Монашество и миссионерская деятельность Кульдейской церкви
При рассмотрении этого периода невольно возникает вопрос: что же делала христианская церковь, обычная хранительница культуры и цивилизации, церковь торжествующая, занявшая столь видное место вместе с крещением Хлодвига? Отчего не оказывала она смягчающего благотворного влияния на грубые нравы эпохи, на кровожадные инстинкты, царившие в тогдашнем обществе?
Но, желая уяснить себе непонятное бездействие католической церкви в Меровингское время, мы должны будем обратиться несколько назад в хронологическом отношении.
И теперь, как в римское время, католическое духовенство выходило по преимуществу из аристократических высших родов Галлии, но эти служители алтаря и руководители своей паствы в нравственном отношении мало чем отличались от представителей светской аристократии, ибо не менее их были поглощены политическими интересами и мирскими делами. Мы видим епископов и аббатов не только выезжающих на коне во главе блестящей охоты, но даже предводительствующих отрядами войск и лично ведущих их на врага. Естественно, что при подобных склонностях и образе жизни дело христианской проповеди и наблюдения за душами вверенной им паствы не только отходило на второй план, но даже оставалось в полном пренебрежении.
В связи с деятельностью христианства вообще стоит возникновение и развитие монашества; к концу IV столетия относится появление и размножение в христианской церкви этой новой силы, которая сохранила важное значение во все Средние века.
Распространение монашества ведет свое начало со времени гонения Диоклетиана; в это время многие из христиан искали убежища в пустынях Египта, который можно назвать настоящей метрополией монашества. Некоторые современные ученые думают, что монашество в Египте возникало в связи с языческим культом Сераписа, так как особенно усердные его почитатели уединялись в пещеры, вели жизнь аскетов и питались исключительно подаянием. По образцу и примеру этих языческих отшельников, как думают, и устраивали свои первые пустынножития христианские анахореты.1 Как бы то ни было, к концу IV столетия мы замечаем среди христиан быстро развивающееся стремление к отчуждению от мира, к единению с Богом путем замкнутой созерцательной жизни.
Сначала анахореты жили отдельно друг от друга, разбросанно среди пустыни и только изредка соединялись в лавры, то есть собрания (вероятно, ежегодные) всех отшельников для торжественного отправления богослужения. Затем явились киновии, и в Египте первые правила для монашествующих иноков были даны Пахомием (ум. 348 г.), основателем общины на острове реки Нила – Тавенне.2 Он учредил первые киновии (общежития), распределил должности и обязанности между монахами и соединил их в большие общины с определенным уставом. Безусловное послушание, вера, молитва и труд – вот главные правила иноческой жизни первых монахов. В Тавенне был центр монашества: там их насчитывалось до 50 тысяч человек. Число монахов все более и более увеличивалось. В Палестине и Сирии их можно было считать миллионами. «Число сирийских монахов так же велико, как и египетских», – говорит церковный писатель Созомен.3
Не было сначала ни тяжких обетов, ни даже обетов нерасторжимых; монахи не клялись соблюдать безбрачие и даже навек не отрекались от мира, можно было опять возвратиться туда, и за это не полагалось никакого наказания. Уставы Пахомия, Василия Великого (в Каппадокии)4 не отличались строгим обозначением обязанностей, точным распределением часов труда и молитвы. И впоследствии, когда монашество превратилось в строго организованное сообщество, восточные монахи отличались от западных своим образом жизни, по преимуществу созерцательным, аскетическим, менее энергичным во всех областях человеческой деятельности, не исключая и христианской проповеди. Работа, предписываемая египетским монахам в то время, когда они уже составляли киновии, заключалась в плетении корзин и других изделий из камыша, обильно росшего по берегам Нила; но благодатный климат и плодородная почва Египта не заставляли их много трудиться, чтобы достать себе необходимое пропитание.
Кроме молитвы, поста и созерцания Божества, некоторого рода указания на необходимость и обязательность труда находим и в уставе Василия Великого, хотя там признается по преимуществу такой труд, который не заставлял бы монаха выходить из кельи; между прочим, работа для отшельника рассматривается не только как средство для поддержания жизни, но и как способ избавления от опасности, происходящей от душегубительных мыслей.
Из Египта монашество скоро перешло в Галлию и привилось там очень быстро. Как уже сказано выше, в Египте оно распространялось в половине IV века, но западнохристианский мир смотрел неблагосклонно на этот род служения Богу, несмотря на то что такие люди, как блаженный Августин или святой Иероним, настойчиво рекомендовали его верующим.5
В Галлии роль инициатора монастырской жизни принадлежит святому Мартину, епископу Турскому, жившему во второй половине IV века. Он много путешествовал, бывал в Сирии, Египте, где и познакомился с монашеской жизнью. Около 360 года по Рождеству Христову, при Юлиане Отступнике, следовательно, еще в римское время святой Мартин основал свой монастырь при входе в будущий город Пуатье – знаменитый Лигуже (Ligougé). Здесь он нашел себе последователей и учеников, которые ходили по окрестностям и отчасти убеждениями, отчасти силой заставляли людей обращаться в христианство, разрушали языческие алтари. Фанатическим образом действий особенно отличались монахи египетские, и эта излишняя ревность принесла много вреда культуре и цивилизации, ибо они уничтожали и жгли языческие книги и таким образом уничтожили многие драгоценные памятники древности; особенно пострадала от них александрийская библиотека. Тем не менее, несмотря на их усердие и ревность, миссионерская деятельность тогдашнего монашества не представляется еще систематическим постоянным занятием, организованным делом христианской проповеди, какой мы видим ее впоследствии.
Сделавшись епископом города Тура, святой Мартин основал, несмотря на противодействие других духовных лиц, монастырь около самого города Тура – Marmoutier. В нем было около 80 монахов – небольшое число в сравнении с десятками тысяч египетских пустынников; впрочем, когда святой Мартин умер, то на похоронах его провожали уже около двух тысяч монахов.
В начале V века возникло общежитие, основанное Гоноратом – монастырь Лерен (Lerins), сделавшийся известным в силу огромного количества епископов, вышедших из среды его монахов, и тем особым направлением, которое отличало их от тех представителей аристократических родов, из числа которых до сих пор пополнялся преимущественно контингент епископов Галлии. Точно также в начале V века основан Кассианом монастырь святого Виктора и много других. Все они, подобно египетским общежитиям, хотя имели правила и уставы, но эти последние не представляли из себя ничего строго определенного – монастырская дисциплина не была окончательно утверждена; обеты не считались вечными и неразрывными, монахи могли выходить из обители, возвращаться к мирской жизни, жениться; они давали только обеты бедности, труда и послушания. Первоначально обет вечного безбрачия относился лишь к вдовам и девицам, желавшим посвятить себя Богу; он был провозглашен на одном из соборов, но привился, впрочем, не сразу.
Итак, еще в римское время мы видим в Галлии несколько знаменитых монастырей; припомним также, что Меровинги основывали обители (святой Хлодоальд – St. Cloud, Радегонда – женский монастырь) и дали права монастырям получать земельное имущество, так что при франкских королях второго и третьего поколений количество пожертвований и дарственных записей монастырям все более и более увеличивается. В приобретении церковью земельного светского имущества и кроется отчасти причина бездеятельности и равнодушия ее к делам веры и нравственности; в те минуты, когда всего нужнее было бы морализующее влияние церкви, его нет; поглощенная светскими интересами и экономическими заботами о новой собственности, она не имеет времени ни для цивилизаторской деятельности, ни для проповеди нравственности. Даже монахи Галлии не отличаются особенной строгостью в требовании отшельнической жизни; в жизнеописаниях основателей первых монастырей мы нередко встречаем упоминание о ропоте, который поднимали монахи даже против необременительных и нетрудных уставов тогдашних обителей.
Итак, ни светское духовенство, ни монашество не оказали смягчающего влияния на нравы и не обнаружили оппозиции тому состоянию общества, которое мы только что изучали. Вместо обессилевшей Галльской церкви за это дело берутся совершенно посторонние люди; обязанность внешней и внутренней миссии принимает на себя малоизвестная дотоле церковь Британская. Деятельность этой церкви представляется весьма любопытной и важной как в истории Франкского государства, так и во всемирной истории вообще. Она является в таком привлекательном свете, что остается только пожалеть, что этот деятельный и энергичный фактор впоследствии исчезает в борьбе с другими, победившими его, силами.
Британия является пред нами страной романизированной, с римскими городскими учреждениями и культурой, что доказывается сохранившимися еще от римского времени названиями городов (те города, где мы встречаем в названии окончание «честер», рим. castra, означают лагерные города, то есть основанные на месте стоянки войска; таковы, например, города Колчестер, Винчестер и т. п.). Жители Британии говорили языком латинским и читали произведения латинской литературы, так что писатели римские могли смело гордиться тем, что произведения их читаются и в далекой Британии. Вместе с успехами цивилизации сюда перешло и христианство. Говорят, впрочем, что оно было перенесено с Востока, и даже существует легенда, что первым основателем здесь нового учения был известный последователь Христа – Иосиф Аримафейский. Конечно, легенда эта не может иметь исторического значения, но так или иначе она может служить некоторым указанием на то, что посредственно или непосредственно христианство могло перейти сюда действительно с Востока, минуя влияние Рима и без связи с ним (посредственно оно могло перейти сюда через Марсель, Лион и вообще южную Галлию, где оно является греческим, и даже с господством греческого языка). Эта-то церковь, возникшая на далеком Британском острове, впоследствии приняла название Кульдейской (от Ceile – клиент, слуга; viri servi Dei – слуги Божии). На нее существуют различные воззрения; теперешняя протестантская церковь, в лице некоторых из ученых своих, относится с симпатией к Кульдейской церкви, как основанной отдельно от Рима и не связанной с ним, а вследствие этого более свободной и самостоятельной. Так, один из них, Эбрар (Ebrard),6 заходит уж слишком далеко в противоположении Кульдейской церкви – Римской католической, говоря, между прочим, что в первой совершенно отвергалось значение папства. Но новейшие английские и немецкие ученые не соглашаются с Эбраром, полагая, что он тенденциозно относится и преувеличивает значение Кульдейской церкви и отличие ее от Римской. Они утверждают, что и другие церкви Европы первоначально стояли в известной степени отдаления от Рима, а Британская церковь впоследствии могла легко избегать его влияния, «заслоненная» другими странами.7
Рассмотрим в кратких чертах скромную и смиренную, но тем не менее драгоценную для историка деятельность христианских миссионеров Кульдейской, или Ирландской церкви. Эти носители веры и образования являлись с далекого севера – Ирландии, частью из Шотландии и Валлиса, оставшихся под властью кельтов. Христианство, утвердившееся давно на Британском острове, было оттеснено завоеваниями англосаксов и сосредоточилось только во владениях непокоренных бриттов, в западной части острова, и в Ирландии, где оно нашло наиболее верное убежище, так как эта страна совершенно не подвергалась нашествию германских завоевателей. Здесь христианство утверждено святым Патриком, происходившим из нынешней Англии; он два раза был в плену у ирландских морских разбойников и, возвратившись на родину, счел своей обязанностью распространить христианство между кельтами. Начало его деятельности, в смысле христианской проповеди в Ирландии, относится к 430 году, и после него эта страна остается убежищем и оплотом христианства во время всех последующих бурь. Из Ирландии учение Христа было перенесено проповедником святым Колумбаном (Старшим)® и в нынешнюю Шотландию, к так называемым скоттам. Он явился из Ирландии с проповедью Святого Писания, получил небольшой островок (Jona или Jcolmhill) и основал здесь монастырь. Таким образом, этот островок и часть Валлиса составили Британскую или Кульдейскую, или Скотто-Ирландскую церковь. В некоторых отношениях она отличалась от церкви Римской и несравненно ближе стояла к учению восточного православия (обряды крещения, пострижения, празднования Пасхи и так далее). Монастыри Кульдейские были населены весьма густо: так, в Бангоре (близ Честера) насчитывалось до двух тысяч монахов; монастыри были рассеяны в большом количестве и представляли также центры просвещения; многие христиане, спасаясь от преследований, нашли убежище в этих мирных обителях. Монахи занимались изучением латинского и даже греческого языков, астрономией, переписыванием книг не только духовного, но и светского содержания; из искусств особое развитие получила архитектура. Кроме того, обитатели Кульдейских монастырей прославились своей страстью к миссионерской деятельности, любовью к пилигримству с целью распространения христианства. Вскоре Австразия, Бургундия и другие варварские страны наполнились этими странствующими просветителями язычников. Особенно важна деятельность двух из них, наиболее древних: святого Колумбана (Младшего), или Колумба и святого Галла.
Святой Колумбан и его монашеское правило
Святой Колумбан (Columban) родился в 540 году в Лейнстере и жил в Бангоре (Bangor); в 585 году он явился с двенадцатью монахами этого монастыря в Галлию с проповеднической целью.9 Здесь в Вогезских горах основал он знаменитый монастырь Luxovium (Luxeuil), а потом и еще два монастыря в южных Вогезах. К нему стекались новообращенные и ревностные христиане из франков, бургундов и галло-римлян. Проповедь Колумбана среди местного населения была весьма удачна; быть может, вследствие того, что он и его спутники говорили на понятном еще для простого народа кельтском языке, быть может, вследствие простоты и нетребовательности святого проповедника, но – число слушателей все возрастало.
Монастыри, основанные им, все напоминали по своему типу монастыри его родины. Несколько деревянных хижин с деревянной же церковью в центре, по большей части срубленной из дуба; рядом с церковью – башня-колокольня в два этажа: верхний – для колоколов, нижний служил для защиты от врагов в случае нападения и был пустой, – вот вся незатейливая постройка этих монастырей. Особенно интересно для нас то, что, судя по описаниям церквей, архитектура их весьма близко походила на архитектуру старинных русских храмов.
Несмотря на успехи своей деятельности, святой Колумбан приобрел врагов среди франкского населения Галлии: скромная, честная, безупречная жизнь ирландских миссионеров служила постоянным и живым укором распущенным варварам. Вскоре франки стали преследовать его, выставляя особенно на вид те различия, которые отделяли церковь Кульдейскую от церкви Галльской. Вслед за этим Колумбан лишился и покровительства Теодериха II Бургундского и бабки его Брунегильды. Ревностный и суровый обличитель отступлений от правил христианской церкви, он не мог оставаться спокойным при виде распущенной жизни короля и преступлений королевы и тем навлек на себя ее гнев. В 610 году Колумбан должен был удалиться по требованию Брунегильды, и мы встречаем его в области аламаннов, сначала на берегу Цюрихского озера, потом Констанцского, потом Женевского; всюду основывает он монастыри и обращает в христианство язычников. Любопытным представляется тот факт, что в этой стране, где закон носит уже христианский характер, он встретил еще множество язычников и даже был свидетелем языческих обрядов. Три года святой пробыл здесь и наконец отправился в Италию, где был принят с великой радостью Теоделиндой, которая видела в нем сильного союзника в борьбе с арианством. Здесь Колумбан основал монастыри, в том числе монастырь Боббио (Bobbio) (между Пармой и Тортоной в северо-западной части Апеннин), в котором он умер в 615 году. Во вновь основанных монастырях монахи скоро принялись за любимые занятия кульдеев – изучение языков и ревностную переписку книг. Еще до сих пор существуют эти пергаменты, исписанные особым почерком ирландских монахов. Для этой цели они употребляли древние готские рукописи, стирали с них написанное и потом писали сами. Таким образом, получились так называемые «палимпсесты», то есть рукописи с двойным текстом.[105] Между прочим и многие прекрасные издания классиков употреблены были с этой же целью. Впрочем, кульдеи не пренебрегали светской классической литературой, использование ее как материала для новых рукописей происходило не из ненависти к римской культуре, а только вследствие обилия этих исписанных пергаментов. Например, из каталога книг монастыря Боббио мы видим, что даже Овидий находился в числе книг, употребляемых для школьного чтения. Святой Галл,10 ученик и продолжатель дела Колумбана, остался у аламаннов после ухода Колумбана в Италию; труды его по распространению христианства, и в особенности по просвещению суровых и диких аламаннов, имеют огромное значение. После его смерти множество паломников стекалось из Ирландии для поклонения гробу, и вскоре даже варвары стали чтить память св. Галла. Особенную известность, в смысле литературно-ученой деятельности, впоследствии приобрел основанный им здесь монастырь Сен-Галленский. В 760-х годах, спустя сто лет после смерти Галла, издано было жизнеописание святого, из которого мы видим, что у знаменитого проповедника были не только помощники, но и помощницы, как, например, святая Бургундофара, основавшая монастырь в Фармутье (Бургундские земли) в VII веке.
Скоро ирландская пропаганда коснулась и других местностей. Толпы монахов и монахинь, говорит один современный писатель, появились в Галлии не только в деревнях, виллах и замках, но и в обширных пустынях. «Северная часть Вогезского леса точно так же, как и северо-западная часть Галлии, долины Нижней Сены, Соммы, Арденнский лес (нынешняя Бельгия), берега океана наполнились монастырями. В вековых лесах прорубались просеки, заводилось земледелие».11 Ученики святого Колумбана проникали в зарейнскую Германию и даже в славянские земли. Конечно, деятельность англосаксонских проповедников, явившихся в Германию вслед за ирландскими миссионерами, оставила больше следов в истории; но не следует забывать, что кульдейские миссионеры подготовили почву, расчистили дорогу для деятельности новых просветителей.
Некоторое время в кульдейских монастырях господствовало правило святого Колумбана. О нем необходимо сказать несколько слов, так как некоторые ученые, между прочим и Эбрар, выставляют на вид необыкновенную гуманность и мягкость кульдейского устава, сравнительно с правилами западных бенедиктинских монастырей. Но дошедшее до нас правило Колумбана (хотя и не признаваемое Эбраром как принадлежащее кульдейскому апостолу) отличается, напротив того, строгостью и даже варварской суровостью; жестокие наказания назначаются за самые маловажные поступки: это не только продолжительные молитвенные упражнения, молчание (что вообще рекомендуется), но и телесные наказания (палочные удары от 5 до 100), от которых не освобождали даже женщин. Необычайная строгость монашеских правил и заставила некоторых ученых усомниться в принадлежности их знаменитому кульдейскому проповеднику; эта же суровость их и была причиной того, что над уставом Колумбана в монастырях Западной Европы вскоре восторжествовал другой, к рассмотрению которого мы должны теперь обратиться, – устав бенедиктинский.
Святой Бенедикт и его учение
Основатель нового монашеского ордена святой Бенедикт Нурсийский родился около 480 года в Италии, в Нурсии – городе Сполетского герцогства, в богатом и влиятельном семействе. Двенадцати лет его послали учиться в Рим; в 494 году он удалился оттуда, и мы находим его, четырнадцатилетнего отрока, отшельником в Субиако (в римской Кампанье). «По прошествии некоторого времени жизнь, какую вел Бенедикт, его молодость, строгость к самому себе привлекли окрестных пастухов; он проповедовал им, и сила его слова, авторитет примера, все увеличивавшееся стечение слушателей скоро сделали его знаменитым. В 510 году соседние монахи, собравшиеся в Виковаро, захотели иметь его своим главой; сначала он отказывался, говоря монахам, что поведение их беспорядочно, что в их доме предаются всякого рода излишествам, что он предпримет преобразования и подчинит их очень суровому уставу. Они все же настаивали на своем, и Бенедикт сделался аббатом в Виковаро». Воспользуемся здесь лекцией четырнадцатой из сочинения знаменитого Франсуа Гизо.12
«Но монахам скоро надоел преобразователь… Борьба между ним и ими дошла до того, что они пытались отравить его в Причастии. Он заметил это чудесным образом, говорит легенда, покинул монастырь и возвратился в Субиако, к отшельнической жизни». Вокруг своей пещеры основал он несколько монастырей, так как странствующие монахи, миряне и пастухи собирались около него; в 520 году монастырей этих было 12 и каждый состоял из 12 монахов; тут начал Бенедикт испытывать применение идей и учреждений, которыми, по его мнению, должна была управляться монашеская жизнь».
«Но дух сопротивления и зависти, который изгнал его из монастыря Виковаро, скоро обнаружился и в основанных им самим монастырях». Тогда он во второй раз отрекся от борьбы и, взяв с собой несколько учеников, укрылся на рубеже Абруцц, в Terra di Lavoro, около Кассино, где он основал свой знаменитый монастырь Монте-Кассино (529 год). «В этом-то монастыре, где он оставался и господствовал до конца жизни, он, наконец, применил в целом и обнародовал свое “Правило жизни монашеской”; оно скоро стало общим и почти единственным законом западных монастырей». Одной из самых важных перемен, внесенных святым Бенедиктом в монашество, было введение торжественных и навсегда обязательных обетов.
До тех пор, хотя вступление в монастырь заставляло предполагать желание оставаться в нем, хотя монах налагал на себя нечто вроде нравственного обязательства, становившегося с каждым днем более и более ненарушимым, однако все же не произносилось никакого обета, никакого формального обещания. Святой Бенедикт ввел это и положил в основу монашеской жизни, первоначальный характер которой, таким образом, совершенно исчез.
«Вступающий, – говорит правило святого Бенедикта, – должен обещать в молельне перед Богом и Святыми Его, что останется в монастыре навсегда, преобразует свои нравы и будет повиноваться. Это обещание должно быть закреплено актом, во имя Святых, мощи которых тут покоятся, и аббата. Пусть вступающий напишет его своей рукой; если же он не умеет писать, пусть по его просьбе другой за него напишет, послушник же поставит на нем крест и своей рукой положит акт на алтарь церковный» (Кан. 58).
Что касается нравственных и общих обязанностей монахов, то все правило святого Бенедикта основано на следующих пунктах: самоотвержение, послушание и труд.
Вот как распределяет святой Бенедикт дневные обязанности в своих монастырях:
«Праздность – враг души; поэтому братья должны в известные часы заниматься ручной работой, в другие – чтением священных книг. Нам кажется, что распределить это следует следующим образом: с Пасхи до Октябрьских календ они будут работать от первого часа до четвертого (с 6 утра до 10) над тем, что следует; от четвертого до шестого почти они займутся чтением. После шестого часа, вышедши из-за стола, они отдохнут без шума в постелях; если же кто хочет читать, пусть читает, но так, чтобы никому не мешать; служба девятого часа пусть совершается в половине восьмого. Затем пусть работают над тем, что нужно, до вечерни. Если же их принудит к постоянной работе бедная местность или необходимость срочного сбора плодов, они не должны огорчаться этим потому, что они истинно монахи, если живут трудом рук своих, как делали наши отцы и апостолы».
«От Октябрьских календ до начала поста они должны заниматься чтением до второго часа; во втором часу пусть поют службу третьего часа, и пусть все работают над тем, что им будет приказано, до службы девятого часа. При первом ударе в колокол все должны оставить дело и быть готовыми к тому времени, когда ударят в колокол во второй раз. После обеда пусть поют они или читают псалмы».
«В посту они должны читать с утра до третьего часа, а потом работать, смотря по приказанию, до десятого. В эти постные дни все получат из библиотеки книги, которые прочтут последовательно и целиком. Книги должны быть розданы в начале поста. Пусть в особенности выберут одного или двух старших, чтобы обходить монастырь в часы, когда братия занята чтением, и пусть они наблюдают, не найдут ли какого нерадивого брата, занимающегося разговором, а не чтением, не только не приносящего пользы себе, но и совращающего и других. Если найдется таковой, то ему надо дать раз или два выговор; если он не исправится, то подлежит наказанию по правилу в предупреждение других. В воскресенье пусть все, кроме тех, кто выбран на известные обязанности, занимаются чтением. Если кто нерадивый или ленится, так что не хочет или не может ни размышлять, ни читать, пусть ему зададут работу, чтобы он не оставался без дела. Что же касается больных и слабых братьев, то им надо задавать такие работы, чтобы они не оставались в бездействии и вместе с тем не страдали от тяжести труда».13
Вот постановления, определяющие и культурную роль бенедиктинских монахов; в них заключался капитальный переворот, совершенный святым Бенедиктом в монашестве: он ввел физический труд и земледелие. Бенедиктинские монахи стали распашниками Европы; они возделали ее в крупных размерах, присоединяя занятия земледелием к проповеди. Колония из монахов, сначала в небольшом числе, приходила в совершенно или почти не разработанную местность, часто среди языческого населения в Германии, в Бретани, и там, миссионеры и земледельцы зараз, они решали свою двойную задачу, часто с одинаковым трудом и опасностью. Эти правила чтения, умственного труда в соединении с трудом физическим – земледелием – видим мы почти у всех позже возникших монашеских орденов. Тот же устав имели монахи цистерцианские,14 образовавшие колонии даже в Прибалтийских областях Восточной Европы.
В отношении правильности распределения дневного труда постановления святого Бенедикта представляют собой нечто действительно выдающееся; некоторые из восточных монахов хотели, правда, ввести труд в свой образ жизни, но эта попытка никогда не была общей и последовательной. Что касается политического кодекса самой администрации монастыря, то правило Бенедикта представляет собой странное смешение деспотизма и свободы. Основание его было пассивное повиновение; в то же время самое управление – выборное, аббат всегда избирается братьями. Раз этот выбор сделан, они все теряют свободу, подпадают безусловному господству своего выборного.
Возлагая на монахов обязанность послушания, правила повелевают аббату советоваться с ними. Третья глава прямо говорит: «Всякий раз, как в монастыре должно совершиться что-либо важное, аббат пусть созовет всю свою паству и скажет, в чем дело; выслушав мнение братьев, пусть подумает один и делает, что ему покажется разумным. Мы говорим, чтобы все братья были созваны на совет потому, что Бог самому младшему часто открывает наилучшее. Братья должны подавать свои мнения смиренно и не осмеливаться упрямо защищать его; решение зависит от воли аббата» (Гизо, лекция XIV).
Правила по отношению к послушникам, новициям, отличаются глубоким здравым смыслом и практической прозорливостью. Послушничество продолжалось более года; несколько раз читали послушнику все правило, говоря ему: «Вот закон, под которым ты хочешь ратоборствовать; если можешь повиноваться ему – вступай; если нет – ты волен уйти». Очевидно, что условия и формы испытания задуманы добросовестно, с намерением убедится вполне, что вступающий действительно и твердо решился.
«Нравственная мысль и общая дисциплина строги, – говорит Гизо, – но относительно подробностей жизни правило гуманнее и умереннее, нежели римские и варварские законы, нежели общие нравы того времени, и я не сомневаюсь в том, что живущие в монастыре братья управлялись властью, собственно говоря, более разумной и менее жестокой, чем если бы они оставались в гражданском обществе».15
Мы видим, что правило святого Бенедикта не предвидело мелких преступлений и не назначало за них строгих наказаний; в этом отношении он вполне полагается на волю и мудрость аббата и предоставляет ему самому действовать путем строгости или милосердия. Тем самым бенедиктинское правило радикально отличается от Колумбанова и имеет несомненное преимущество в смысле гуманности и мягкости; в силу этого-то оно, вероятно, и восторжествовало над другими уставами.
В 528 году дал свое правило Бенедикт; в 543 году, когда святой умер, оно уже было решительно принято во всех почти монастырях Европы. Ученики перенесли устав в Сицилию и Испанию; святой Мавр, любимый ученик Бенедикта, ввел правило во Франции по просьбе епископа Иннокентия, и в конце VI века большая часть французских монастырей приняла его, вскоре оно становится общим кодексом западной монашеской жизни.
У первых бенедиктинцев мы не встречаем указаний на занятия собственно научные. Правило Бенедикта не обязывало к этому, а только к чтению, чем, конечно, мог все-таки возбуждаться вкус и наклонность и к научным занятиям.
Кассиодор, знаменитый секретарь Теодориха остготского, первый ввел эту обязанность в монастыре Vivarium, учрежденном им в южной Италии. Кассиодор пережил своего повелителя16 и удалился в монастырь уже шестидесяти лет от роду, около 540 года. Он был виновником того направления, которое сделало из монастырей убежища образования, где сохранялись сокровища духовной и светской литературы.
Монастырь Кассиодора не совсем был похож на бедные монастыри бенедиктинцев, и едва ли верно они утверждали, что здесь был принят их устав. Это был монастырь, устроенный даже на довольно широкую ногу, снабженный садами, водопроводами, банями, рыбными садками, солнечными и водяными часами, с особенными хижинами на окрестных горах. Особое украшение обители состояло в богатой библиотеке; по предписанию Кассиодора монахи занимались изучением классической древности, так что монастырь скоро сделался первым рассадником просвещения. Кассиодор не только поощрял вообще своих монахов к учено-литературным занятиям, но и, в частности, доказывал им на примерах знаменитых Отцов Церкви, что не только позволительно, но и полезно для понимания Священного Писания заниматься античной языческой литературой. В данном случае Кассиодор совершенно не сходился с блаженным Иеронимом, который, как он сам говорит, за излишнюю любовь к Цицерону имел видение, во время которого ангелы бичевали его (впоследствии картина бичевания была написана художником Domenichino в St. Onofrio в Риме).17 Кассиодор поручал монахам переписывать книги, давая им на этот счет самые обстоятельные наставления, особенно насчет орфографии. По поводу этого он написал даже целое сочинение, где излагал грамматические правила для слабых в этом отношении монахов.18 Он привлекал в монастырь хороших переплетчиков и сам придумывал изображения на переплетах. Он же изобрел ночные неугасающие лампады для штудирующих книги монахов.
Особенно, конечно, рекомендовал он читать и переписывать Библию; сам он говорил, что сатана получает столько же ран, сколько копиист перепишет слов Господа; каждое слово – рана сатане. Вместе с тем Кассиодор оставил различные руководства для изучения Священного Писания и так называемых либеральных наук.19 Это научное направление, принадлежащее Кассиодору, было усвоено бенедиктинцами. Они включили в круг своих занятий и светскую античную литературу и тем еще более оказали услуг цивилизации.
Следует заметить кроме того, что не одни монахи занимались тем, что предписывал устав бенедиктинский. С самого начала были и женские монастыри, устроенные по правилу Бенедикта; они находились обыкновенно по соседству с мужскими, как вследствие частой необходимости в защите против нападений, так и для духовно-нравственного руководства; монахи и монахини сходились вместе в церкви и составляли общий хор. Схоластика, сестра Бенедикта, считается основательницей женских бенедиктинских монастырей. Вообще церковь тогда является хранительницей образования, оплотом против всюду распространявшегося варварства. Существовала большая опасность, что все плоды многовековой культурной работы будут потеряны, и существовало одно только сословие, в котором сохранялись традиции научного образования: духовенство. Впрочем, в эпоху Меровингов второго и третьего поколения монастыри, эти рассадники и хранители просвещения, начали терять почти все свои достоинства, так что даже явилась необходимость в соединении мягкого бенедиктинского устава с суровым правилом Колумбана.
Вглядимся, например, что происходило в них в нравственном отношении. Ограничимся одним характерным примером, именно, историей уже известного нам женского монастыря святой Радегонды в Пуатье.20 В 529 году король Нейстрии Хлотар вместе с братом своим Теодерихом,[106]королем Австразии, был в походе против тюрингов. В числе добычи им достались сын и дочь предпоследнего короля Тюрингии. Хлотар был поражен красотой восьмилетней Радегонды и решился ее воспитать себе в жены; она была отправлена на воспитание в одно из королевских поместий. Воспитателями ее были галло-римляне, и Радегонда получила образование христианское и римское. Она увлекалась Святым Писанием и житиями святых, желала посвятить себя Богу и с ужасом думала о предстоящем браке. Когда пришла пора замужества, она решилась бежать, но была схвачена, привезена в Суассон, и Хлотар в 538 году женился на ней. Для франкского короля вопрос о чувстве к нему жены был абсолютно лишним. Кроме Радегонды, он имел еще несколько жен и множество наложниц. Отвращение к мужу, стремление к религиозной жизни делали ее пребывание во дворце невыносимым. Она изнуряла себя постом и лишениями всякого рода и наконец, не вытерпев, решилась бежать. Через шесть лет после свадьбы она отпросилась у мужа на богомолье в Нойон и принудила местного епископа, святого Медарда, принять ее в число диаконисе. После этого смелого шага она искала убежища в церкви Святого Мартина в Туре, в ожидании решения Хлотара. Тот сначала был решительно против развода, и Радегонда в страхе удалилась из Тура в Пуатье, в убежище мощей святого Илария. Наконец Хлотар уступил, согласился на развод и на то, чтобы Радегонда основала женский монастырь в Пуатье, употребив на это приданое и свой утренний подарок (Morgengabe).
Радегонда с восторгом принялась за устройство монастыря, и через несколько лет у ворот Пуатье воздвиглась огромное здание, имевшее внутри характер римской виллы, но обнесенной крепостной стеной. Радегонда перешла в него, окруженная толпой девиц и женщин, желавших поступить с ней в монастырь. С 550 года началась для Радегонды давно желанная жизнь в молитве и уединении, о которой сохранились любопытные подробности. В Пуатье приехал итальянец Венанций Фортунат, один из известнейших литераторов своего времени, давно уже странствовавший по Галлии, знакомясь с епископами и образованными людьми, посещая дворы королей, декламируя и сочиняя стихотворения и панегирики. Знакомство с Радегондой задержало его в Пуатье. Он сблизился с ней, откладывал со дня на день свой отъезд и, наконец, остался навсегда в Пуатье. Фортунат поступил в священники соборной церкви и принял на себя заведование внешними и экономическими делами монастыря Радегонды. Он стал своим человеком в монастыре, и благодаря его переписке мы знаем, как проходила жизнь в стенах обители.
Монахини здесь были заняты женскими работами, но далеко не исключительно. Два часа в день посвящалось литературным занятиям, происходило чтение; искусные монахини занимались перепиской книг. Остальное время отдавалось молитве и чтению святых книг, которые одна из сестер читала вслух другим, занятым женскими работами. В монастыре запрещено было мясо и вино для монахинь, но это не значило, что там господствовал аскетизм. Мы находим здесь частое употребление бань, а также различные удовольствия, игру в кости и сценические представления, в которых действующими лицами были послушницы. В монастыре собиралось избранное общество из лиц не только духовных, но и светских. Если для самих монахинь предписано было воздержание в пище, то для посетителей, не связанных обетами, устраивались отличные обеды. Любимцу монастыря Фортунату, отличавшемуся страстью поесть хорошо и попить, не только при каждом его посещении готовился вкусный обед или ужин, но к нему в город беспрестанно посылались лакомые блюда, приготовленные для него монахинями. Радегонда не была игуменьей основанного ею монастыря; она избрала в это звание одну из своих подруг, галло-римлянку Агнессу,21 но оставалась душой монастыря, представлявшего образец тихой, трудолюбивой, но в то же время спокойной и счастливой жизни.
Прошло немного времени по смерти основательницы – и все переменилось. Тот же монастырь стал ареной самых диких сцен, самого полного бесчинства и насилия. Об этом находим рассказ у Григория Турского.22 В 588 году одна из монахинь, Хрогильда, называвшая себя дочерью короля Хариберта, задумала свергнуть игуменью Левдоверу 23 и стать на ее место. С сорока монахинями, в числе которых была Базина, дочь короля Хильперика, она оставила монастырь и отправилась ко двору с жалобами на игуменью. На пути в Тур она просила епископа Григория оставить у себя ее спутниц и позаботиться о них. Пока Хрогильда ездила ко двору, многие из них вышли замуж, другие вели самую беспорядочную жизнь. Для решения дела в Пуатье собрались епископы этой митрополии и предали возмутившихся монахинь отлучению от церкви. Тогда монахини произвели бунт. Они набрали шайку негодяев всякого рода, которые ворвались в церковь, где собирались епископы, и избили их и духовенство так, что приехавшие поспешили бежать из города, кто куда мог. С этой шайкой Хрогильда грабила монастырские имения. Монахини, оставшиеся в монастыре, большей частью разошлись по неимению средств к существованию. Шайка Хрогильды ворвалась в монастырь, захватила игуменью, разграбила имущество и произвела всякого рода бесчинства. Служители монастыря и игуменья старались защититься, – в городе и окрестностях началась междоусобная война. «Ни один день не проходил без убийства, ни один час без насилия, ни одна минута без слез», – говорит Григорий.24
Чтобы положить конец такому безурядью, короли Хильдеберт и Гунтрамн приказали съехаться епископам обоих королевств и окончательно разобрать дело. Епископы, говорит Григорий Турский, заявили, что собор невозможен, пока мятеж не будет подавлен. Вследствие этого граф Макко25 после упорного сопротивления овладел монастырем, где распоряжалась Хрогильда. Тогда собор рассмотрел жалобы на игуменью, выслушал обе стороны и решил восстановить игуменью в ее звании и в управлении монастырем; бунтовавшие монахини были осуждены на изгнание. Приговор привели в исполнение. На соборе следующего года в городе Меце Базина испросила себе прощение и позволение вернуться в монастырь; Хрогильда же упорствовала и хотя возвратилась в Пуатье, но жила в своем имении. У Григория Турского мы находим подробный рассказ об этом происшествии со всеми документами.26
Очевидно, что правило святого Колумбана, которому ставят в вину его суровость, могло иметь место среди развращенных нравов тогдашнего общества; дух Меровингского времени проявляется и здесь, в женском монастыре, основанном вполне благочестивой, посвятившей себя, действительно, служению Богу женщиной.
Папа Григорий I
Мы уже сказали, что навстречу Кульдейской церкви и ее миссионерской деятельности идет проповедническое движение из Рима в лице бенедиктинцев. Но помимо их влияния церковь в это же время приобретает большую самостоятельность и возвышается в лице римских епископов. Связь эта приводит нас к рассмотрению первого периода возвышения и усиления папской власти. Мы не будем искать ни догматических оснований для прав и притязаний пап, ни повторять тех легенд, которыми первосвященники римские нередко старались подкрепить свои требования, так как легенды эти, как доказывают новейшие критические исследования, не обладают исторической достоверностью. Несомненно только то, что епископы приобретали важное влияние, как церковное, так и гражданское – политическое, еще во время Римской империи. Они были третейскими судьями, на которых нельзя было даже апеллировать; в особенности юрисдикции их подлежали дела брачные, семейные и т. п.; когда же христианство восторжествовало во всей Италии, то решения епископов Рима еще более получили силу авторитета. Этот авторитет усилился вследствие личных заслуг их во время переселения народов и нападений варваров на империю: в то тяжкое время римские епископы явились защитниками и покровителями римского населения. Всем известен поступок престарелого епископа Льва I, отвратившего нашествие Аттилы на Рим во время нападения варваров.27 Легенда говорит, что когда Аттилу спросили, неужели он испугался слабого старика и поэтому отступил от Рима, то он отвечал: «Я испугался не его, а апостола Петра, который стоял за ним». Вымысел этот, впрочем, нисколько не умаляет заслуги Льва I, который в данном случае действительно проявил замечательную храбрость, силу воли, твердость и вместе с тем энергию и умение. Подобно тому действовали и его преемники.
Другая главная основа высокого положения римских епископов – их материальное благосостояние, которое ведет свое начало также от времен Римской империи. Мы подразумеваем здесь известные Patrimonia St. Petri (вотчины святого Петра) – плоды благочестивого настроения знатных римских граждан и даже императоров, богатые, огромные поместья, завещанные в разное время епископу и церкви. Особенно много таких патримоний было в Сардинии, Корсике, в Южной Италии, в Далмации и даже в плодородной Африке. Каждый отдельный участок земли носил название «патримонии», 8 совокупность этих участков называлась massae (масса), а совокупность многих масс опять назывались patrimoni-um. На этих больших имениях церкви работали колоны церкви, платившие господину своему – епископу – определенный ежегодный оброк. Громадные денежные средства давали эти патримонии римскому первосвященнику и облегчали ему дела христианской благотворительности – выкуп пленных, раздачу хлеба во время голода, поддержку обедневших вследствие нашествия варваров знатных римских фамилий. Все это, само собой разумеется, способствовало усилению авторитета и увеличению блеска самого имени архиепископа римского. И папы широко пользовались своими преимуществами, а влияние их на дела империи все более и более увеличивалось.
Когда Италия находилась под властью римского (восточного) императора, значение первосвященника римского оставалось тем же.29 Юстиниан I своей «Прагматической санкцией»30 дал ему право надзора за гражданскими властями страны, и действительно, чиновники римские, склонные к взяткам, вымогательствам и притеснениям, нуждались в постоянном контроле высшей власти; такой властью является папа. Что касается Римского дуката (то есть Рима с прилежащей к нему территорией; управлялся этот дукат герцогами (duces), откуда и название области), то власть епископа была в нем так велика, что без его согласия не мог быть назначен там ни один из чиновников. В этом Римском дукате следует видеть, по всей вероятности, зародыш впоследствии политически самостоятельных папских владений.
Эта полная власть, богатство и могущество, то уважение, которым пользовался первосвященник римский, ставили его мало-помалу на высшую ступень величия. Он же является в эту переходную эпоху и оплотом образованности, насколько она сохранилась в варварские времена. В этом отношении особенно интересна деятельность первого из трех Григориев,31 положивших начало величию и блеску папской власти.
Григорий I родился около 546 года 32 (на папском престоле 590–604), подобно святому Бенедикту, происходил из богатой и знатной фамилии; когда умер его отец, то из оставшегося после него наследства Григорий выстроил шесть монастырей в своих имениях и седьмой в самом Риме, на холме Авентинском, куда и сам удалился. Ранее этого он, как потомок благородной и богатой фамилии, занимал в Риме высшие должности, был сенатором, префектом Рима, но, несмотря на это, оставил свет, почувствовав склонность к созерцательной жизни – склонность, которая в это смутное время овладевала многими сильными умами. Правда, вскоре он был вызван из своего добровольного заключения папой Пелагием и по поручению его провел несколько времени в Константинополе; но он сожалел об этом времени, говоря, что оно отвлекало его от той жизни, которой он так сильно желал, – жизни отшельника.
Помимо варваров, грозивших Риму, а именно лангобардов, в это время началась в Италии страшная моровая язва. Папа Пелагий умер, и Григорий был избран на его место; но так как это не сходилось с желаниями самого Григория, то он отправил письмо к императору в Византию с просьбой не утверждать его избрание.33 Письмо, прошедшее через руки Равеннского экзарха, не достигло своего назначения; вместо него отправлено было другое – с похвалами Григорию и с просьбой об его утверждении. Григорий стал папой. Чтобы утешить население, приходившее в отчаяние от грозивших врагов и страшной болезни, он установил «семиформенную литанию» (Septiformis litania), торжественную духовную процессию из семи церквей; народ с надеждой молился и присутствовал при этих процессиях, несмотря на то что во время одной из них тут же, на улице, умерло около 80 человек. Предание говорит, что во время одной из этих процессий, когда папа остановился перед гробом императора Адриана, на гробнице последнего явился ангел, влагающий меч в ножны. Изображение это сохраняется в Риме в замке Святого Ангела. Явившись поддержкой Рима в нравственном отношении, он вместе с тем был и материальной опорой населения, так как раздавал хлеб голодающим жителям.
О главных чертах деятельности этого знаменитого Отца Церкви мы узнаем из верного и драгоценного источника – «Register»; как «Variae» Кассиодора служат для нас незаменимым указателем, так собрание писем Григория I представляет важный памятник его деятельности и вместе с тем служит источником для изучения конца VI и начала VII века в Италии. Здесь встречаем мы интересные подробности о колонах, об управлении патримониями и т. д.[107] Особенно заботился Григорий о крепостном сословии. Церковные крестьяне не прямо вносили свой оброк в церковную книгу, а делали это через откупщиков (conductores). Из переписки Григория I мы узнаем, что эти посредники страшно злоупотребляли своим правом взимания оброков, против чего Григорий и предпринимал разные меры. Он даже определил меру для взимания податей (modium) во избежание обмера со стороны «conductores».34 Из этой же переписки узнаем мы об отношениях его к византийским императорам. Причина разлада папы с императором Маврикием 35 лежала в следующем факте: патриарх Константинопольский Иоанн Постник присвоил себе титул Вселенского патриарха. Это произвело неприятное впечатление на Григория, заподозрившего в Иоанне желание вместе с титулом облечься и властью, которая бы в духовном отношении являлась равной власти императора в делах светских.36 Патриархи Антиохийский и Александрийский, к которым Григорий обратился с просьбой поддержать его протест, не отнеслись к этому делу сочувственно, и Антиохийский патриарх отвечал даже, что не стоит поднимать такой шум из-за пустого вопроса о титуле. Григорий, ранее того постоянно удивлявшийся святой и подвижнической жизни Иоанна Постника, тем не менее начал полемизировать против него и увлекся настолько, что даже называл его Антихристом и дьяволом. В это-то время он написал свое знаменитое сочинение, которым как бы заранее отвергал будущие притязания пап. Он говорит в нем, что преобладание и первенство в церкви не должно принадлежать тому или другому епископу, и подкрепляет это словами Спасителя: «Аще кто хочет быть господином, пусть будет всем слуга».37 Это-то столкновение с патриархом Константинопольским и восстановило Григория против императора, так как он думал, что тот держит сторону Иоанна Постника.
С императором Маврикием он не был в хороших отношениях, но с императором Фокой 38 был даже рабски почтителен. Грубый, пьяный, необразованный солдат, зверским образом истребивший фамилию своего предшественника, Фока был недостоин уважения. Однако Григорий, узнав о смерти Маврикия, написал Фоке почтительное письмо с оттенком некоторой лести, называя себя в нем «презренным червем в сравнении с великим императором».39 Письмо часто ставят в упрек Григорию I; быть может, некоторое извинение можно найти в его политических соображениях и в несогласии с прежним императором. Кроме того, Григорий был в сношениях с лангобардским королем и своими стараниями и хлопотами отвратил нашествие Агилульфа Лангобардского на Рим, действуя в данном случае не только в своих интересах, но и в виду пользы императора, которому принадлежала Средняя и Южная Италия.
Если политическая деятельность знаменитого римского первосвященника иногда кажется несколько темной, то литературные произведения окружают его ореолом нравственного величия. Он оставил целый ряд сочинений, которые служили образцами совершенства во все Средние века. Особенно знаменита «Liber regulae pastoralis» – наставления и правила для руководства пастырей и учителей церкви. Книга эта показывает наблюдательный высокий ум автора ее и глубокое понимание человеческой души. Прежде всего Григорий объясняет трудность призвания пастыря, ту священную и великую обязанность, которую берет на себя блюститель душ своей паствы; потом он дает различные наставления, особенно рекомендуя проповедь и предписывая «не всегда порицать, а иногда и хвалить своих духовных детей». Написанная прекрасным языком, книга эта и в литературном отношении представляет замечательный памятник. Заметим здесь кстати, что за одно из сочинений, написанное в форме диалога, он получил в нашей церкви прозвание «Двоеслова».40 Все эти сочинения сделались руководствами для латинской церкви, их тщательно переписывали, а потому они сохранились во многих экземплярах. Альфред Великий перевел их для англосаксов.41
Едва ли человек, посвятивший так много времени литературным трудам, мог быть врагом светской образованности, как думают некоторые ученые. Существует только одно письмо к Дезидерию, епископу Вьеннскому, где Григорий запрещает последнему заниматься латинской грамматикой, так как, по выражению Григория, «неприлично, чтобы в одних устах соединялись похвала Христу и Юпитеру» (Greg. Magni. Epist. Lib. IX, 48). Но тогдашняя грамматика состояла преимущественно в толкованиях и объяснениях различных мест языческих писателей, в изложении подробных рассказов о Марсе, Юпитере и других богах древности. Такого рода занятия, действительно, быть может не подходили к сану христианского епископа, тем более что существовали светские школы для преподавания этой грамматики, по крайней мере в Италии, если не в Биение. С другой стороны, некоторые исследователи хотят видеть в Григории врага классической античной риторики. В предисловии к своей «Могalia»42 он говорит: «Я не боюсь варваризмов, не думаю заботиться о падежах, с которыми сочетаются предлоги, пренебрегаю правилами ораторского искусства, так как не совсем достойно подчинять правила небесной мудрости правилам грамматики Доната (ритора)». Но это не надо понимать в прямом смысле. Любимым способом тогдашнего писания была изысканность, кудреватость слога, обилие запутанных фраз, метафор, эпитетов. Подражая древним классикам, писатели того времени заимствовали у них только форму и, влагая в нее собственное содержание, часто затемняли только смысл своей речи. Блаженный Иероним говорит: «Пусть обвиняют меня в грамматических ошибках, но пусть народ понимает меня». И действительно, тогдашний литературный язык был совершенно недоступен пониманию народной массы, и в упрощении его состоит заслуга Отцов Церкви. Нельзя сказать, чтобы они писали грубой варварской латынью, напротив, язык их не был даже лишен изящества, но вместе с тем – ясен, прост, не обременен тем обилием риторических украшений, которые делали сочинения некоторых писателей того времени недоступными для всеобщего понимания.
Из переписки Григория Великого узнаем мы и об отношении его к трем знаменитым королевам: Теоделинде, супруге короля Аутари, а потом Агилульфа Лангобардского, Брунегильде Франкской и Берте Английской.43
Особенно важное значение имеет Теоделинда Лангобардская, как первая их королева-католичка. Лангобарды довольно долго (до VII века) оставались язычниками даже в Италии, но язычество, очевидно, не могло удержаться навсегда, и они обратились к тому вероисповеданию, которое в то время было господствующим среди германских племен: к арианству. Этот факт, а вместе с тем и насильственное подчинение лангобардами северной части Италии заставили местное римское население весьма недружелюбно относиться к германцам. Но со времени королевы
Теоделинды начинается сближение лангобардов и римлян. Супруга короля Аутари, она, овдовев, пользуясь общей любовью, возвела на престол второго своего мужа – Агилульфа.44 По настоятельным просьбам Григория Теоделинда построила первую католическую церковь в Монце (где теперь хранится лангобардская корона). Спустя двенадцать лет после коронования Агилульфа, говорит историк лангобардов Павел Диакон, королева освятила церковь Иоанна Крестителя, которую она выстроила в Модициа (Монце), отстоящей от Милана на двенадцать миль, и украсила ее множеством золота и серебра, сделав еще в ее (церкви) пользу большие пожертвования.45 Кроме этой церкви, Теоделинда построила еще и католический монастырь. Таким образом, уже с начала VII века католичество начинает быть терпимо в лангобардском государстве, и, хотя впоследствии наступает национально-арианская реакция, тем не менее усилия Теоделинды не заглохли и отношения Григория I со знаменитой королевой справедливо считают началом и основой будущего сближения.
Не менее важно и отношение Григория Великого к франкской королеве – Брунегильде. Властолюбивая, гордая, жестокая королева, чтобы загладить свои преступления, основала церковь в Autun и хотела, чтобы римский первосвященник своей грамотой, своим авторитетом подкрепил ее дело. Григорий сделал это в таких выражениях, которые сделались знамениты в силу приложения этих слов к делу и истолкования их в свою пользу последующими папами. Он изрек свое проклятие против всякого, кто осмелится наложить руку на основанный королевой монастырь (то есть на его достояние), будет ли это король или кто другой, и прибавил, что виновные пусть будут лишены своего достоинства.[108] Слова эти впоследствии дали повод предполагать, что Григорий I представлял для себя возможность возводить и низводить королей, но, в сущности, смысл был далеко не таков: Григорий слишком уважал власть как императорскую, так и королевскую; и слова его совершенно неточно были истолкованы некоторыми из его преемников, как, например, Григорием VII.
Сношения Григория I с английской королевой Бертой завязались по поводу обращения англосаксов в христианство. Беда Достопочтенный (Beda Venerebilis), наш главнейший источник для первоначальной истории Британского острова, в своей «Церковной истории Англии»46 говорит по этому поводу следующее:
Нельзя умолчать об одном предании относительно святого Григория, которое от предков наших дошло до нас; это предание объясняет нам причину, побудившую Григория так усердно заняться делом спасения нашего народа. Говорят, что в какой-то день прибыли купцы и привезли с собой много товара; множество народа собралось туда для покупок; между прочими пришел Григорий и увидел между разными предметами торговли мальчиков, выставленных для продажи, телом они были очень белы, красивы с лица, волосами курчавы.
Взглянув на них, святой Григорий спросил: «Из какого царства или какой страны привезены эти мальчики?» Ему ответили, что они с острова Британии, где все жители так хороши. Он снова спросил: «И эти островитяне – христиане или остаются погруженными в заблуждения язычества?» Ему отвечали, что они язычники. Он, вздохнув тяжело, от глубины сердца, сказал: «Увы, как горестно, что люди с таким светлым лицом находятся под властью духа тьмы и что они под столь красивым челом скрывают ум, чуждый вечной благодати». Он опять обратился с вопросом: «Как называется этот народ?» Ему отвечали, что этот народ называется – англами (angli). «И справедливо, – отвечал он, – ибо у них лицо ангельское и им бы следовало быть сожителями ангелов на небесах». – «Какое, – спросил святой Григорий, – носит название та провинция, из которой привезены эти мальчики?» Ему отвечали, что жители той провинции именуются деирами (Deiri, прав. Deira). «И это так, – воскликнул святой Григорий: De-ira – значит “от гнева исторгнутые и призванные к Божьему милосердию”. “А как зовут короля той страны?” Отвечают ему: «Елле (Elle)». Святой Григорий, продолжая игру словами, заметил на это: «В этой стране надлежит петь “аллелуйю”, хвалу Творцу Господу» (Beda Vener. lib. II, 1).
И действительно, когда он вступил на папский престол, то отправил святого Августина, Меллита и Иоанна с бенедиктинцами для проповеди и обращения англов в христианство.47 Предприятие это имеет особую историческую важность, так как дело шло об основании целой церкви, непосредственно подчиненной Риму и его первосвященнику. По поводу посольства Григорий I обращался к содействию франкской королевы Брунегильды и в дипломатическом письме просил ее покровительства для миссионеров. Прибыв в Галлию, миссионеры колебались, не решаясь продолжать путь; только настойчивость папы заставила их двинуться в дальнейшее путешествие. Взяв с собой переводчиков и письма от франкских королей, они высадились в Британии, в королевстве Кент, король которого Этельберт был женат на Берте, дочери меровингского короля Хариберта.48 Выходя замуж за язычника, она не отказалась от своей религии, а привезла с собой епископа Лиудгарта, и в маленькой церкви совершалось христианское богослужение (Beda Vener. lib. I, 25, 26).49 Миссионеры пристали к оконечности острова Танет и отправили франкских переводчиков к королю с радостной вестью, с предложением ему вечного царства, если только он поверит их словам. Но король сначала не допустил их к себе и велел оставаться на острове Танете до тех пор, пока не решит чего-либо по поводу их предложения. Через несколько времени он, по просьбе своей жены, согласился вступить с ними в переговоры, но не решился принять их в своем доме, ни даже в столице, а отправился на остров сам, но даже и там свидание происходило на открытом воздухе, для предупреждения всякой порчи и волшебства. «Римляне, – говорит Беда Достопочтенный, – явились на место свидания, приготовившись заранее; они шли процессией друг за другом, впереди них несли большой серебряный крест и изображение Христа, потом они объяснили цель их путешествия и представили предложения» (Beda Vener. lib. I, 25).50
«Да, это прекрасные слова и прекрасные обещания, – сказал король-язычник, – но так как все это дело для меня ново, то я не могу сейчас поверить вам и отказаться от религии, которую я исповедую со всем моим народом. Однако, так как вы пришли сюда издалека, чтобы сообщить нам то, что вы сами, как мне кажется, считаете полезным и справедливым, то я не буду обходиться с вами дурно; я доставлю вам содержание и помещение и позволю свободно распространять ваше учение и убеждать, кого сможете» (Beda Vener. lib. I, 25).
Вскоре миссионеры обратили в христианство множество народа, и наконец сам король Этельберт принял крещение.51
Просвещение Британии
Таким образом, в начале VII века положено было начало новой церкви, основанной в Британии под сенью и авторитетом Рима и его первосвященника. Вскоре Августин отправил к папе Григорию I послов со словами: «Жатва велика, а работников недостает для нее», – и вместе с тем с просьбой разрешить некоторые его сомнения, например: «Возможно ли строить христианские храмы вместо языческих? Как уничтожить обычай принесения языческих жертв?» (Beda Vener. lib. I, 29).
Из Рима отправилась в Британию вторая миссия для помощи святому Августину и принесла ему следующие замечательные инструкции первосвященника:
«Скажите ему (Августину), что после зрелых и глубоких размышлений об обращении народа англов я решил в своем уме много важных вопросов.
Во-первых, не следует разрушать языческих храмов, а только идолов; освятив воду, окропить ею стены, построить алтари и поставить мощи. Если эти храмы прочно выстроены, то это хорошо и полезно: пусть они перейдут от поклонения демонам на служение истинному Богу, потому что, когда народ увидит, что уцелели их места молитв, он охотнее пойдет туда по привычке, чтобы молиться истинному Богу» (Beda Vener. lib. I, 30).
«Во-вторых, говорят, что народ имеет привычку приносить в жертву быков; надо, чтобы этот обычай превратился для него в христианское торжество и чтобы в день освящения храмов, так же как и в день праздника святых, мощи которых стоят в храмах, дозволять им строить шалаши из ветвей кругом тех же храмов, как то было в прежнее время; пусть они собираются туда, пусть приводят туда своих животных, которые тогда будут убиваемы ими не как жертвы дьяволу, но для трапезы христианской, во имя и славу Бога, которому пусть они воздадут благодарение за свое насыщение. Оставляя людям некоторую долю их материальных удовольствий, скорее доведете их до способности наслаждаться внутренним счастьем» (Beda Vener. lib. I, 30).
Августин вступил в переговоры с Кульдейской церковью и предложил ей союз на условии признания верховной власти папы. Долго думала Ирландская церковь и наконец, после собора в Бангоре,52 решила отвергнуть это предложение. В нерешимости своей, ранее чем идти на свидание с Августином, представители кульдеев пошли к отшельнику, жившему близ Бангора, и спросили у него совета, как им поступить. «Должны ли мы, – говорили они, – отказаться от наших преданий и последовать за Августином?» – «Если это человек Божий, – отвечал святой отшельник, – то вы хорошо сделаете, идя за ним». – «А как же мы узнаем это?» – «Спаситель нам сказал, – отвечал отшельник: – “Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем”, и если этот Августин также кроток и смирен сердцем, то мы можем думать, что он сам несет иго Христа и предлагает нам нести его. Если же он горд и высокомерен, то, конечно, он не человек Божий, и мы не должны слушать слов его».
Когда бритты пришли на место свидания, римляне были уже там, и Августин, при приходе их, если не из презрения, то из сознания собственного достоинства, не поднялся с места. Бритты не подумали, что этого, быть может, требует римский этикет; они видели только одно, что человек, к которому они пришли, не встал перед ними, и гордость их была оскорблена. Едва только прения начались речью папского посланника, как они стали выражать свое неодобрение и постарались отвергнуть его во всех пунктах. Наконец Августин категорически предложил им: праздновать Пасху в должное время, совершать обряд крещения согласно правилам Римской церкви, признать над собой главенство папы и вместе с римскими миссионерами проповедовать слово Божие англосаксам. Бритты также категорически отвергли все эти условия. «Так, если вы не хотите мира с братьями, – вскричал Августин с угрозой, – вы будете иметь войну с врагами; если вы не хотите указать саксам путь к вечной жизни, то от их же рук примете смертную казнь». Предсказание это скоро сбылось (Beda Vener. lib. II, 2).
Таким образом, с первого шага начался разрыв и борьба между двумя церквами – борьба, перешедшая впоследствии и на материк. После первого архиепископства, основанного Августином в столице Кента Kentwara-Byryg (откуда позднейшая форма – Кентербери), начинается распространение христианства и в другие владения англосаксов.53 Сестра Этельберта Кентского, названная у Беды странным именем Ricula и вышедшая замуж за Эссекского короля, открыла монахам доступ в это небольшое, но важное по своей столице[109] государство. Римский миссионер, спутник святого Августина, Меллит, обратил в христианство ее сына. Церковь Святого Павла, основанная в Лондоне на месте римского храма Дианы, сделалась епископской кафедрой Меллита (Beda Vener. lib. II, 3).
Августин при смерти своей мог с радостью оглянуться назад и с надеждой посмотреть вперед.54 Но вскоре последовала реакция. В 616 году умер Этельберт Кентский, первый король, принявший христианство, и вместе с тем первый, оставивший письменное собрание законов своего народа на англосаксонском языке. Сын его Эдбальд (Eddbald), женившийся на вдове отца, уже этим поступком показал, что не желает признавать христианства и повиноваться его законам.
То же самое случилось и в Эссексе. Три сына короля-христианина Сигиберта (или Саберта) после смерти отца своего обратились в язычество и вновь разрешили культ древних богов. Но так как они были кроткого характера, то сначала не преследовали ни Меллита, ни тех, кто слушал его; они даже иногда посещали христианский храм. «Почему не предложишь ты нам этого белого, вкусного хлеба, который раздаешь другим и который ты часто давал отцу нашему?» – спросили они однажды Меллита, когда он совершал таинство Евхаристии. «Если вы хотите, – отвечал епископ, – очиститься в источнике жизни, в котором очистился отец ваш (разумея крещение), то и вы будете иметь свою долю этого вкусного хлеба». – «Мы вовсе не хотим очищаться в купели; мы не имеем никакой надобности в этом, мы хотим только подкрепиться этим вкусным хлебом». На эту просьбу, повторенную несколько раз, епископ постоянно отвечал отказом; наконец они начали думать, что он нарочно не исполняет их просьбы, и изгнали его вместе со всем причтом из Лондона. Они нашли убежище в Кенте, у епископов Лаврентия и Юста, которые, при прибытии Меллита с его спутниками, также находились в затруднительном положении вследствие смерти Этельберта и нерасположения к христианству его преемника. Хотя король Эдбальд не преследовал христиан, но своим поведением и примером поощрял неуважение к правилам учения Христа. Лаврентий, Меллит и Юст решили удалиться на родину, так как им казалось, что лучше отдавать свою жизнь на служение Богу со спокойным сердцем в отечестве своем, чем оставаться среди язычников, восставших против веры. Меллит и Юст отправились вместе и благополучно прибыли в Галлию. Лаврентий, намеревавшийся следовать за ними, провел последнюю ночь своего пребывания в Британии в кентерберийской церкви Святых апостолов Петра и Павла (Beda Vener. lib. II, 5).
«На другой день утром, – говорит Беда Достопочтенный (lib. II, 6), – он явился к Эдбальду израненный, окровавленный, и, указывая на свои раны, сказал: «Смотри, как наказал меня апостол Петр за то, что я попытался покинуть его стадо». Король был тронут этим зрелищем и просил Лаврентия остаться, возвратил Меллита и Юста, принял христианство и совершенно запретил поклонение древним богам (Beda Vener. lib. II, 6). Дольше всего держалось язычество в Эссексе, хотя сыновья Сигиберта пали в битве.
Интересен рассказ об обращении короля Нортумберлендского Эдвина (по его имени назван город Эдинбург), приводимый Бедой Достопочтенным. Он в ранней молодости был лишен своих владений королем Берниции Этельфритом, долгое время скитался в изгнании, где мог познакомиться и с христианством; он нашел себе защитника в лице кельтского короля, который выступил против Этельфрита, но был разбит. Эдвин после этого нашел убежище у Редвальда, короля восточной Англии.55 Несколько раз Этельфрит требовал его выдачи, но – напрасно. Наконец сам Редвальд поднялся на защиту прав Эдвина, и короли-союзники на этот раз победили; Этельфрит пал на поле битвы, и Эдвин сделался королем Нортумберлендским. Восшествие его на престол имело огромные последствия. Он соединил под своей рукой весь север и стал могущественным государем Британии. Особенно важное значение имел его брак: он женился на христианке, дочери Этельберта Кентского – Этельберге. Епископ Паулин 56 последовал за ней и получил позволение отправлять богослужение, хотя сам король оставался язычником. В Риме были известны эти отношения, и папа всячески старался склонить Эдвина к принятию христианства, но гордый король нуждался для этого в сильном нравственном потрясении. Этот толчок и был дан ему епископом Паулином. В жизни Эдвина было одно странное происшествие, о котором никто не знал. Однажды, когда его соперник Этельфрит просил его выдачи, к Эдвину явился седой старец, возложил на него руки особенным образом и велел ободриться, обещая победу над врагами. Епископ Паулин напомнил королю об этом происшествии, узнав о нем, как говорит Беда, по откровению свыше (вернее, по рассказу его жены); это так подействовало на короля, что он хотел преклониться перед святым мужем, но последний поднял его и требовал только принятия веры христианской (Beda. Hist, eccles. lib. II, 12). Эдвин отвечал, что готов сделать это, но, верный своей обычной осторожности, решил еще посоветоваться со своими товарищами. Собран был национальный совет (называемый на саксонском языке Wittena-Ghemote – совет мудрых), состоявший из военачальников, старейшин, богатых землевладельцев и жрецов. После высказанного королем предложения верховный жрец первый подал свое мнение:
«Ты сам, король, рассуди о достоинствах того, что тебе предлагают; я же вот что скажу тебе по собственному опыту: не было человека во всем народе нашем, служившего богам усерднее, чем я, и однако я далеко не самый богатый и самый почитаемый из всех; есть гораздо более людей, пользующихся твоими щедротами и милостями; поэтому я думаю, что боги наши бессильны».
Затем встал военачальник и сказал: «Ты помнишь, может быть, король, что иногда бывает зимой, когда сидишь за столом со своими альдерменами и танами,[110] когда яркий свет горит, и в комнате тепло, но на дворе так темно, сыро и холодно. Вот маленькая птичка проносится быстро через комнату, влетая в одну дверь и вылетая в другую. Минута пребывания в комнате для нее полна наслаждения: она не чувствует более ни грозы, ни дождя; но эта минута коротка. Птичка проносится с быстротой молнии и из холода попадает опять в холод… Такова кажется мне жизнь человеческая, так же коротка она сравнительно с вечностью прошедшего и будущего. И это время (будущее) для нас темно и тревожно, так как мы не в состоянии познать его; если же новая религия может просветить нас сколько-нибудь относительно этого, она стоит того, чтобы ее приняли» (Beda Vener. lib. II, 13).
Это поэтическая и трогательная апология подействовала на остальных членов собрания, и они торжественно отреклись от старых своих богов. Но когда король Эдвин предложил разрушить языческие храмы и низвергнуть богов, то никто из присутствующих не решился на такое святотатство, кроме верховного жреца. Он приказал дать себе оружие и коня, чтобы сразу нарушить устав (жрецы не имели права носить оружие и могли ездить только на кобылицах), и, потрясая копьем, поскакал к храму и ударил в стену и изображение идолов. Таким образом совершилось крещение Эдвина.57 На месте разрушенного языческого храма построена была церковь в Йорке, где и утверждена была вторая по значению (после Кентерберийской) епископская кафедра. Первым епископом в Йоркской церкви стал Паулин.
Правление Эдвина отличалось мудростью и кротостью и обещало безопасность и долгое процветание государству. Но вскоре для Нортумбрии настали тяжелые времена. В Мерсии вступает на престол король-язычник Пенда, который в союзе с кельтами и королем Страсклейда нападает на Эдвина; в 633 году Эдвин убит, Этельберга и епископ Паулин бежали; но ни Пенда, ни Валлийский король не взяли себе чужих владений; в Берниции восстановлен сын Этельфрита, в Дейре – родственник Эдвина.58 Оба они были склонны к язычеству, и христианской церкви угрожала большая опасность. Но король Страсклейда убил их обоих в Йорке (одного на войне, другого – во время мира коварным образом).
Снова совершается важный и знаменательный переворот: на престол вступает Освальд, младший сын Этельфрита, воспитанный и крещенный в Шотландии.59 Во главе небольшой дружины он явился в королевство своего отца, победил Коадваллу, короля Страсклейда, и, объединив под своей властью Берницию и Дейру, принял титул бретвальды (то есть получил гегемонию над другими королями гептархии).
Этот Освальд, знаменитый в саксонских преданиях, совершил столько же важных дел, как и предшественник его – Эдвин. Крещенный в Шотландии по обряду кульдеев, он является защитником и покровителем преследуемой англосаксами Ирландской церкви. Из Шотландии к нему был прислан святой Айдан, которому король подарил небольшой островок. Здесь миссионер основал свою кафедру, отсюда начал дело христианской проповеди.6^ Дело это было не легкое. Айдан говорил только на кельтском языке, и Освальд должен был служить переводчиком между епископом и просвещаемыми; тем не менее проповедь имела успех, число новообращенных все умножалось. В 642 году в сражении с Пендой Освальд был убит. Церковь причислила его к лику святых и празднует память его 5 августа.
Наследником Освальда и королем всей Нортумбрии становится после небольшого промежутка его брат Освиу.^ Он победил, наконец, Пенду, который в 655 году умер (Beda Vener. lib. V, 24). Освиу имел благотворное влияние на распространение христианства. Но в самой фамилии короля произошел некоторого рода религиозный раскол: Освиу праздновал Пасху по ирландскому счету, а супруга его, дочь Кентского короля, – по католическому; его сын следовал примеру матери. Такого рода разделения были очень опасны у народа, только недавно оставившего язычество и понимавшего христианство в теснейшей связи с внешним богослужением.62 Третий епископ Линдисфарна – Кольман (Colman), также шотландского происхождения, употреблял все усилия, чтобы доставить торжество Кульдейской церкви. Созван был собор.63 Под председательством короля собрались наиболее знаменитые представители церквей из всех королевств, кроме Кента; со стороны сочувствующих Риму особенно выдавался будущий архиепископ Йорка – англосакс Вильфрид. Долго продолжался диспут. При этом обнаружилось, что Освиу довольно наивно понимает христианство. Дело в том, что когда представители Римской церкви излагали известное предание о ключах святого Петра, переданных по его смерти римскому первосвященнику, о тех ключах, на основании которых дана была ему власть вязать и решить, прощать грехи и налагать интердикты, то Освиу, пораженный этим рассказом, обратился к единоверцам, епископам иро-шотландской церкви, и спросил, обладают ли они подобными ключами. Отрицательный ответ последних, совершенно не знавших этого предания, как изложено у Беды, заставил короля решиться в пользу Римской церкви.64 Итак, следствием диспута явилось утверждение римского исповедания в Британии. Скотты впоследствии были очень полезны англосаксам своей ученостью и много работали как распространители школьного просвещения.
Освиу был проникнут сознанием необходимости религиозного единства королевств Британии, и благодаря своему положению бретвальды он оказывал в этом отношении влияние на положение дел и вне собственных владений. В 664 году, после смерти архиепископа Кентерберийского, папа отправил на эту должность знаменитого своей ученостью Федора Тарсийского.65 Принятый с почестями, Федор объехал все англосаксонские королевства, везде утверждая авторитет Римской церкви по вопросу более правильного празднования Пасхи, а также стараясь повсюду уничтожить и всякий след влияния кульдеев на выборы епископа.
Суссекс был последним англосаксонским государством, принявшим христианство. Таким образом в VII веке, после долгих политических и религиозных распрей, вся Британия является просвещенной учением Христа и объединенной под властью римского первосвященника.