А что означает сама площадь и те фасады домов, которые нас окружают? Микеланджело принимал участие в реконструкции Римского Капитолия. И его реконструкция, и знак вечности — Руза, что он сотворил на Капитолийской площади в Риме — все это соединение времен. И площадь Капитолия, и, стоящий на ней памятник Марку Аврелию, и римские фасады домов — все они свидетели времени. Они, как берега реки, мимо которых постоянно течет, меняясь, река времени. А мы толпами идем и идем, мимо этих фасадов домов, мимо этих образов далекого прошлого, мимо этих скульптур гениального художника. И мы включаемся в этот поток времени. Я очень часто думаю, глядя на картины, как интересно — мы смотрим на них, а они смотрят на нас. И, каждый раз, когда я нахожусь перед каким-то очень великим произведением, я думаю о том удивительном взаимодействии с каким-то произведением искусства, которое я могу понять, прочитать или, наоборот — не могу понять, прочитать. И какое это удивительное соединение со временем, которое входит в меня саму. А разве во мне самой или в вас нет точно такой же временной концентрации? Разве мы не часть мирового пространства? Разве мы не часть данного минутного действия — здесь и сейчас? И разве в нас нет нашей великой историко-этической или историко-религиозной культуры, той крестьянской культуры, внутри которой мы с вами живем. Так вот, гробница Микеланджело это, как мне кажется, удивительная вещь. Это не только гениальное произведение искусства. Вы можете рассматривать ее целиком, а, если захотите, то и подетально. В целом, это размышление о времени, сделанное именно так — в образе гробницы.
А теперь мне бы хотелось остановиться на некоторых деталях. Поражает очень живописное решение. Я, даже бы, сказала живописно-световое. В ней очень сложно устроен свет, по той причине, что его там нет. Вы можете находиться там до тех пор, пока свет, естественным путем, проникает внутрь этой гробницы. И вот это соединение разного цвета мрамора, какого-то камня на стенах гробницы — светлого и темного — все это, всего лишь — окаймление. Все эти барельефные и архитектурные выступы, такого темного травлёного мрамора с более светлым. Бесподобно красиво!
Кстати, Микеланджело был первый из мировых скульпторов, который творил скульптуру не только, как скульптуру — объем в пространстве. Согласитесь, скульптура все же есть объем в пространстве и она, определенным образом, осмысляет пространство и осмыслена пространством. Хотя, тут можно спорить — есть разные варианты скульптур, но, все- таки, в основном, это так. Но, когда-то я была очень поражена, когда увидела в подлиннике скульптуру Брута.
Брут
Когда пишут о Микеланджело, то говорят, что есть дугообходы. Это когда вы обходите скульптуру и видите, как она меняет не только свои ракурсы, но и содержание. Скульптура Брута является авторской версией древнего римского портрета Каракалы. Безусловно. Но почему Микеланджело делает Брута? Он республиканец. Ему не нужны Медичи — он их не любит. Он не любит Папу, он любит республику. Но работает на заказ, на Медичи и на Папу. Ну, что можно поделать? А он не может работать иначе. Он делает купол над собором св. Петра, он расписывает потолок Сикстинской капеллы. Это было его личной трагедией, вечным терзанием, как и гробница Медичи. Но он делал все это и поэтому Брут вызывает в нем особый восторг, и он создает его образ. Итак, если вы посмотрите на этого Брута с одной стороны — то увидите, как он энергичен, как он прекрасен, как великолепен его профиль. Очень красивый, мощный, сильный человек, личность, республиканец, убийца Цезаря. Но, когда вы начинаете обходить его с другой стороны (а обходить надо только слева направо), то картина неожиданно меняется. Проход начинает создавать ощущение времени. Левая сторона, такая молодая, идете дальше и видите, что щека повисла, глаз, как будто бы после паралича, уголок рта опущен. И нет в нем того задора и азарта, что вы видели ранее. Перед вами немножко стареющий, безразличный ко всему сенатор. Это и есть ощущение времени. Это и есть само время. Как можно было так сделать своего любимца? Вольно или невольно увидеть его финал и показать его нам. Надо очень пристально смотреть на вещи, которые мы называем гениальными. Потому что они несут в себе намного больше того, что мы воспринимаем. Это, как произведение искусства, перед которым нам стоит преклоняться.
Но, вернемся к гробнице. Посмотрите, как это все сделано. Внутри гробницы нет ничего, что сделано лучше или хуже. Все сделано одинаково, все одинаково проработано и какие прекрасные фигуры Джулиано и Лоренцо. Как долго можно рассматривать детали этих двух воинов! Когда он делал их фигуры, то создавал образы. Он не копировал их. Когда ему сказали, что Джулиано и Лоренцо не похожи на их прототипы, то мастер ответил: «Прекрасно! А кто через сто лет будет знать, как они выглядели?» И правда, кто через сто лет будет знать, как они выглядят? И образ его Джулиано — это образ порывистого рыцаря, такого святого Георгия — Победоносца. Как он прекрасен физически, как порывист — настоящий воин. И какой переход — от молодого, порывистого, горящего воина, к воину-философу, к воину-мыслителю — к Лоренцо, более такому широкому, сидящему в задумчивой позе. И на его голове очень интересный шлем, а это шлем очень старый и напоминает шлем Афины Паллады или шлем, что был на голове воина и философа Перикла — главы афинской демократии. Я уже не говорю о деталях.
Лоренцо
Джулиано
Что касается четырех времен суток, о них очень много написано. И сейчас нет смысла просто возвращаться к этой теме. Потому что, если кто-то и описан замечательно, то это эти четыре фигуры. Но я все равно скажу об одной из них. Это фигура Утра. И всех поражает какая-то несогласованность этого тела. Оно мощное, прекрасное, но при этом отвернуто от нас. Это тело с большим трудом поворачивает к нам голову и свое лицо. И, когда мы видим это лицо, вернее, голову фигуры, изображающей утро, мы удивляемся, до какой степени манера ваяния всей фигуры и головы не совпадают между собой. Во-первых, нет абсолютно гладкой поверхности. А ведь он свои скульптуры полировал лайковыми перчаточками из щенков. Жестоко, конечно, но что поделаешь. Еще со времен Пьеты.
Пьета
Утро
День
Вечер
Ночь
Когда вы смотрите на голову Утра, вам кажется, что она сделана художником начала 20 века. Образ лишь намечен. Неразличимое лицо и вы можете его трактовать, как угодно. Современников поражали все те зарубки инструментов, что были оставлены художником на недооформленной голове Утра. Потому что его современники привыкли к другой манере скульптурного ваяния, а не к такой обобщенной, не к такой свободной. И Микеланджело хорошо ответил по этому поводу. На это недоумение, он сказал: «А кто видел в лицо день грядущий? Никто не видит в лицо день грядущий». Это еще раз подтверждает, что его работа является не просто работой над гробницей, а чем-то еще. Таким философским рассуждением о времени, куда входим и мы, и Медичи, и многие другие люди. Туда, где есть место мгновению. Есть место постоянному круговращению и цикличности. И где есть место соединения с личностью, какое-то учение о цельности и единстве мироздания, через время.
Когда вы смотрите на его самую знаменитую работу в академии — на Давида, она так прекрасна, что даже у несколько толстокожих людей может вызвать слезы. Потому что это созерцание абсолютно совершенного художественного творения. Микеланджело творил героя своего времени.
Давид
Когда он делал Давида, он был молод, полон надежд и гордости за свое время. Неслучайно и Донателло, и Верроккьо, то есть люди, жившие одновременно с ним, в этой Флоренции, почему-то обращались к образу Давида. Отроку Давиду. Поэту Давиду. Воину Давиду. В нем было все! В нем была абсолютная победа, потому что он и был победитель над старым одряхлевшим Голиафом. Он был и поэтом и, между прочим, немного и не мало — творцом псалмов и философом. Конечно, кто был героем этого времени? Давид, потому что они чувствовали себя победителями, они чувствовали себя новым временем, они чувствовали, что перед ними открыто некое замечательное будущее. И именно Микеланджело выразил эту общую надежду, сотворив великую статую Давида — прекрасную, с художественной точки зрения и вместе с тем, отсылающую нас к эпохе Возрождения. Нет, не готика! Античный мир, с его мечтой о гармонии, с его мечтой о совершенном человеке, с его мечтой о героической личности совершенного человека. Вот в этом самом микрокосмосе, который все в себе несет, все в себе содержит — всю надежду, всю красоту.
Неслучайно, когда эта скульптура была установлена, в 1505 году на площади перед Палаццо Веккьо — это стал день искусства для Флоренции. А посмотрите на поздние вещи Микеланджело. На его «Снятие со креста» или «Оплакивание с Никодимом», где Никодим — его автопортрет.
«Снятие со креста» или «Оплакивание с Никодимом»
Да, и вообще, если не знать, что «Снятие со креста» работа Микеланджело, то большее, что вы можете спросить: «Какой из художников Возрождения ее сделал?». Я бы, например, решила, что эта статуя, скульптура или надгробие жертвам Освенцима. Столько в ней глубокого человеческого страдания. Нежности. Тоски и страдания. Нет такого другого человека, кроме Микеланджело, который бы за одну свою жизнь прошел весь путь художника и занял бы своим искусством пространство в пятьсот лет — от 15 до 20 века. А что же делать искусству? Ничего. Идти своим путем. Начинать все сначала. Потому что уже есть не просто гений Микеланджело, а феномен Микеланджело, который всю жизнь, всё делал своими руками, и которого раздражали любые помощники.
Когда он расписывал потолок Сикстинской Капеллы, то его безумно раздражал один тип, который помогал ему тереть и смешивать краски. Он все должен был делать сам. Ведь это вместить невозможно в своей голове! Именно он, и только он один был самым жестким и самым беспощадным судьей самому себе. Он бесконечно корил себя и был собой недоволен. Я вспоминаю одну передачу о музыканте Рихтере, а когда у него спросили в финале: «Как вы чувствует себя?», он ответил: «Я очень собой недоволен».