Лекции по искусству. Книга 4 — страница 24 из 49

У Дюрера есть автопортрет в зеркале, когда художник сидит и рисует себя, глядя в зеркало, а есть автопортрет в образе, когда художник представляет себя кем-то. Это именно авторская вещь — автопортрет Дюрера в образе. Дюрер знал, кто он.

Должна сказать, что Дюрер, пожалуй, единственный, среди мировых художников, кто имеет невероятное количество автопортретов. Считается, что по автопортретам лидирует Рембрандт. Да, у него много автопортретов, но я бы сказала, что у Дюрера их больше. Во всяком случае они разнообразней. И первый свой автопортрет Дюрер нарисовал, когда ему было 9 лет. Он нарисовал его в зеркале. Это мальчик, с очень светлыми волосами и выпуклыми глазами. Он пальцем указывает на самого себя. Сверху рисунка он написал «Это я, Альберт Дюрер». Он называет себя громко по имени. Он пишет себя. Он обособляет себя. С этого момента и начинаются его автопортреты, до самого последнего, где он стоит и, указывая на поджелудочную железу, делает надпись: «Рак и Дюрер». Он ставит себе диагноз — рак поджелудочной железы.


Первый автопортрет Дюрера


Дюрер и поджелудочная


Посмотрите, какое у него огромное количество картин и почти в каждой присутствует его автопортрет. Что это значит? А это видимое или невидимое присутствие внутри того мира, что он описывает. Когда булгаковский Мастер говорит о себе «Я угадал! Как я угадал!» — он говорит о том моменте, когда Понтий Пилат с Хайфой беседуют на веранде, а мимо них пролетает птица. А, может, он и есть эта птица. Факт присутствия. Художник описывает все так, как, если бы он был внутри всего этого. И Дюрер — единственный художник, у которого огромное количество автопортретов внутри просто больших картин, всегда означающих факт его личного присутствия внутри этого события. Точно также, как и прямых автопортретов в зеркале. Когда он пытливо вглядывается в свое лицо, он ищет ответ на те вопросы, которые перед ним встают. Это опыт самопознания. Автопортрет художника — это всегда то, как я вижу самого себя.

Не потому ли Ван Гог себя рисовал, что у него не было моделей по причине того, что это стоило дорого? Нет. Он очень интересовал самого себя. Он вопрошал себя о себе самом. Может быть, в свое время, мы расскажем, что это были за удивительные автопортреты. И в какие минуты жизни он их писал. Дюрер постоянно возвращался к очень строгому вопросу, который он ставил перед собой: «Кто я есть»?

Я хочу рассказать об одном автопортрете Дюрера. Это очень знаменитый автопортрет, может быть, самый знаменитый — мюнхенский автопортрет 500-го года. До того, как он начал еще писать «Меланхолию». Дюрер написал свой автопортрет, который является как бы дополнением к тому образу, который мы видим в «Меланхолии». В глаза бросается двойственность в автопортрете: с одной стороны, очевидна аналогия с изображением Творца. Резко фронтальное изображение лица, анфас, прекрасные золотые волосы, расчесанные по бокам. И отметина — три золотые пряди, обозначающие божественную отметину. И строгий испытующий взгляд.

Дюрер был необыкновенно красивым человеком. Это отмечали и его современники, которые очень много писали о его красоте, о его щегольстве, о том, как он любил одежду, как он любил красиво причесываться. Мы видим это на его автопортретах.


Дюрер в образе Христа


Я бы могла привести много аналогий, что означает такое повышенное отношение к своей внешности. А это ни что иное, как попытка закрыть себя. Быть всегда в этой форме. Закрыть себя в футляр безупречности. Чтобы ни для кого не быть доступным. Это очень занятная черта. Целое исследование можно об этом написать. У него было подчеркнутое отношение к себе. А уж как волосы были написаны. Джованни Беллини говорил ему: покажи мне кисточку, которой ты пишешь эти волосы. Дюрер брал обыкновенную кисточку. А как, написаны были ею волосы! Но Джованни никак не мог понять, хотя сам был замечательным мастером.

И опять эта фраза «Как я мерзну здесь, мне бы на солнце». Он в домашнем халатике на беличьем меху. Нервная рука потрясающей красоты, как обнаженные нервы и, живущая самостоятельной жизнью — другой, какой-то очень напряженной. Это соединение. Да, все дано, как на картине «Меланхолия», но я только человек. Как человек, я абсолютно слаб. Это поразительный вывод, который он делает.

Современники называли его Мастер. Мастер Дюрер. Это автопортрет Мастера. И в «Меланхолии» портрет Мастера. Что такое Мастер? Мастер он потому, что может сделать шедевр. Мастер может сделать то, чего не может сделать никто. Ты получаешь звание Мастер, как академик, если ты можешь сделать то, чего не могут другие.

Он был Мастером, когда творил и становился Творцом. Люди, художники, гуманисты, жившие в то время, называли Творца Мастером. Они его иначе и не называли. Они говорили Мастер и квалифицировали его как Творца, потому что он творил мир, по образу своему и подобию. Он, как художник творил и из праха, и из черепка.

Этот портрет 500 годов — портрет великого Мастера, которому так много дано, и у которого так много отнято, который так силен, и который так по-человечески болезнен и слаб. Который может то, чего не может никто — он творит шедевры и имеет такую болезненную и уязвимую в жизни оболочку.

Дюрер — это одно из самых интересных явлений мировой культуры не только потому, что он был абсолютным гением и знал то, чего не знал никто, но еще и по тому, что он, до сих пор, ставит вопрос о парадоксе гения. Как говорил Пушкин: «Гений парадокса друг». Дюрер был по определению Пушкина «парадокса друг». И этот парадокс заключается в том, что его знания, его возможности, его практическая деятельность для нас невероятны. Он был человеком, который сочетал в себе безграничность возможностей и самоограничение — одну из самых основных черт современной морали. Самоизлучение и самоограничение.

Как-то меня спросили, а было ли какое-нибудь влияние Дюрера на Тарковского? Я совершенно не считаю, что Дюрер имел влияние на Андрея. На Томаса Манна или на Булгакова он имел влияние, на своих современников — да, на Плавинского — разумеется. То есть, это взаимодействие. Что же касается Тарковского и той книги Дюрера, и «Апокалипсиса», который видит Иван и его драконоборчество — это только от того, что для него Иван, как герой, становится мифологической фигурой. За Иваном стоит образ Георгия Победоносца, а за Георгием Победоносцем стоит образ Архангела Михаила. Когда он открывает книгу «Апокалипсис» Дюрера, которую случайно находит и открывает гравюру «Побивание Сатаны», то, с нашей точки зрения, Иван принимает на себя образ драконоборческий. Битва со злом. В нем есть крупица Архангела Михаила, как архетип, им еще не осознаваемый. И то же исступление, и та же неотступность. Потому что за ним стоит земля, за ним стоит мать, за ним стоит его прерванная навсегда жизнь. Тарковским был найден этот образ и продемонстрирован безупречно. Это полное, стопроцентное попадание. У него были не столько знание, сколько фантастическое чутье гения. Если он что-то видел, он точно знал, чего это стоит, как художественное открытие.

Я всегда думаю об этом, когда вспоминаю Моцарта или каких-то других людей, такого же класса. Поэтому не случайно Булгаков называет своего героя Мастер. Если вы помните, он не имеет имени. Он анонимен. Он просто Мастер. Он написал роман, в котором описал подлинную историю. Он был очень слабым человеком, его не могла спасти даже Маргарита. Она сшила ему черную шапочку, на которой вышила букву М. И это единственное, что у него осталось после того, как он попал в эту больницу, где мы его и встречаем. Но, если перевернуть эту букву М, то она превратится в букву W — Воланд. Мастер и Воланд — это одна и та же буква. Это вещь, по всей вероятности, уже в сознании Булгакова. Эти понятия были связанны и в сознании Томаса Манна — у людей 20-го века. Тема мастерства, тема гениальности, связанная с великой трагедией личности. НО! И современники называли Дюрера Фаустусом. Что они имели ввиду? Круг его познаний, возможность проникнуть за границу того, что доступно даже самому великому человеку. Кто может ответить на этот вопрос? Но самое главное — не отвечать на вопросы, а их ставить. И тогда темы, о которых мы говорим, будут оставаться вечно актуальными. Потому что актуальны только те темы, которые не имеют ответа. Если, какая-либо тема, имеет окончательный ответ, она не актуальна — она уже решена. Это относится к самым великим явлениям мира, культуры — от самых давних времен до нашего времени. Они несут нам вечные ответы и вечные вопросы.

Вот и Альберт Дюрер несет нам новые знания, ставит новые вопросы, на которые мы ответить пока не можем.

Эдуард Мане — Клод Моне

Клод Моне


Эдуард Мане


С конца 60-х годов, а точнее с 1869 года, в Парижском кафе Гербуа, в Батиньоль стала собираться группа художников, в которую входили Огюст Ренуар, Эдуард Мане, Эдгар Дега, Берта Моризо, Альфред Сислей, т. е. те, кого впоследствии стали называть импрессионистами. Их лидером, конечно, был Эдуард Мане, в то время общеизвестный и признанный лидер нового французского искусства.


Тома Кутюр


Альфред Сислей


Берта Моризо


Эдгар Дега


Огюст Ренуар


Мане был учеником академика Тома Кутюр. Когда в Лувре вы видите огромное академическое полотно «Римляне времен упадка», а напротив небольшую картину Мане, то создается такое впечатление, что между этими двумя художниками бездна, и что они принадлежат к двум, совершенно разным эпохам. Эдуард Мане был настоящим человеком новой формации и нового времени, живущим и мыслящим абсолютно иначе. Он сказал: «Пора возвращаться к живописи. Цель живописи — живопись. Задача картины — живопись». И как же он возвращался к ней? «Чтобы вернуться к живописи, — сказал он, — надо повернуть голову назад, к истоку этой живописи». То есть к тому месту или той точке, где возникла Европейская живописная картина, где возник Европейский живописный станковизм, где он был заявлен, где перед ним были поставлены и решены задачи живописи. К венецианцам 16-го века. И если вы посмотрите на картину художника Джорджоны «Сельский концерт», то вы все поймете: на траве, в жаркий летний зной, сидят двое одетых мужчин с музыкальными инструментами и две прекрасные обнаженные женщины. Пастух гонит стадо по дороге.