-го века, гениальный писатель Томас Манн (он, и по сей день, остается одним из величайших писателей мира) написал роман, который называется «Доктор Фаустус». Это роман о немецком композиторе Адриане Люверкюне — музыкальном гении 20-го века. И одна из самых центральных сцен, которая существует в романе — это ЕГО приход. Того, кого в «Мастере и Маргарите» зовут Воланд. Сатана ли, черт ли, что пришел к Ивану Карамазову — одним словом «ОН». И одна из самых центральных сцен в романе связана с ЕГО приходом к Адриану Люверкюну.
Я хочу прочитать один фрагмент из романа Томаса Манна «Доктор Фаустус», очень многозначительный, потому что пути от «Меланхолии», от этих песочных часов и этих странных образов по многим тропам доходят до нашего времени.
Весь разговор происходит между музыкальным гением Адрианом Люверкюном и ИМ, а третьим между ними всегда стоит Дюрер. Тень Дюрера в романе Томаса Манна постоянно появляется то там, то тут. Например, в квартире Адриана Люверкюна на стене висит гравюра «Меланхолия». И композитор свой первый знаменитый бретонский цикл, прославивший его, сочинил благодаря этой магической таблице. А таблица эта имеет очень большое значение, потому что она, именно дюреровская, из «Меланхолии». Он называет ее «изумрудная скрижаль». Потому что по легенде она пришла к нам, как изумрудная таблица еще с Древнего Египта, что в переводе на язык современных понятий или, вернее, на образный язык, звучит, как Эсмеральда.