Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte. Kiel, 1883. Bd. 2, 2. S. 115; Bd. 3. S. 441; Sohm R. Die fränkische Reichs- und Gerichtsverfassung, 1871.1, 479».
57. В круглых скобках указано: «(Responsa, с. 5 р. 145 cf. Theodulf. Poetae car. I. p. 497 v.v. 143, 144)».
58. На полях дана ссылка на издание: Ftincmar. De ordine palatii//Corpus juris Germanici antiqui. III/Ed. Walter F. Berolini, 1824. Далее в круглых скобках указаны автор, название и страница в этом издании.
59. В скобках указано: «(Например, в Annales Laureshamensis Majores: 768. p. 144 и другие.)».
60. Здесь под строкой ссылка: «Waitz G. Deutsche Verfassun. Bd. 3, 2 p. 561. С ним согласен Eichhorn K. Fr. Deutsche Staats- und Rechtsgeschichte. (Göttingen, 1834). Bd. II, § 133; Oelsner («Jahrb. der D.»), p. 29».
61. Речь идет о работе: Lesardierre de. Théorie des lois politiques de la monarchie Française. Nouv. ed. 4 vol. Paris, 1844.
62. Waitz G. Op. cit. T. 3. 2. P. 596.
63. Дано примечание: «Из изданий капитуляриев главные следующие: 1) В а – luse. Capitularia regum Francorum. additae sunt Marculfi. mon. alior. form, vete-res. 2 Vol. Paris, 1677 (Venet. 1772–1773); ed. 2. auct. cura P. de Chiniaz. Paris, 1780. Издание это хотя и лучше предшествующих (Гарольда и других), но страдает отсутствием критической разработки материала; 2) Monumenta Germaniae Historica. Leges. I. 1–5. Ed. Pertz G. Hannov., 1835; 3) мы пользуемся изданием: Monumenta Germaniae Historica. Leg. Sect. 2. Capitularia regum Francorum. Ed. Boretius A. T. I. Hannov., 1883».
64. Guizot F. Histoire de la civilisation en France. Leç. XXL
65. Зом P. Указ. соч. С. 9.
Том IIIИстория франции при преемниках карла великого и при первых капетингах
I. Значение для германо-романского мира и германо-романской цивилизации образования монархии Карла Великого
Время Карла Великого, эта эпоха объединения и обособления романо-германского мира, представляется одним из наиболее важных моментов в истории европейского Запада. Долговременный подготовительный процесс окончен и завершен провозглашением единой империи, соединившей в себе, то враждебно, то путем мирной колонизации, мало-помалу сближавшиеся элементы.1 Романо-германский мир, отделившийся теперь от греко-славянского, является перед нами могущественным, стройным целым, с одной церковью, одним языком, одинаково развивающимися политическими учреждениями и социальным строем и таковым, несмотря на внешнее распадение монархии, останется во все последующие века. «С какой бы точки вы ни рассматривали царствование Карла Великого, – говорит Гизо, – вы постоянно встретите в нем один и тот же характер – борьбу с варварством, стремление к просвещению».2 И действительно, до него культура по преимуществу держалась и процветала на окраинах, на побережье Западной Европы – в Греции, на юге Италии, в Испании и Галлии; но существовали две огромные области, которые необходимо было привлечь к пользованию плодами цивилизации и дальнейшему ее развитию: это были германская и славянская области, два обширных мира, приходившие в постоянные враждебные столкновения с Римом и Грецией и достигшие наконец полного сближения: первый – с романским, второй – с греческим населением Европы. Факт коронования в 800 году Карла императором был символом начала самостоятельного существования Западного, романо-германского мира. Теперь он, объединенный, представляет громадную силу; под одной властью мы видим Галлию, Испанию, Баварию, Тюрингию, Гессен, Саксонию, Вюртемберг, часть Италии и государство лангобардов. На Востоке, наоборот, все принимает другой вид: «новый Рим» Константина Великого перестает заслуживать это название, ибо латинский язык, прежде преобладавший при дворе и в законодательстве, слышится теперь только в отдаленных местах, так сказать, захолустьях Балканского полуострова, где удержались влахи; сам же полуостров наводнен славянами. Подобно тому, как германцы под влиянием Италии и Рима мало-помалу романизируются, так и славяне принимают веру от греков и подчиняются их культурному влиянию, – образуются две этнографически различные области, два отдельных мира, романо-германский и греко-славянский, судьбы которых все более и более отличаются друг от друга. И вот, провозглашение Карла Великого императором имело именно смысл признания своей отдельности и самостоятельности со стороны нового романо-германского мира, не желавшего более признавать власть чуждого императора.
Так представляется дело с точки зрения современных событию западных хроник. Но сам Карл Великий не признавал свою власть вполне легальной; он хотел достичь либо общего признания себя главою всего христианского мира, либо разделения империи на прежних основаниях. Но то или другое, по мысли его, могло быть сделано не иначе как с согласия Восточной империи. К 802 году относятся переговоры о брачном союзе с Ириной; дело не состоялось вследствие нового переворота в Византии: в 802 году Ирина была свергнута и на престол возведен новый император, бывший государственный казначей Никифор.3 Это событие, очевидно, помешало исполнению планов Карла Великого и принудило избрать другой путь действий. Он обратился к новому императору с просьбой о легализации его избрания. Любопытно, что Никифор, находясь сам в крайне затруднительном положении, долгое время упорно отказывался согласиться на просьбу Карла. А положение Никифора действительно было тяжелое: до 806 года продолжалась война с Гаруном-аль-Рашидом, халифом Багдадским, богатым и влиятельным государем, стремившимся овладеть всей Малой Азией, значительная часть которой оставалась еще в руках греков. С другой стороны на Византию нападают болгары, с VII века все более распространяющие свою власть и грозившие теперь Балканскому полуострову, где они подчинили себе уже много славянских племен. Но, несмотря на все опасности, византийский император все-таки противостоял требованиям Карла Великого. Наконец, в 812 году после смерти Никифора Карл получил желаемое: явились послы из Константинополя, которые дали ему титул Западного императора, а в 813 году это было подтверждено. Таким образом, Римский (Восточный) император отказался от своего исключительного права считаться единственным представителем и наследником Феодосия и Константина, избрав варвара соправителем – также императором Римским. Впрочем, заметим, что и после 813 года византийские государи неохотно давали титул basileus императорам западным (что продолжалось до XII века). Известно, что послы Оттона I должны были выслушивать насмешки над империей, доставшейся саксонским варварам.4
Современные великому событию 800 года греческие хроники понимали его совсем иначе, чем западные: они представляли коронование, как узурпацию власти, санкционированную папой и сделанную по почину его. С юридической точки зрения греки, действительно, были правы: если даже императрица Ирина носила титул незаконно, то империя все же не переставала существовать, так как мог быть избран новый император. Но если мы оставим юридическую точку зрения ради исторической, то станет ясно, что под каким бы предлогом ни совершился факт коронования Карла, он все же вызван естественным ходом событий и был совершенно законным выражением и завершением громадного процесса, смысл которого заключался в образовании самостоятельной и отдельной романо-германской цивилизации. Империя, основанная и устроенная Карлом Великим могла разделиться и, как увидим ниже, и разделилась впоследствии; в ней тем не менее осталась внутренняя связь, единство, которое чувствовалось всеми народами романо-германского мира в противоположность миру греко-славянскому. Остались все же общие учреждения, которые выразились позднее в одинаковых исторических явлениях – развитии феодализма, рыцарства, существовании одной церкви и признании верховной власти Римского первосвященника; обособившиеся впоследствии государства имели между собой все же много общего.
Очерк развития феодализма
Почти немедленно после распада обширной монархии Карла Великого, вместе со стремлением к обособлению национальностей, замечается действие нового принципа, образование нового общественного строя, известного в истории под именем «феодального». К рассмотрению образования этого нового социального явления нам теперь и предстоит обратиться, причем прежде всего необходимо определить точно, что должно пониматься под именем феодального порядка вещей.
Общепринятые определения феодализма известны, конечно, всякому. Мы знаем, что во время господства этого общественного строя не существует одной общегосударственной власти, а господствует множество поземельных мелких владельцев, пользующихся на своих землях правом полной юрисдикции, всеми экономическими правами и даже, в некоторых случаях, правом жизни и смерти над живущими на землях их людьми. До сих пор в общепринятой политической терминологии «феодалом» называют человека, который стоит за так называемую патримониальную юрисдикцию помещика или владельца, который хочет подчинить живущих на его земле крестьян своему так называемому вотчинному суду, хочет судить их, управлять ими сам, помимо общих государственных судов и властей.
Итак, основная черта феодализма заключается в том, что экономическое начало владения и собственности соединяется с политическим правом судебной и административной власти.
Европа девятого и последующих столетий представляется нам именно в виде такого нескончаемого множества крупных и мелких независимых владений, без объединяющей государственной власти, ибо король может требовать повиновения лишь от непосредственных своих вассалов. В этом смысле новый социальный и политический строй является как бы шагом назад, регрессом по сравнению с временами Меровингов и Каролингов. И действительно, даже в первые времена образования Франкского государства во главе его стоит единый король, признаваемый всеми верховным господином, имеющий право от всех равно требовать исполнения обязанностей и всем одинаково дающий свою защиту. Рядом с ним – суд, сначала общенародный, потом королевский (при Карле), но в том и другом случае один для всех членов государства, для всех, связанных тогда с королем «союзом подданных» (Untertanenverband).5 Подобный порядок вещей представляется как бы более стройным, более обеспечивающим безопасность каждого отдельного лица в королевстве. Король представляет собою народную волю, и эта его воля, так же как и его власть, унаследованная еще отчасти от римского времени, охватывала собою весь народ.
Теперь, в феодальную пору, союз подданных по отношению к монарху исчез. Король имеет право требовать повиновения лишь от незначительного числа своих великих вассалов – высших баронов; не только весь народ, но и второстепенный, так сказать, слой общества уже не был непосредственно подчинен государю; лучше сказать, государем для каждого являлся сеньор, его феодальный владелец. Этот феодальный владелец действительно является государем, ибо соединяет в своих руках право владения землей с правом чрезвычайно важным – судить людей, живущих на этой земле. Как известно, во всяком благоустроенном государстве судебные права принадлежат верховной государственной власти, а не частным лицам.
Но такие признаки, как раздробленность государственной власти и соединение экономических прав с административными и судебными еще не исчерпывают сущность феодализма и недостаточны для его определения. Феодальное государство по существу своему предполагает непременно неравноправность отношений подвластных людей к их верховному господину, их сеньору. В этих отношениях мы видим несколько ступеней, как бы лестницу – феодальную иерархию. Предположим, что какой-либо высший барон (haut baron), непосредственный вассал короля, владеет обширным пространством земли. На этой земле построен замок, где он живет сам и где держит свой «cour» – суд. Вблизи замка поселяются его крепостные, пользующиеся его землей и несущие за это известного рода барщину. Но владения его обширны и не все заселены только крепостными; на них сидят менее значительные бароны и рыцари, признающие этого высшего барона своим сеньором; он также имеет право суда над ними, но, впрочем, не иначе, как с участием пэров (равных им). Следовательно, непосредственная власть сеньора распространяется не на всю территорию в равной мере: на одной, как бы собственной части земли живут люди, крепостные, находящиеся полностью под его властью; на остальных участках земли поселяются свободные, благородные люди, которые признают его своим сеньором и в свою очередь имеют своих крепостных. Они получили от барона землю на условиях благородного землевладения, не несут никаких налогов, никакой барщины; они обязаны своему сеньору только личной верностью и службой, а именно – должны являться со своими людьми на его военный призыв, на его судебные заседания и т. п.
Таким образом, иерархическая лестница феодальной системы представляется в следующем виде: во главе стоит король, лично владеющий определенной территорией, вокруг него стоят шесть-семь его непосредственных, так называемых великих вассалов (grands vassaux), эти последние имеют своих вассалов – виконтов, графов, баронов, далее идут мелкие бароны и рыцари, признающие своим сеньором одного из крупных баронов; градация эта оканчивается людьми несвободными, крепостными. И мелкие рыцари, и крупные бароны имеют своих крепостных, но рыцари – только крепостных, а бароны – и крепостных и вассалов из людей благородных, образующих собою двор этого крупного барона. Обязанности вассалов состоят в том, что они должны являться по призыву сеньора на войну, а в мирное время – в его «cour» – на заседания суда пэров; за это сеньор передает каждому не только право владения землей, но и все права, связанные с феодальным владением землей, то есть, главным образом, право суда над живущими на ней людьми.
Еще при Каролингах высшие бароны – герцоги и графы – правители провинций вместо того, чтобы остаться должностными лицами, уполномоченными короля, стали вполне самостоятельными и начали передавать свою власть по наследству. Таким образом, государственные, административные должности стали вполне частным, личным правом. Эта черта феодализма очень существенна, и потому справедливо под словом «феодальный порядок» подразумевать такое состояние государства, когда государь управляет не сам, а передает свои полномочия нескольким частным правителям провинций.
Итак, мы рассмотрели еще один существенный признак феодального общественного строя и можем сказать, что определили три характеризующие его черты.
1. Раздробленность верховной власти.
2. Переход государственных судебных и административных прав в частное достояние.
3. Иерархическую лестницу отношений, то есть различные степени зависимости, соединявшие между собой членов государства, причем вверху был король, а внизу – масса населения, распределенная между отдельными феодальными владельцами.
Но и теперь еще невозможно сделать точное определение того, что мы называем феодальным порядком; как увидим ниже, необходима для этой полноты еще одна существенная черта. В данное время мы должны если не разрешить, то хотя бы по крайней мере поставить вопрос: каково же отношение феодального порядка к порядкам предшествовавшего времени? Вопрос, очевидно, занимал тех, кто изучал феодализм как историческое явление. В прежнее время ход развития этого средневекового порядка представлялся весьма простым и рисовался ученым в следующем виде: на землях империи, с приходом и поселением варваров, господство прежнего порядка заменилось анархией и господством права сильного; не было ни общей законной защиты, ни общего для всех суда, но предоставлена была полная свобода частной войны и кровной мести. Из этой анархии путем многовекового исторического процесса развился феодальный порядок, который, таким образом, является, конечно, шагом вперед по сравнению с прежним общественным строем.
Но новейшие ученые смотрят на этот процесс иначе. Многие из них представляют себе, что во время Меровингов было больше порядка в государстве, чем в последующую феодальную эпоху, и что, следовательно, феодализм является регрессом по сравнению с прошлым. Порядки Меровингского времени иногда идеализируются учеными; наконец, думают, что политическая форма с князем или королем и общенародным вече во главе управления весьма пригодна для небольшого государства, но почти неосуществима для огромной территории, составляющей одно государство.
Установив важнейшие признаки того социального строя, который принято именовать феодальным, постараемся рассмотреть, каким образом разложился предшествующий государственный быт времени Меровингов и Каролингов, откуда явилась такая организация, где землевладельцы имеют политические и юридические права, являются самостоятельными, маленькими наследственными государями в своих участках.
Вопрос о возникновении феодальной системы должен быть рассмотрен с различных точек зрения, ибо, как известно, этот общественный строй представляет собой комбинацию нескольких явлений:
1) с политической стороны – это власть, распределенная между отдельными частными лицами;
2) с социальной – это отношения между различными классами общества, причем народная масса в полном подчинении;
3) с экономической – феодализм предполагает крупное землевладение и сообразный с этим особый способ обработки земли.
В настоящее время существует еще одна точка зрения (по преимуществу среди английских ученых), в сущности, также социальная, но имеющая главным образом отношение к общинному землевладению. Обращая исключительное внимание на инфеодацию (как они это называют), то есть на разложение общинного и образование частного крупного землевладения, английские ученые теряют из вида многие другие существенные стороны зарождения феодального строя, и вследствие этого определение получается одностороннее и неполное. Эта точка зрения принята и некоторыми германскими учеными: так, Г. Маурер, К. Т. Инама-Штернегг и их последователи сосредоточивают свои исследования не вокруг понятия верховной власти, объединяющей государство, а вокруг понятия сельской общины (марки), составляющей, как они полагают, первоначальную клеточку в государстве. Марка, общинный союз, боролась за свободную равноправность людей в обществе и за значение свободной народной массы в войске, суде и управлении. Только с разложением общинного союза могли возникнуть сословное неравенство, феодальное землевладение и присвоение государственной власти крупными землевладельцами.6
Действительно, такая точка зрения имеет за себя все основания: экономические изменения идут обыкновенно впереди политических, подкладкою политических явлений часто служат социальные причины. С этих экономических изменений мы и начнем разбор вновь возникающего феодального общественного строя.
Первой существенной чертой, обусловливающей возможность развития феодального порядка, должно считать крупное землевладение. Первое условие феодализма – существование класса крупных землевладельцев. Но откуда явился этот класс? Почему земля распределилась между немногими? Насколько нам известно, первоначально подобного распределения не существовало, ибо у германцев, подобно тому как у славян, землевладение было общинным; с этим способом землевладения германцы пришли и поселились на римской почве. Тем не менее между IV и X веками в экономическом и социальном строе происходят существенные и важные изменения: община распадается, появляется частное землевладение и, наконец, земля сосредоточивается в руках немногих крупных собственников. Наиболее важным является вопрос о том, каковы были условия, заставившие исчезнуть общинное и мелкое владение землей.
Некоторые ученые, как, например, Фюстель де Куланж, склонны видеть зачатки феодализма еще на римской почве. Обратимся же и мы к римскому времени и посмотрим, каков был характер землевладения в последнее время существования Римской империи.
Ответом на этот вопрос в достаточной мере могли бы служить слова знаменитого Плиния Старшего, говорившего, что «латифундии погубили Италию, то же сделают и с провинциями» (18.7).7 Итак, не только собственно в Италии, но и в обширных провинциях Римской империи господствовала система латифундий, крупного землевладения. Нередко вся земля какой-нибудь огромной провинции сосредоточивалась в руках нескольких лиц из так называемых сенаторских фамилий, как, например, в Африке, где было всего семь крупных собственников-магнатов. Эти огромные поместья обрабатывались жившими на них рабами и колонами. Мы не будем говорить об абсолютной зависимости рабов от их господина; воззрения классического мира на рабство, несколько смягченные впоследствии христианством, известны, конечно, каждому. Раб считался «гласным орудием» (instrumentum vocale), заносимым в инвентарь наравне с сохой, плугом и другими «негласными орудиями». Владелец (possessor) часть фонда-земли (terra dominica или dominicata) оставлял себе, и ее обрабатывали рабы. Другую часть он отдавал для возделывания колонам – людям полусвободным. За обрабатываемые участки земли колон платил господину известную подать, но кроме того должен был платить и государству. Оставить земли колон не мог, но и господин не мог согнать колона с земли.
Но, конечно же, на римской земле невозможно было бы отыскать каких-либо следов феодального строя, если бы, кроме рабов и колонов, на обширных землях латифундий не существовало иного населения. Однако здесь селились и свободные люди, над которыми и приобретали мало-помалу значительные права сильные владельцы латифундий. Это было так называемое право патроната, которое с течением времени сделалось как бы неизбежным для свободных мелких собственников. Сальвиан Марсельский в сочинении «De gubernatione Dei» («Об управлении Божием»), написанном немного позже 439 года, описывает притеснения мелких собственников могущественными землевладельцами.8
Сальвиан ставит варваров выше римлян в нравственном отношении и доказывает в этом Божий промысел.9 Римское общество, по мнению Сальвиана, слишком развращено, и за это Бог наказал его. Он наслал варваров, которые покорили империю, даже разорили Рим. Главных же причин римской развращенности две: 1) страсть к зрелищам, отличающимся жестоким характером. «Почти не существует, – говорит он (De gubern. Dei, VI, § 10), – никаких преступлений, ничего позорного, что бы не заключалось в зрелище». Вторая страсть – страсть социально-политическая состоит в корыстолюбии, которое, по словам Сальвиана, высказывается в крайне жестоком сборе податей, в страшных вымогательствах, сопровождающих этот сбор; черту социально-политического быта он переводит на нравственную почву и видит в недостатках податной системы крайнюю испорченность всего римского общества. Порядок этот тем более ненавистен, замечает Сальвиан, что он заставляет страдать не всех одинаково: большинство терпит от него, а немногие сильные остаются совершенно свободны от подобных притеснений. Яркими красками описывает он разорение и истощение бедных классов и вместе с тем дает по этому поводу интересные и любопытные указания. Вследствие тяжких притеснений множество людей даже зажиточного и образованного класса убегают к врагам-варварам. «Они ищут у варваров римской гуманности, ибо не могут больше сносить варварской негуманности римлян» (cap. V, § 21). «И хотя они отличаются, – продолжает он, – своей одеждой, своими нравами, своим языком от тех, к которым прибегают, все же они предпочитают жить возле варваров, чем переносить свирепую римскую юстицию. Они убегают не только к варварам, но и к багаудам». (Вадaudae – галльские крестьяне, возмутившиеся при Диоклетиане, раздраженные притеснениями римской власти. Bagaudae по-кельтски – rebelles.) «Они предпочитают быть свободными под видом рабства, чем рабами под видом свободы. Имя римского гражданина, которое прежде ценилось высоко, теперь составляет несчастье, и потому не должно очень обвинять тех, которые убегают к варварам и изменяют свое имя на имя варваров. Большая часть Испании и не меньшая Галлии только и думают теперь о том, как бы перестать быть римлянами» (cap. V, § 21–24).
«Теперь я перейду к багаудам, – говорит Сальвиан (cap. VI, § 24–27, и cap. VIII, § 36–38): – ограбленные, утесненные, убиваемые злыми и кровожадными администраторами, они потеряли права римской свободы, а после потеряли и саму честь римского имени. И мы ставим им в вину их несчастье, ставим в вину имя, которое сами создали. И мы называем их бунтовщиками, погибшими людьми, тех, которых сами толкнули на преступление. Ибо что произвело багаудов, как не наши несправедливости, бесчестье администрации, их разбой и грабежи тех, которые обратили название государственных повинностей в наживу собственной корысти, из податных раскладок сделали свою добычу; которые, наподобие хищных животных, стали не управлять людьми, но пожирать их, стали кормиться не только тем, что можно собрать с них, чем обыкновенно довольствуются разбойники, но, так сказать, кровью растерзанных. Отсюда и произошло то, что люди, доведенные до петли, убитые разбоями судей, начали как бы быть варварами, потому что им не позволено было остаться римлянами: они должны были защищать по крайней мере жизнь, так как видели себя совершенно лишенными свободы. А теперь не делается разве того же, что делалось тогда: разве те, кто еще не сделался багаудом, не вынуждаются к тому, чтобы ими сделаться? Что касается насилия и несправедливости, то их достаточно для того, чтобы принудить их хотеть этого, только их глупость, огрубелость и потеря всякой силы мешают тому, что они еще не сделались ими. И чего другого могут хотеть бедняки, которые терпят постоянное, даже беспрерывное бедствие податных вымогательств, которым всегда грозит тяжкое и беззащитное разорение, которые оставляют свои дома, чтобы не подвергаться пытке в самих домах, ищут ссылки, чтобы уйти от казни? Где, у каких народов, кроме римлян, найдете вы подобное зло? Даже франки не знают, что это за преступление. Гунны чужды подобных злодейств, ничего подобного нет у вандалов и готов. Не только варвары не терпят подобных мучений у готов, но и сами римляне, живущие между ними, от них изъяты. Оттого у нас только одно желание – никогда не воротиться под римское владычество. Да вся эта римская масса (plebs) просит у Бога только одной милости – возможности провести жизнь среди варваров. И мы удивляемся, что готы не побеждены нашими войсками, когда римляне предпочитают стоять на их стороне, а не на нашей. Вот почему не только наши братья не думают оставлять варваров, чтобы перебежать к нам, а бегут из наших провинций, чтобы искать у них убежища. Я удивляюсь, что не все это делают. Причина только та, что они не могут взять с собой своих убогих хижин».
В дальнейшем своем изложении Сальвиан передает нам чрезвычайно важные для нас отношения, существовавшие между разными классами, отношения, которые послужили зачатками для развития последующих вассальных отношений. Он указывает на происхождение колонов, то есть приводит факт, что свободные мелкие собственники отдают свои участки богатым и крупным землевладельцам, после чего получают его обратно, на известных условиях с патронатом, то есть покровительством крупного землевладельца. Мелкие собственники подчиняются даже суду крупных: тут мы видим переход политических прав к крупным землевладельцам.
«И вот, – рассказывает Сальвиан (cap. VIII, § 38, 39, 40), – так как они (то есть мелкие собственники) не могут делать того, что, может быть, желали бы, то они делают только то, что могут. Они отдают себя под покровительство людям более сильным, делаются подданными богатых и как бы переходят под их суд и власть. Я не считал бы этого еще чем-либо тяжелым и недостойным, напротив, скорее радовался бы этому величию магнатов (potentum), под защиту которых отдаются бедные, если бы только первые не продавали своего покровительства за деньги (si patrocinia ista non venderent), если бы их мнимую защиту слабых можно было бы приписать человеколюбию, а не корыстолюбию. Вот что тяжко, и вот что жестоко: под предлогом защиты бедных они их окончательно грабят (ut spolient), под видом защиты несчастных они делают их еще несчастнее. Ибо все те, которые ищут этой мнимой защиты, прежде чем ее получат, должны отказаться в пользу защитников почти от всего своего имущества; таким образом, ради того, чтобы отцы имели защиту, дети теряют наследство. Защита отцов приобретена обращением в нищенство детей. Вот что такое помощь и покровительство сильных! (Ессе quae sunt auxilia et patrocinia majorum)».
«Самое чудовищное, – говорит он далее, – что эти бедняки, отдав свое имущество патрону, должны часто нести и после того, как прежде, земельную подать со всеми ее бедствиями. В отчаянии они спасаются из этой беды тем, что свои земли, наконец, совсем оставляют и уже не как клиенты, а как coloni приходят на латифундии богатых, как от врага спасаются в крепость и от уголовного суда в asulum. Но таким образом они теряют вместе со своим изменением и себя самих, то есть свой status – право свободы. И это еще не все: полусвободные превращаются также магнатами в рабов».
Из приведенного отрывка Сальвиана мы можем сделать два вывода: 1) магнаты с правом патроната присваивают себе и право суда над свободными людьми, и 2) свободные люди, со своей стороны, не только уступают свои земли более сильным магнатам, но даже сами делаются их колонами.
Хотя патронат, как видно из его слов, часто обращался в насилие и гнет, но тем не менее сам факт существования такого рода договорных отношений, факт отдачи себя под руку другого со стороны свободного человека, наконец приобретение магнатами и патронами известных политических и юридических прав над этими свободными людьми – все это, повторяем, давало повод некоторым ученым вести непрерывную нить от римского времени к средневековому феодальному государству.
Но признание подобной непрерывности, по нашему мнению, не может иметь места, если мы не будем терять из виду те значительные изменения, которые произвели варварские нашествия во всем строе жизни Западной Европы.
Прежде всего изменения эти коснулись способа владения землей. Нам известно уже, каким образом поступали варвары, поселяясь или будучи поселяемы на землях империи: они брали или получали в надел ⅓ или ⅔ земли, отбираемой, очевидно, у местных римских посессоров. Латифундии исчезают, число собственников становится больше, между тем как величина участков – меньше. Но скажем теперь, что изменение удерживается недолго: мало-помалу земля вновь сосредоточивается в руках немногих, и к IX–X столетию мы видим среди германцев, принесших на римскую землю свой общинный быт, в полной силе господство феодального строя, предполагающего непременно частное и крупное землевладение. Постараемся проследить, каков был ход этого процесса.
Несмотря на правильный раздел земель, германцы не могли удержать на римской земле свой прежний общинный порядок владения прежде всего потому, что участки их не представляли большой сплошной территории, а распределялись вперемежку с землями, остававшимися в руках римских посессоров. Очевидно, что при подобном порядке вещей первобытный варварский общинный быт должен был разложиться. Римляне, занимая относительно низшее положение, как побежденные, тем не менее преобладали над победителями германцами в силу своего образования, высокой степени своей культуры, и римские порядки имели большое влияние на строй германской жизни, способствуя также исчезновению общинного землевладения. Во всяком случае в германских поселениях, в самом факте передела земель на новых началах, некоторые ученые видят много хорошего, а именно – увеличение количества свободных земельных собственников. Но этот прогресс в экономическом быте населения империи, как сказано выше, продолжается лишь в течение недолгого промежутка времени; скоро дело стало принимать прежний вид, благодетельное для населения раздробление крупной собственности прекращается и вновь наступает господство магнатов, теперь уже не только римского, но и германского происхождения. Богатые люди стремятся к одному – возможно более округлить свои владения. Если какая-либо фамилия имела удачу и, путем ли наследства или военной добычи, соединяла в руках своих большие денежные средства, то самое лучшее употребление, какое она могла сделать из них, при тогдашнем отсутствии капиталов и финансовых операций, было приобретение земельного имущества. Римские посессоры опять стали пользоваться большим почетом, о чем упоминается в известной «Салической правде», где их называют сотрапезниками короля (romano homine, conviva regis).
За ними и германская знать стала стремиться к этому же самому, так что к началу VIII века земля опять быстро начала сосредоточиваться в нескольких частных руках. Явился, таким образом, новый класс крупных землевладельцев, между которыми мы находим также много лиц духовного звания – епископов, аббатов, в руках которых сосредоточивались громадные земельные имущества, приобретенные большей частью путем завещаний, расположенные в разных местах.
Итак, германская община распалась. Факт этот является весьма ясным и понятным по отношению к тем германским племенам, которые расселились среди римского населения и подверглись его непосредственному влиянию. Но в состав, например, империи Карла Великого входили большие, почти чисто германские области: Тюрингия, Аллемания, Вюртемберг, Бавария. Удержался ли здесь прежний порядок общинного землевладения? И в Германии, хотя несколько позже, появляются частные и крупные землевладельцы – светские и духовные.
Немецкий ученый Инама-Штернегг10 доказал статистически, что в Германии, именно в Австразии (Баварии и Аллемании), заметно преобладало крупное землевладение. Он объясняет происхождение его следующим образом: существует марка, в которой каждый имеет в собственности усадебную землю, ежегодно получает участок поля, а лес и выгон – общие. Кроме того, остается много пустопорожней земли, которой распоряжается марка. Эта-то сотенная земля и имела важное значение. Существовало постановление, бывшее как в «Салический правде», так и других германских законах: кто своими трудами распашет часть этой земли, тот получает ее в собственность. Когда умножилось население, явились предприимчивые люди, которые воспользовались этим постановлением. Они делались собственниками земель, становились богаче других членов общины, могли получить должности, которые им поручал король, и эти должности служили подспорьем для округления их владений. Во время общественных бедствий – неурожая, болезней и тому подобного они могли приглашать на свои земли бедных свободных людей на разных условиях. Люди, выделявшиеся своим богатством, получали от короля государственные должности, так что они стали играть и политическую роль; это случалось при Меровингах. В 614 году, после окончания борьбы с Брунгильдой, Клотар II издал закон, по которому королевские чиновники, графы, назначались из местных землевладельцев.11 Такие законы, конечно, служили новым орудием для усиления экономического благосостояния зажиточных людей. Таким образом, даже в самые первые времена расселения германцев на римских землях наряду с общинным владением допускалась и частная собственность; класс этих собственников с течением времени все увеличивался, расширял свои владения, приобретал особые права.
В числе крупных владельцев все чаще и чаще встречаются духовные лица, получавшие от благочестивых людей нередко весьма крупные земельные пожертвования. На этих участках монастыри, владевшие землей в лице своих аббатов, могли оставлять не только рабов, но и свободных людей – землевладельцев, на том, однако, условии, чтобы эти последние за свои участки платили им определенный оброк. Заранее можно сказать (мы действительно увидим это ниже), что монастыри, имея в своем полном владении такие большие земли, не пожелают, чтобы живущие на них люди подчинялись светскому суду и администрации, но захотят сами распоряжаться в своих владениях.
Итак, к VIII и IX векам во всей Западной Европе мы видим, что крупное землевладение берет перевес над восторжествовавшим на время мелким. Но, хотя при этом несомненно возникают известные договорные отношения между крупным собственником и свободными землепашцами, сидящими на его земле, все же это еще не может быть названо феодальным порядком вещей: необходимо, чтобы землевладельцы получили политические права в своих землях, подчинили бы своему личному суду и администрации целую массу людей, и, кроме того, установилась бы по отношению к ним особого рода личная связь. Для выяснения того, каким путем совершилось все это, нам необходимо ответить на следующие вопросы: что такое были бенефиции, прекарии, вассальность и иммунитет?
Теория о возникновении бенефиция, до сих пор поддерживаемая многими немецкими учеными, представляет это дело в следующем виде: когда германцы поселились на завоеванных ими римских землях, то те, кто участвовал в их завоевании, получили наделы в полную собственность – ал л оды. Эти аллоды раздавались не одной только дружине и не королем, а все племя делило их между собой. Но во всяком случае король получал особенно много земли; во время войны многие землевладельцы бывали убиты, и их земли доставались ему (выморочные земли); королю же отходили земли, принадлежавшие прежде римскому фиску. Эти земли являются как бы казенными, их-то король уже лично от себя стал раздавать своим дружинникам и приближенным в награду за верную службу, но уже не в полную собственность, а только пожизненно – при условии дальнейшей службы. Все это были так называемые бенефиции, или лены.
Таким образом, сущность дела заключается в следующем: возникает собственность двух видов: а) аллодиальная, когда свободный человек свободно владел своим наделом, был сам себе господин, распоряжался землей, как хотел, подчинялся королю как государю, главе своего племени и считал обязательным для себя участвовать в военном ополчении, когда дело шло о защите страны; б) бенефициальная, когда человек владел известным участком земли не в силу права своего меча, а по милости короля, даровавшего ему этот участок из собственных земель. Люди, получившие подобные пожалования, выделялись из среды других подданных; они не только по своему положению становились ближе к королю, но между ними и им утверждалась как бы особая связь, они делались его королевскими людьми. Они уже обязаны королю известными повинностями не только как главе племени, но и как человеку, даровавшему им особый земельный надел.
Еще во времена Тацита, впрочем, личная связь существовала между князьями – предводителями отдельных германских племен и людьми, стоявшими к ним ближе других: дружиною, с той только разницей, что в те времена дружинник награждался не землею, а копьем и конем. Обещание личной службы и верности, даваемые дружиной своему князю, столь свято исполнялось, что вечный позор, по словам Тацита, ложился на дружинника, живым вернувшегося с поля битвы, где был убит его вождь.12
Итак, согласно этой теории под властью короля были лица двух родов: просто подданные и те, которые давали королю обет личной преданности помимо своих чисто подданнических обязанностей. Король, владея известным количеством земли, был на ней не только королем, но и собственником: отсюда проистекает и двойной вид отношения к нему тех, кто жил на этой земле.
Королю, как известно, принадлежало право суда над всей территорией государства; тем более неограниченно принадлежало оно ему в пределах его собственных земель. Повсюду в государстве он мог назначать своих уполномоченных – графов – для выполнения судебных и административных обязанностей; собственные же его земли представляли в этом отношении нечто особенное, так как они как бы были изъяты из общей системы администрации. Так что, отдавая землю кому-либо в виде бенефиция, король мог передать ему и все свои политические права над этой землею и живущими на ней людьми, причем она являлась таким образом изъятой и от суда, и власти королевских чиновников.
Такова теория происхождения бенефиция, главным защитником которой был Георг Вайтц.13 Прежде всего в этом учении ошибочно мнение, что еще во времена Меровингов были бенефиции, что земля давалась на тех же условиях, что при Таците награждали копьем и конем, а также что завоевание – дело дружинников. Далеко не каждый свободный человек мог ею владеть, и к тому же было ее не много. Кроме того, неверно понято значение понятия «аллод». По «Салической правде» alodis, означающее полную собственность, прилагается только к движимому имуществу. Другой немецкий ученый, Пауль Рот,14 доказывал, что при Меровингах вначале землю давали в полную собственность, не было разницы между аллодом и бенефицием. Королевское пожалование не предполагало каких-либо особых обязанностей ни для получателя, ни для дающего его короля; это было именно «благодеяние», согласно со значением латинских слов «bene» и «fado». Впоследствии Вайтц признал основательность мнения Пауля Рота.15
Взгляд Рота старательно разбирает П. Виноградов16 и находит, что он прав и что пожалования были в полную собственность. По его мнению, королевские пожалования были часты и имели особенное значение в государственном управлении. Распределение податей и налогов у римлян основано было на кадастре (типа наших писцовых книг), что требовало точного наблюдения, а завоеватели франки не могли следовать этим требованиям и потому не сохранили этой податной системы. У них вошло в обыкновение награждение землей за службу, как что-то вроде жалования. Это мера исходила от правительства, и пожалования не порождали особых условий. Эти пожалования и назывались бенефициями в общем смысле.
Со времени Карла Мартелла после секуляризации церковных имуществ появляются бенефиции несколько иного характера. Король, нуждаясь в военных силах, раздал светским лицам отобранные у монастырей земли на особых условиях: военной службы и преданности королю. Получив участок земли, воин должен был по призыву короля немедленно являться на войну вместе с подчиненными себе людьми, составляя, таким образом, войско короля, которое заменило исчезнувшее народное ополчение. Воины должны быть на конях, так как пеший строй был заменен конным.17 Таким образом, после секуляризации из массы подданных выделился особый класс – люди, связанные с королем иной связью, отличной от прежнего простого подданства. Позже, при Пипине, это насильственное отобрание земель у церкви было приведено в систему: получившие подобным образом землю признавали все-таки монастырь собственником ее и обязывались приносить ему оброк в ⅕ своего дохода с участка, в отношении же майордома они становились уже вассалами. Вот тут-то и происходит в первый раз соединение экономических отношений с личными, вассальными. Теперь земля получается уже на условиях вассальности и является ленной, то есть условным владением.
Во всяком случае, если даже считать секуляризацию и связанную с ней раздачу земель в условные владения при Карле Мартелле лишь временной мерой, даже если не признавать этого факта началом феодальных отношений, то со времени Каролингов все же мы должны видеть зарождение нового рода королевских пожалований. Заметим, впрочем, что первоначально оба факта зависимости – личной и земельной (другими словами, бенефиций или лен и вассальность) стояли совершенно отдельно друг от друга. Вассальность (слово кельтское) обозначает собой лишь тот факт, что один человек отдает себя под личную защиту и покровительство другого, за что обещает этому последнему личную службу и верность. При Карле Великом не каждый, получивший землю от короля, становился его вассалом; с другой стороны, не всякий вассал получал землю. Комбинация этих двух элементов, то есть вассальности и получения земли от короля, и произвела лен в его феодальном значении.
В науке18 существовало много споров: выводить ли вассальность из римских или же из германских порядков? Глава школы романистов Фюстель де Куланж сравнивает вассальность с существовавшими в Риме отношениями патронов и клиентов. Кроме рабов и колонов зажиточные римляне имели под своей властью свободных людей, отдавшихся под их защиту. Акт отдачи назывался commendatio, то есть рекомендация, как сказали бы мы теперь. Сущность коммендации, имевшей особенно во Франкском государстве громадное значение, состояла в следующем: кто из свободных, но бедных людей желал улучшить свое положение, тот письменно коммендировал себя под защиту другому лицу, более сильному и богатому. Принявший должен был представлять его на суде, а в случае убиения получал за его смерть виру. В свою очередь просивший защиты обещал своему покровителю повиновение, послушание – obsequium, или же, на германском языке, «mundeburdium» (mundeburdim, mundeburdis) или просто «mundium». Сохранились и формулы обращения свободного человека к сильному: «Так как я не могу себя кормить и одевать, то я отдаю себя тебе (viro magnifico)». Некоторые люди из религиозного увлечения коммендировали себя и свое имение церкви или монастырю. В силу коммендации множество свободных людей сделались зависимыми. По отношению к своему покровителю такие лица назывались «aulici». Из источников мы видим, что aulici данного лица составляют как бы свиту его.
По мнению Г. Вайтца,19 основанием вассалитета следует считать единственно личные отношения: эта самая свита должна была оказывать хоть некоторый почет своему патрону, почет, перешедший впоследствии из просто обычая в закон. Вайтц полагает, что слово vassi, которое прежде вообще означало домашних слуг, именно с этого времени начинает употребляться для обозначения отношений между amici и их покровителем. Здесь-то, по его мнению, и нужно искать возникновение вассалитета.
Другая школа – германистов – производит вассальность от германских дружинных обычаев, описанных Тацитом.
Существует и третье мнение: дружину могли иметь люди, стоявшие во главе государства, именно principes, творившие суд и расправу. Также дружину могли иметь и конунги. Но посредством дружин не слагалась особая историческая сила, дружина тогда входила в рамки гражданского общества, и взятие Римской империи произошло не дружинами, а целыми племенами, причем во главе этих племен при переселении их стояли конунги со своими дружинами.
Во франкское время встречается учреждение антрустионат, напоминающее дружину. Это слово редко встречается в источниках. Есть одна формула, имеющая такое выражение. Она входит в собрание формул Маркульфа, изданных несколько раз. Лучшее издание помещено в IV томе Scriptores rerum Gallicarum et Franciscarum (1741) французского бенедиктинца Dom Martin Bouquet (род. 1685 – ум. 1754).
Формулы Маркульфа представляют собой собрание образцов разного рода государственных документов, формул, в которые только стоило вставить собственные имена – и они получали вид действительного государственного акта. После хроник и капитуляриев формулы представляют очень важный источник для изучения эпохи Меровингов и Каролингов, и понятно почему: формулой, например, назначения графов и герцогов обозначаются их права и обязанности; формулой жалованной грамоты монастырям – обязанности их, как и землевладельцев вообще, и так далее.
Относительно значения антрустионов вопрос очень важный. В развитии феодальных порядков антрустионату приписывают большое значение. О его происхождении и значении во Франкском государстве есть разные мнения. Одни ученые говорили, что антрустионы – остатки прежнего германского дворянства; другие – что это есть nobiles, вступившие со своими дружинами на службу королю. Но ведь известно, что не всякий nobiles был princeps и что дружину мог иметь только princeps;
в таком случае мы должны отвергнуть второе объяснение. Выходит, что антрустионы не имели при себе дружины; это, кстати, подтверждают и источники. Только впоследствии, когда власть герцогов достигла высшей степени развития, последние собирают вокруг себя свободных и равных себе людей и таким путем образуют вокруг себя нечто вроде дружины. Наконец, третьи (ученые), основываясь на том, что антрустионы пользовались особыми правами относительно землевладения, например правом иммунитета, считают их каким-то привилегированным сословием. Но этот взгляд на антрустионов не выдерживает строгой критики.
Согласно источникам под антрустионами разумеются лица, возведенные в высшие должности двора короля франков. Само слово «antrustion» происходит от слова «trustis», что значит буквально «protectio». Антрустионы составляли свиту короля, занимали высшие государственные должности и вообще находились в более близких отношениях к королю, получая от него покровительство. За убийство антрустиона «Салическая правда» назначает высшую меру – виру в 600 солидов. Антрустионы встречаются только в Меровингское время, а затем исчезают.
У франков могли иметь антрустионов только король и королева. Подданные же короля могли иметь свиту, состоящую из газиндов. Понятие «газинды» (gasindo) заключает в себе понятие дружинника и челядинца; газинды суть homines (люди) своего покровителя. Господин обязан защищать их в суде. Есть газинды, сопровождающие своего господина, а есть – сидящие на полученных от него участках земли, данных им за верность в пожизненное или наследственное владение, или в собственность, или как оброчное имение (у Маркульфа, II, 36). Есть любопытный бургундский источник, что Карл Мартелл именно газиндам роздал земли, отнятые у монастырей. Отношение газиндов к господину могло быть расторгнуто. Также высший класс газиндов мог называться amici, что, видимо, заимствовано от римлян, у которых высший класс клиентов назывался amici.
С VIII века выражение «газинды» заменилось выражением «вассалы» (vassi, vassali); слово это древнее, кельтского происхождения (gwass), и первоначально означало ministerialis, или высшего слугу, служащего в доме. В Меровингское время магнаты римского и франкского происхождения любили окружать себя вооруженной свитой из несвободных людей, называемых вассалами или pueri (отроки). С VIII века наряду с несвободными вассалами встречаются и свободные, называющие себя также вассалами. Таким образом, эти люди заменяют собой прежних антрустионов. Не случайно, что вассальные отношения возникли в Нейстрии, где преобладают галло-римские традиции. В вассальности видны и следы германского дружинного быта: вождь давал дружиннику средства содержания; начиная с Карла Мартелла средством содержания является бенефиций.
Вассальные отношения считались нерасторжимыми; разрыв в Каролингское время допускался в исключительных случаях – когда сам господин нарушал свои обязанности по отношению к вассалу. Эта нерасторжимость уз чужда германским обычаям: воин германский всегда мог перейти от одного вождя к другому. Римское влияние видно в том, что своими постановлениями франкские государи старались поддержать именно нерасторжимость отношений.
Весьма вероятно, что от прежних дружинных отношений идет обязанность вассала находиться при дворе сеньора, хотя с VIII века вассал все чаще уходит на полученный им надел – свой бенефиций. Но традиция службы при дворе не исчезла, она выражается в том, что по призыву короля вассал должен являться ко двору на коне. Таким образом, лен возникает с VIII века, но развитие его надо относить уже к последующему времени.
Кроме бенефиция, существовали еще так называемые precarii. В VIII веке по отношению к королевскому имуществу понятие precarium не употребляется. Слово это происходит от латинского preces (просьба, мольба). В VIII и IX веках богатые землевладельцы, преимущественно аббаты церквей и монастырей, отдавали участки земли с тем, чтобы взявший их платил известную сумму ежегодно; сумма эта носила название ценза (чинш, оброк), и сама арендованная земля называлась censiva (оброчная). Обычно сдача участков производилась следующим образом: какой-либо несостоятельный человек, узнав, что известный участок освободился после смерти его владельца, обращался с просьбой к монастырю, чтобы этот участок был ему отдан. Иной раз землевладелец мог отдать участок и в виде благодеяния. Просьба такая была письменной и называлась Charta precaria (просительная грамота), в ней указывались и те условия, на которых проситель желал взять пахотный участок в пользование. Аббат или епископ отвечал грамотой Charta praestaria, в которой заявлял, что такой-то участок отдается известному человеку на таких-то условиях. Сначала одна и другая грамоты писались отдельно, потом их стали писать вместе в одном акте, он назывался precaria, вследствие чего получившие ее назывались libellarii, а сама земля – «прекарий». Срок пользования ею чаще всего – пять лет, но могло быть и пожизненное пользование, иногда даже с выговоренным условием передачи одному или двум лицам, означенным в договоре. Со временем прекарии стали наследственными, число их все более увеличивалось. Получение прекария не обязывало политическим подчинением того, кто овладел ею; подчинение было только экономическое (получатель оставался таким же свободным, как и прежде, и обязан был послушанием представителям государства, как и другие). Прекарии были частными сделками, и первоначально законы их игнорировали и possessor мог отобрать у прекариста землю, когда хотел. Сама по себе прекарная форма сделки утвердилась в римское время и теперь перешла и в варварское время.
В Каролингский период эта форма пользования землей получила необычайное развитие: многие мелкие владельцы земель сами являлись к аббатам монастырей и другим крупным земельным собственникам и отказывались от прав на свои участки, с тем, однако, условием, что эти же участки будут возвращены им как прекарии на условиях наследственности вечной или в нескольких поколениях. Обычно выговаривались и льготы для держателя: если чинш, например, не уплачивался вовремя, то монастырь все же не имел права отнимать землю, а только должен был сделать выговор или назначить известный штраф. Иногда жертвователь взамен уступленной им земли получал ее обратно как прекарий и, кроме того, еще дополнительно некоторое количество земли, благодаря чему он даже округлял свои владения. Прекарные сделки имели двойную выгоду: во-первых, отдавая свою землю монастырю, жертвователь совершал богоугодное дело, а во-вторых – он получал защиту монастыря во всех невзгодах и освобождался от многих государственных повинностей, среди которых одной из самых тяжелых была воинская.
Каролинги вели много войн, а свободные владельцы участков обязаны были являться вооруженными и, не получая жалованья, содержать себя во время похода. Грабить же в своей стране не позволялось. Очевидно, что воинская повинность при таких условиях была тяжела для небогатых землевладельцев и они предпочитали закрепляться за монастырями или богатыми собственниками и не нести повинности, чем, оставаясь свободными владельцами небольшого участка, идти по призыву. Тяжесть военной службы, говорит Вайтц, служила главным побуждением передачи свободной собственности церквам и светским магнатам, главной причиной развития вассальных отношений.20 Отсюда объясним тот факт, что вместо прямой свободной и полноправной собственности усилилась зависимая форма владения (особенно при первых Каролингах и Карле Великом), что вместо раздробленной и мелкой собственности образовалась крупная. Впрочем, эта уловка мелких собственников недолго достигала своей цели: Карл Великий издал указ, по которому и бенефициарии должны были обязательно являться на войну.21
Подобные же эдикты преемников Карла Великого распространили эту обязанность и на прекариев, и, таким образом, последние не могли уже уклоняться от военной службы прежним способом. Кроме того, по этим эдиктам с известного пространства земли землевладелец должен поставлять вооруженного человека. Следствием того было, что крупному владельцу приходилось поставлять большое количество вооруженных людей и потому необходимо было найти таких арендаторов, которые согласились бы являться на службу. Таким образом, земля разделилась на две части: одна отдавалась простым арендаторам – оброчникам, цензитариям, другая же часть – таким, которые должны взамен отбывать военную службу; понятно, что последние получали и большие участки. Итак, в положении прежних прекариев произошло разделение: одни так и остались оброчниками, положение их даже ухудшилось; другие же, отбывая более благородную службу, стали служить «ingenui modo» – благородным образом, их значение повысилось. Таким образом, мы замечаем несколько ступеней: 1) майордом (или, позже, король), 2) его вассал – то есть крупный землевладелец, получивший от него лен на условиях вассальности, и затем 3) вассалы последнего, наделенные от него участком земли на тех же условиях личной зависимости, впоследствии составившие класс «рыцарей». Затем остаются еще простые оброчники, из которых, в сущности, и вышли эти рыцари – équités.
Таким образом были привлечены к военной службе все свободные люди, владевшие землей на тех или иных условиях; эта мера касалась одинаково как тех свободных людей, которые заложились за монастыри и церкви, так и тех, которые сделались вассалами светских магнатов.
Даже в отношении самих духовных лиц Карл Великий считал необходимым принять меры. Церковные законы запрещали духовенству носить оружие; святость духовного сана была несовместима с участием в войнах, в пролитии человеческой крови. Канонические постановления в этом отношении были признаны и подтверждены неоднократно королями. Однако этот принцип подвергся многим ограничениям. Только монахи и священники были признаны безусловно свободными от военной службы. Но при этом Карл требовал, чтобы свободный человек не вступал в духовное сословие, не принимал священнического сана иначе, как с его разрешения. Далее, вступивший в духовное сословие, принявший пострижение, если он оставался на своем поземельном участке, продолжал жить на нем, обязан являться на войну. Даже аббаты монастырей, признанные Пипином свободными от военной повинности, при Карле – должны были принимать личное участие в походах; то же самое делали и епископы. Они не только вели зависящих от них свободных людей, участвовали в войне не только своим присутствием, но иногда – сами бились с неприятелем (припомним «Песнь о Роланде»). Здесь играла роль, быть может, и сама добрая воля духовных лиц. Думают, что они своим личным участием в походах надеялись предупредить ненужную передачу церковных имуществ и монастырей светским людям.22 Меры Карла Мартелла и Пипина объясняются, в сущности, тем, что они хотели более полным образом обеспечить исполнение военной повинности, лежащей на церковном имуществе, сделать владельцами его людей, непосредственно от себя зависящих.
Итак, мы рассмотрели понятия «бенефиций» и «прекарий» – отношения имущественные и понятие «вассальность» – отношение личной, так сказать, нравственной связи, служащей одним из существенных признаков феодального общественного порядка. Мы сделали важное замечание, что только комбинация двух видов зависимости произвела то, что можно назвать леном в феодальном смысле этого слова. Но до сих пор мы говорили только о пожалованиях королевских, о новых отношениях, возникающих между подданными и королем; скажем теперь, что то, что мы видели в высших сферах, начинает повторяться в низших: богатые землевладельцы стали раздавать земельные участки (бенефиции) свободным людям, точно так же под условием личной службы и верности. Бенефициарий должен был по требованию сеньора являться с вооруженными людьми. Эти люди, мелкие вассалы крупных землевладельцев, составляли то ополчение, с которым последние являлись на войну по призыву короля. Итак, феодализм как новое общественное явление можно рассматривать главным образом с трех следующих точек зрения: хозяйственной (экономической), политической и военной.
1. Хозяйственная, или экономическая сторона феодализма состояла в том, что монастыри и светские люди, крупные землевладельцы, не имея другого способа и возможности эксплуатировать свои капиталы, превращали их в земельное имущество и раздавали свободным безземельным людям на условиях, так сказать, арендного держания. Таким образом, эти последние получали возможность сидеть на своей земле и обрабатывать ее на известных условиях, сперва заключаемых на некоторое время, а потом приобретающих более прочный характер. Благодаря этому способу землевладения люди, которые лишены были собственной земли и могли потерять свободу, получили теперь возможность занять довольно самостоятельное положение и пользоваться необходимой им землей, что, несомненно, представляло собой одну из хороших сторон нового социального строя.
2. С политической стороны мы видим, что в феодальном государстве первоначальная связь общего подданства заменяется личными союзами; вместо короля и подданных с их взаимными отношениями и обязанностями мы имеем дело с сеньором и вассалом, вместо общей государственной идеи подданства является личная зависимость, личная связь, не простирающаяся, однако, на всех, а общегосударственная идея иногда даже совсем забывается.
Скажем, кстати, несколько слов о недавно вышедшем сочинении немецкого ученого Арнольда «История Германии Франкского времени»,23 во второй части его занимающегося рассмотрением именно тех вопросов, которые интересуют нас в данное время. Он объясняет происхождение ленов именно комбинацией отношений личных с земельными и вместе с тем доказывает, что новый феодальный порядок вещей, возникающий вместо прежних государственных отношений, не может быть назван регрессом, шагом назад в деле развития общественных отношений. Напротив, вновь устанавливающаяся связь между королем и его подданными, основанная на новых началах, кажется нашему автору гораздо более высокой и идеальной, нежели прежде существовавшая. «Раньше, – говорит он, – отношения между властью и народом были отвлеченные, холодные; они исчерпываются со стороны государственной власти – предъявлением известных прав, со стороны подданных – исполнением обязанностей». Возникновение принципов феодального строя сообщает этим отношениям большую «теплоту», новую жизненную силу. Теперь один человек служит другому не в силу отвлеченного принципа (государственной идеи), а в силу личного союза с ним, в силу нравственного, внутреннего долга, преданности. Ничего подобного не видели мы, например, в Римской империи, где все отношения были строго и точно определены. В феодальном обществе нет кодексов, определяющих подробно пункты вассальной верности, но сам факт предоставления многих из этих пунктов нравственному чувству и внутренней совести каждого и составляет, по мнению немецкого ученого, шаг вперед в деле развития общественных отношений.
Некоторые другие немецкие ученые, как, например, Вайтц и Рот, видят в феодальном государстве шаг назад, уничтожение связи, соединяющей всех подданных в одно единое целое. В противоположность им Арнольд настаивает на том, что прежний государственный строй времени Меровингов далеко не являлся идеальным. Общая связь, в сущности, выражалась тогда в весьма немногих фактах, а именно – в общеобязательной военной повинности и участии в судебных сходках. За пределами этого – общество разрозненно, в государстве господствует частное право вражды и мести. Вассальные же отношения послужили к скреплению общества, к установлению более прочных связей, что доказывается даже тем, что короли сами настаивают на утверждении этих отношений повсеместно: «Всякий человек, не имеющий еще сеньора, обязан избирать себе такового». Свойственному германцам началу личной, индивидуальной свободы, которому ранее противополагалось отвлеченное государственное начало, теперь противополагается принцип немецкой верности (deutsche Freue), что делает связь между отдельными членами государства гораздо более крепкой и прочной.
3. С военной точки зрения образование феодальных отношений повело к тому, что вместо смерти за отечество идеалом воина сделалась смерть за своего вождя. Вместе с тем военная повинность требуется не от всех; военные люди начинают составлять как бы отдельное сословие, причем вследствие усовершенствования самих приемов военного дела является необходимость и в более специальном военном образовании.
Из вышесказанного о вассалах мы уже могли вывести, каким путем образовался этот новый военный класс людей. Вассалом мы называли человека, сидящего на чужой земле и вступившего в особые отношения с владельцем этой земли; служба состоит не в платеже известного оброка, а более почетного характера, именно: он заключает с владельцем участка обязательство благородной службы на коне. Вместе с этим изменяется и сама система военного набора: вместо народного ополчения, созываемого через областных начальников (графов), король обращается с требованием о службе в войске к ближайшим вассалам своим; эти последние, в свою очередь, к своим вассалам – и таким образом, обязанность явиться в поход доходит до последней ступени, до всех тех, кто имеет земли на правах благородного держания.
Феодальный порядок вещей может быть рассмотрен еще с одной стороны, а именно – со стороны тех причин, которые содействовали его возникновению. Первой из них была, конечно, известная нам секуляризация церковных имуществ, предпринятая Карлом Мартеллом, а затем реституция этих же имуществ при его преемниках. Монастыри, недовольные лишением их богатого земельного имущества, жаловались постоянно на эту несправедливость. Вследствие жалоб земли отчасти им возвратили, в особенности тем обителям, которые не могли существовать без этого. На своих землях монастыри также селили свободных людей, которые давали им присягу личной благородной службы (на коне) и приводили с собою, в случае военного призыва, столько людей, сколько требовалось сообразно с количеством данной каждому из них земли.
Но можно заметить, что все это применимо лишь к западной части Франкского государства, к областям собственно Галлии, где было множество богатых монастырей, а секуляризация и реституция действительно имели место. Но что скажем мы о Германии, где монастыри в это время только что начинали основываться, а там, тем не менее, идет столь же быстрое развитие феодальных отношений?
Монастыри в Германии, можно сказать, «размножались» довольно быстро. При постройке нового монастыря король обыкновенно наделял его известным, часто весьма значительным, количеством земли. Но на всех землях страны лежали определенные повинности, от которые не были освобождены и монастырские владения: они также в случае призыва должны были выставлять известное число войска. Очевидно, что монастырю неудобно было собирать и лично вести военных людей в битву (хотя мы и видели подобные примеры в Галлии). Тогда монастыри начали отдавать участки своих земель свободным людям на условиях благородного держания; они дают ленную присягу монастырю, вступают по отношению к нему в зависимые отношения. Таким путем аббат может выполнить повинности и выставить необходимое количество людей на войну в лице своих вассалов. Итак, тот же результат, который в Галлии дала конфискация, в Германии произвело дарование имугцеств монастырям. И там и тут на монастырских землях появились особого рода держатели, у которых не было своей земельной собственности, и они несли в пользу церкви особого рода службу – благородную, военную.
Наконец, многие свободные люди, находя для себя более удобным и выгодным жить под рукой богатого и сильного сеньора, не только рекомендовали ему себя и вступали к нему в вассальную зависимость, но даже присоединяли сюда и зависимость ленную, то есть добровольно отдавали ему свои небольшие земельные участки с тем, чтобы получить их обратно уже как лен, на правах феодального держания.
Нам предстоит теперь разъяснить еще одну новую существенную черту феодального общественного строя, а именно, каким образом землевладелец получил право суда над своими людьми, право иммунитета.24
Иммунитет – слово латинское и в римское время, так же как и начале Средних веков, означало только свободу от государственных податей и повинностей; потом это слово получило более широкое значение, и выражение уже означало пользование государственными верховными правами, переданное частным лицам.
Мы упоминали много раз, что церковь соединяла в своих руках огромную массу поземельной собственности, что церквам и монастырям принадлежали большие пространства земли, лежавшие то рассеянно, то сплошной массой. Многие церкви получали от королей – еще при первых Меровингах – особые привилегии, освобождавшие их земли и людей от государственных налогов и повинностей, иногда от службы в военном ополчении. Эти привилегии и назывались: immunitates – иммунитеты. Потом понятие иммунитета расширилось. В позднюю Меровингскую эпоху с ним соединялось уже изъятие духовных земель из-под власти чиновников.
Духовные лица находили, что нельзя допускать графа или других представителей светской власти в церковную ограду, так как это мешает тишине созерцательной жизни в монастырях; может быть также, они, действительно, имели основания жаловаться на произвол и насилие королевских чиновников. Те из них, которые пользовались особым расположением короля, стали выпрашивать расширение своего иммунитета в том смысле, чтобы короли поручали им самим взимание разных фискальных доходов.[143]
Далее, в церковных имениях жило множество свободных и несвободных людей (homines ecclesiatici), которые находились в полной зависимости от церкви, de facto были ее подданными. Поэтому, чтобы упрочить судопроизводство и устранить часто происходящие судебные столкновения и споры, короли передавали духовным владельцам сначала так называемую среднюю юрисдикцию, то есть полное право гражданского суда над всеми светскими людьми, живущими в их имениях, и вместе с тем право взимать с них законом положенные штрафы и виды. Духовные владения, получавшие такие права и привилегии, представляли уже относительно органов исполнительной королевской власти некоторого рода недоступные острова, в которых настоятель монастыря был настоящим государем всех обитателей церковной территории.
Предшественники Карла Великого в даровании таких иммунитетов еще довольно бережливы, но сам Карл был до такой степени щедрым в этом отношении, что после его смерти только немногие епископства и аббатства не имели подобных иммунитетов. Впрочем, было немало и подложных грамот.
Едва ли, однако, справедливо мнение, что уже Карл Великий ввел обычай давать духовным лицам полную юрисдикцию, то есть простирающуюся и на преступления уголовные. Во всяком случае, в тех тяжких преступлениях, за которыми следовала уже не денежная вира, а другие более суровые наказания, суд не принадлежал духовенству. Полную юрисдикцию епископы и монастыри получили позже.
Посреди изъятых церковных и светских владений и между ними жили рассеянно свободные люди, мелкие собственники, которые еще оставались подсудными графу. Поземельные их участки лежали в виде маленьких островов. Естественно, что церкви и аббаты старались распространить свою юрисдикцию на независимых своих соседей. Вследствие того между ними и графами возникали постоянные столкновения, споры о подсудности. Чтобы устранить их и укрепить судопроизводство, Карл Великий и его преемники распространяли иммунитет на все смежные и посреди лежащие земли и предоставили церквам юрисдикцию над всеми свободными людьми, оседлыми в изъятом округе.
Таким образом уменьшилась территория, подвластная графу, и вместе с тем число людей, ему подсудных. Иммунитет Карла Великого означал теперь (особенно когда при его преемниках духовные владельцы получили полную юрисдикцию) не только освобождение от государственных повинностей, изъятие из-под судебной и полицейской власти, но и самостоятельный суд и расправу. Но так как епископам и аббатам неприлично было заниматься светскими делами, судебными тяжбами и полицейскими мерами лично, то поэтому каждая церковь должна была держать для всего этого особого светского уполномоченного, который первоначально назывался защитником – defensor, потом – обыкновенно – церковным адвокатом (avocatus ecclesiae), фогтом (vogt). В первое время таких фогтов давал церквам сам король, но впоследствии везде назначали его сами епископы и аббаты. Фогт представлял церковь в светских делах, защищал ее земельные владения, чинил суд и расправу над свободными и несвободными людьми, жившими на ее земле, вел подданных церкви на войну, если она (земля) не была освобождена от военной повинности или если сами епископы и аббаты не предпочитали лично вести их.
Церковный адвокат получал свою должность от епископа или аббата, но так как, по каноническим правилам, церковь не могла судить уголовных дел, особенно таких, которые вели за собою смертную казнь, то фогт должен был спрашивать у короля Blutbann, то есть право уголовной расправы, которую, по юридическому понятию, мог разрешить только король. Обыкновенно церкви и монастыри избирали себе фогтом кого-либо из знатных соседей, из крупных поземельных собственников.
Почти всегда фогт получал от церкви бенефиции или прекарий, так что вместе с тем он был и вассалом церкви; кроме того, третья доля всех денежных пеней и судебных доходов поступала в его пользу.
Король в своих доменах был вместе государь и собственник, владел землей и был верховным повелителем и господином и верховным судьей всех людей, на ней живших. Он получал подати от жителей городов, включенных в домен, и часть поземельных доходов и плодов земли от трибутариев, холопов и вообще несвободных людей, поселенных в его поместьях и находившихся в отношениях зависимых людей (hörige); он был вместе с тем их верховным судьей. Передавая части своих доменов в бенефициальное владение, король, разумеется, передавал землю вместе с людьми, на ней поселенными. Королевские трибутарии вступали вследствие этого к бенефицианту в такое же отношение, в каком прежде находились к королю. Вместе с правом владения землей бенефициант получал верховные права короля – суд и подати – в частное владение.
Суд и подати были в то время две главные формы всей государственной власти, элементы, почти исчерпывающие все ее содержание; таким образом, уже тогда возникает понятие, в котором заключается смысл средневековой истории и основание всех политических форм и учреждений этой эпохи, – понятие, что политические права, права верховной государственной власти могут быть частной собственностью и могут быть приобретены вместе с землей. Домены были частной собственностью короля; но он считал такой же частной собственностью все свои государственные права – судебную власть, законодательство, администрацию, подати; считал, что все это также можно было отчуждать, дарить, передавать и уступать другому, и даже продавать, как землю. Таким образом, иммунитет, то есть изъятие из-под графской юрисдикции, уже лежал необходимо в каждом бенефиции.
Право иммунитета, как сказано выше, не осталось только за монастырями: оно перешло и в руки частных лиц; кроме того, светские владетели захватили еще это право, пользуясь смутным временем, последовавшим за распадением монархии Карла Великого. Таким образом они сосредоточили в своих руках огромные права, образовались как бы государства в государстве, причем все прерогативы верховной власти сосредоточились в руках феодалов.
Из иммунитета Г. Вайтц выводит еще один факт. Известно, что землевладельцы, получившие иммунитет, – иммунитетные господа (Immunitätsherren), должны были также назначать штраф не явившимся на отправление воинской службы. Стоило только сеньору простить своему вассалу этот штраф, и вассал освобождался от повинности. Отсюда-то Вайтц и производит, в тесном смысле, «сеньорат», то есть право феодального владельца требовать исполнения военной обязанности от подчиненных ему вассалов и вместе с тем право предводительствовать ими на войне (Heerbann). Мы отмечаем, что военные повинности, бывшие сначала только обязанностью людей свободных, потом, с увеличением числа добровольных прекариев, были перенесены и на людей несвободных; не избавлены были от них и церкви и монастыри. Однако последние стремились к тому, чтобы отделаться от этой повинности, как и от всех государственных обязанностей. Они мало-помалу достигли этого посредством иммунитета. Первый шаг был сделан тем, что, подобно судебным доходам, подобно штрафам и вирам, и Heerbann, то есть принудительное право требовать исполнения военной повинности с правом наложения денежных наказаний, уступлено было монастырям и духовным сановникам. Уже при Карле Великом являются некоторые случаи такого расширения иммунитета. Это, очевидно, само по себе не заключает еще полного освобождения от военной службы, но легко могло повести к такому результату. Государственная власть отказывалась от своей принудительной силы, теряла средства наказывать тех, которые уклонялись от исполнения общей государственной обязанности, передавая свое право частным учреждениям и лицам. От воли епископа или аббата зависело теперь, привлечь своих вассалов к участию в походе или нет; ему стоило только простить штраф, налагаемый в наказание за уклонение от военной повинности, или удовольствоваться незначительным денежным взысканием в свою пользу, чтобы угодить желанию своих вассалов остаться дома. Преемники Карла Великого пошли дальше, и мало-помалу, по мнению Г. Вайтца, церковь приобрела над своими подданными все права сеньората.
Воспользуемся уже названной выше статьей Фюстель де Куланжа, чтобы свести в одно все характерные признаки иммунитета и дать более точное определение его.
1. Иммунитет есть милость, благодеяние (beneficium). Он даруется лично королем человеку, просившему его, о чем упоминается обыкновенно и в иммунитетном акте. Эта просьба и дарование милости возобновляются каждый раз по смерти владельца грамоты, которая не переходит по наследству.
2. Привилегии иммунитета состоят в освобождении епископа, аббата или крупного сельского сеньора от административной власти как в отношении юрисдикции, так и в отношении сбора податей и местной полицейской администрации. Они не уничтожают в принципе иерархию герцогов, графов и центенаров, но тем не менее сотни земельных имуществ ускользают из-под их власти.
3. Иммунитет не уничтожает и королевских прав; король ни в каком случае не отказывается от них, он отказывается только от предъявления их через своих чиновников. Отсюда проистекает, что государственная власть, не будучи в состоянии действовать административно, приобретает характер непосредственного и личного патроната; подданный теперь не более как лично верный вассал.
4. Иммунитет всегда даруется большому земельному владельцу – епископу, аббату или светскому владельцу, – и никогда тем людям, которые обрабатывают крупные поместья и живут на них. Он не имеет в себе ничего демократического и всегда клонится к пользе магнатов. Все права, в которых государственная власть теперь отказывает своим уполномоченным, передаются крупным владельцам, а не низшим классам. Как естественное следствие изгнания с территории королевского чиновника, землевладелец становится судьей всех людей на своих землях и публичное право превращается, внутри привилегированных поместий, в право частное. Он собирает подати, которые независимо от того отданы королю или нет, превращаются на практике в частную контрибуцию. Все обязательства, которые раньше население выполняло по отношению к королю и государству, люди несут теперь по отношению к владельцу.
Таким образом, иммунитет изменил отношения людей между собой: как класса землевладельцев по отношению к королю, так и низшего слоя населения по отношению к землевладельцу.
Иммунитет является одним из важнейших явлений феодального строя. В течение многих столетий он был одним из этих тысячекратно повторяющихся фактов, которые незаметно и наконец совершенно изменяют учреждения известного народа. Он во многом способствовал утверждению вместо административной монархии, которая была установлена еще в римское время и продолжаема Меровингами, – новой системы феодальной верности.25
Королевская власть, вначале относившаяся недоброжелательно к установлению новых отношений, наконец перестала препятствовать всему этому. И действительно, выгода для центральной власти очевидна: зная только несколько сильных и могущественных людей, королю гораздо легче было заботиться о них, сноситься с ними, а через них уже со всеми теми, кто стоял под их непосредственной властью. Кроме того, Каролинги воспользовались этим еще для своих военных целей. Они находили гораздо более выгодным, чтобы богатый землевладелец являлся к отбыванию воинской повинности не один, а вместе со своими вассалами, с людьми, рекомендовавшими ему себя. Они являлись на войну по обязанности, налагаемой на них землей, которой они владели, но исполняли эту службу вместе со своим покровителем. Подобное распределение, как сказано выше, было признано настолько удобным, что короли издали даже ряд эдиктов, делая вступление под покровительство обязательным для тех, кто еще не имел покровителя. Кроме того, в указе от 816 года говорилось, что человек, вступивший раз в подобные личные подчиненные отношения, не имел права разрывать их без особых, уважительных на то причин. Разрыв допускался только в исключительных случаях: так, если вассалу угрожал его покровитель оружием, если сеньор оскорбил жену или дочь его, хотел продать его в рабство и тому подобное; вассал мог разорвать союз для перехода к другому сеньору только по соглашению с первым, ибо для права перехода требовалось удостоверение в том, что вассал освобожден от подчинения своему прежнему покровителю (сеньору).
Последней причиной разложения прежнего государственного устройства и самым решительным моментом в развитии феодального порядка был переход должности графа в наследственное право.26 Граф (лат. comes) был главным правителем округа, высшей административной единицы государства меровингских франков, носившей два названия: латинское – pagus (что у Тацита соответствует отдельным германским национальностям, которые он называет словом civitas) и германское – Gau, что значит «волость», «земля» (как было на Руси в старину – Черниговская земля, Рязанская земля и т. д.). Когда римляне овладели Галлией, они оставили прежнее деление ее народов на civitates. При варварах должность графа вновь появляется, но происхождение ее в этот период объяснить почти невозможно. Во всяком случае, нельзя предполагать, что «граф» соответствует «principes» Тацита, то есть что графство связано с германской дружиной. Известно, что граф в Меровингскую эпоху не представлял важной фигуры: короли без церемоний расправлялись с ними казнями, наказывали членовредительством. Но впоследствии их значение поднялось. По эдикту 614 года, о котором мы говорили уже, в графы назначают только людей богатых. Особенно значение графа выросло при Карле Мартелле, когда на должность стали назначать королевских вассалов. Графы одновременно представляли власть короля, были его наместниками и его вассалами. Обыкновенно с графской должностью соединяли бенефиций в самом графстве. Постепенно и сама должность получила характер и значение бенефиция. Во второй половине IX века все бенефиции стали наследственными, превращаются в лены, и ясно, что такими же должны сделаться должности графов.
Естественным желанием графа было передать свою должность, свое звание сыну и дальнейшему потомству; слабая королевская власть уже не в силах препятствовать этому. И сами короли часто оставляли должность за сыном графа, так как он, воспитываясь при отце, лучше других знал дела графства и потребности управления, был знаком местным жителям. В этом отношении имеет большое значение капитулярий Карла Лысого, изданный в Керси в 877 году, перед отправлением короля в итальянский поход. Капитулярий гласит: «Если умрет какой-либо граф королевства, то мы желаем, чтобы сын наш вместе с ближайшими родственниками покойного графа, а также и другие чиновники этого графства и епископ, в чьей епархии оно находится, заведовали его управлением до тех пор, пока нам не будет возвещено о смерти прежнего графа и мы не будем в состоянии передать сыну его, находящемуся при нашем дворе, почести (honores), ему принадлежавшие. Если сын умершего графа еще ребенок, то пусть наш сын, епископ и другие местные власти точно так же озаботятся об управлении графством до тех пор, пока мы, получив известие о смерти отца, не предоставим сыну отцовских прав».
Этот капитулярий можно считать началом наследственности графских должностей. Мало-помалу постоянными усилиями должностных лиц он вошел в практику, отступление от него со стороны короля вызывало даже вооруженное сопротивление, как нарушение законного порядка. Мы уже знаем, что Парижское графство переходило наследственно к сыновьям Роберта Сильного. Ко времени утверждения Капетингской династии большая часть областей, входивших в состав монархии, находилась уже под действием этого закона.
Таким образом, должность графа переходила по наследству, а вместе с тем и вся власть, сопряженная с нею: судебная, военная, политическая. Графство, которое уже состояло из собственных земель графа и земель его вассалов, было его территорией. Теряя характер королевского наместника и становясь самостоятельным государем, граф сохранял лишь видимый характер вассала короля, оставаясь подчиненным ему только лично. Но такое подчинение было уже условное и имело в большей степени значение свободного договора, чем должностного подчинения. Король теперь для графа уже не souverain – государь, a suzerain, то есть ленный господин (Lehnsherr). Графство считалось леном короля, и каждый новый наследник в нем должен был принести королю ленную вассальную присягу. Взамен король давал ему инвеституру на графство (Belehnung), то есть утверждал его во всех наследственных правах и владениях.
Король имел только формальное главенство (Oberhoheit) над графством, как над жалованным им леном, но во внутренние дела управления он не мог вмешиваться. Граф не имел по отношению к королю других обязанностей, кроме тех, которые вытекали из ленной присяги: обязан был помогать королю на войне, по призыву его приводить с собой вассалов; являться ко двору для совещаний и судопроизводства. Только король и пэры, то есть другие королевские вассалы, равные графу по значению, могли его судить.
Переход государственной должности в наследственное право представляет нам вторую, высшую форму соединения верховной власти с поземельной собственностью, что и составляет сущность феодального порядка.
Вследствие этого перехода из франкских административных, управлявшихся графами областей образовались позднейшие феодальные графства, ленные владения высших баронов, имевших в своих землях полную власть.
Подобно графской должности стали наследственными и должности герцогов и маркграфов, возникли ленные герцогства и маркграфства, размерами своими превосходящие, иногда в значительной степени, простые графства. То, что происходило в высших сферах, повторялось и в низших: должности вице-графов – виконтов также сделались наследственными и послужили к образованию мелких феодальных территорий с низшей степенью феодальной независимости.
Вассалы герцогов и графов, получившие инвеституру не от короля, а от непосредственных господ своих, составляли класс низших баронов; они большей частью пользовались в своих землях правом средней юрисдикции (droit de justice moyenne). Бароны могли иметь и имели своих вассалов, мелких феодальных собственников, владельцев малых ленов, которым принадлежала уже только одна низшая юрисдикция (basse justice), вотчинная полиция и вотчинный суд (justice seigneuriale, Patrimonialgerichtsbarkeit). По отношению к королю такие мелкие феодальные владельцы находились уже в четвертой или даже в пятой степени ленной зависимости. Само собой разумеется, что она была чисто номинальная и существовала только в теории, а не в действительности; каждый вассал приносил присягу только своему непосредственному ленному господину. Даже связь между королем и аррьер-вассалами была чрезвычайно слаба; ему подчинены были непосредственно только его собственные вассалы. Духовные лица тоже входили в эту иерархию.
Итак:
1) Наверху видим мы короля, властителя властителей, который не поставлен никем, разве только, по позднейшей формуле, Богом и своим мечом.
2) Непосредственно за ним следуют прямые вассалы короны (vassaux directs), наследники древних герцогов и графов. Они имеют графство или герцогство непосредственно (sine medio) от короля – это пэры Франции. Между ними мы видим шесть епископов, которых случай сделал герцогами или графами их епархиального города.
3) Ниже их – графы, зависящие от пэров Франции или от короля, но уже не как короля, а только как сеньора.
4) Еще ниже – вассалы этих феодалов и так далее.
На основании всего того, что мы уже знаем о феодализме, можно дать определение его.
Феодализм есть смешение публичного права с частным, соединение прав верховной власти со всякой поземельной собственностью.
Феодализм – такой порядок вещей, в котором политические права, права государства делаются частной наследственной собственностью отдельных лиц вместе с землей; в котором все публичные отношения носят частный характер и публичное право заменено частным.
Феодальное государство есть такое, в котором нет граждан и подданных, а только вассалы; которое основывается не на равном подчинении всех публичной власти общего закона, а на частных отношениях личной вассальной зависимости, на частных договорах, связывающих отдельных лиц с королем и между собой.
Феодальное государство есть такое, в котором вся масса народонаселения находится в частной случайной зависимости, подчиняется власти отдельных лиц; король стоит в непосредственном отношении только к немногим, и эти немногие подчиняются ему только на основании ленного договора, потому что хотят и пока хотят.
Феодальное государство – такое государство, в котором все поземельные собственники пользуются в своих владениях большей или меньшей суммой прав верховной власти и связаны между собой и королем цепью взаимных ленных отношений; где все земли и их владельцы зависят частным образом одни от других и образуют длинную лестницу ленной постепенности; где король – только ленный господин, не отличающийся от других ничем, кроме того, что от него зависят высшие вассалы.
Наконец, феодальное государство – такое государство, в котором есть множество территорий, стоящих друг к другу в иерархической постепенности, зависящих одна от другой и подчиненных друг другу.
Одной из самых невыгодных сторон феодализма остается то, что ухудшилось положение низших классов; они лишились всякой защиты государственной власти от притеснений сильных магнатов. Правда, они могли жаловаться королю, но судить крупного вассала последний мог только вместе с пэрами; другие землевладельцы вообще ушли из-под его власти.
В заключение мы должны сказать несколько слов о том, какими законами руководствовались феодальные землевладельцы при отправлении правосудия в своих землях и существовало ли в то время одно, так сказать, общефеодальное законодательство.
Мы уже знаем, что германцы, придя на римские земли, нашли там римские порядки и римские законы. Тем не менее каждое из племен имело свою «варварскую» Правду и эти правды с течением времени были даже изданы, хотя и на латинском языке, но для употребления варваров (Lex Romana Burgundiorum или Breviarium Alaricianum – у бургундов, Antiqua – у вестготов). Сила этих отдельных племенных законодательств сохранялась довольно долго, и принцип личности права, как мы знаем, существовал до времени Карла Великого. Капитулярии являются первым общегерманским законодательством, первым территориальным правом, но наряду с ними все же еще сохраняют силу прежние Правды. Феодальный порядок уничтожает их совершенно, так же как и принцип личности права. До того как будет выработан новый кодекс законов, вместо прежних варварских Правд утверждаются на феодальных территориях местные обычаи (coutumes). Постепенно кутюмы выводят из употребления всякое другое право на отдельных феодальных территориях, даже капитулярии Карла Великого.
Распад монархии Карла Великого и образование отдельных государств: внешняя история Франции (814–843)
Приступим теперь к краткому обозрению истории монархии Карла Великого до воцарения Капетингов.1 Прежде всего стоит на очереди вопрос, так много занимавший ученых, именно – вопрос о причинах распад монархии Карла Великого. Этот вопрос рассматривает Гизо в своей лекции. Одни ученые падение империи объясняли неудовлетворительными качествами преемников Карла Великого (Людовика Благочестивого, Карла Лысого, Карла Толстого, Карла Простого): если бы, говорят, они имели ум и характер основателя империи, то она продолжила бы свое славное существование. Другие – приписывали ее падение жадности герцогов, графов, виконтов и других королевских чиновников всякого рода: они хотели стать независимыми верховными правителями, поэтому похитили власть и разделили государство. Наконец, утверждали, что норманны виновны в ее падении, так как продолжительные их набеги привели к бедности народа. Эти объяснения Гизо назвал узкими и неосновательными, а взглядом, «заслуживающим серьезного исследования», посчитал точку зрения Тьерри (двадцать четвертая лекция у Гизо).
Знаменитый А. Тьерри причиной распада монархии Карла Великого считал борьбу рас, вызванную внутренней антипатией племен, соединенных под властью короля. С одной стороны – романизированное галлоримское население, с другой – германское. В политическом и религиозном отношении и то и другое были подчинены одной власти, но между ними сохранялось сознание внутреннего противоречия. Тьерри в девятом и двенадцатом письмах «Lettres sur l’histoire de France» делит эпоху после смерти Карла Великого до восшествия на престол Гуго Капета (то есть 814–967 годы) на два периода. Первый период начинается со смерти Карла Великого и кончается смертью Карла Толстого (то есть 814–888), второй – доходит до 987 года (то есть до воцарения Гуго Капета). Этим двум эпохам соответствуют два различные фазиса распадения, два развития различные по характеру, но происходящие от одних причин и идущие к одной цели. Из событий первого периода важнейшие – ссоры Людовика Благочестивого с сыновьями и сыновей между собой. Таким образом Тьерри доходит до образования девяти королевств (по Гизо – семь) на развалинах империи.
1. Франция – между Шельдой, Маасом, Соной, Роной, Пиренеями и Атлантическим океаном и часть Испанской марки по ту сторону Пиренеев, образующая графство Барселонское.
2. Королевство Наваррское – почти вся марка Испанская между Пиренеями и рекой Эбро.
3. Прованс, или Бургундия Цис-Юранская между реками Соной и Роной, Альпами, Юрой и Средиземным морем.
4. Бургундия Транс-Юранская – Швейцария, Валлис (Valois), область Женевская, Chablay и Bugey.
5. Лотарингия – между реками Рейном, Маасом и Шельдой.
6. Германия – между Рейном, Немецким морем, Эльбой, Одером и Альпами.
7. Италия.
8. Бретань.
9. Аквитания (по Гизо: бретанские графы и аквитанские герцоги в конце IX века еще не носили королевского титула – и поэтому, по его мнению, образовалось только семь королевств).2
Второй период (888–987) – это время борьбы: изгнания потомков Карла Великого, чисто германской династии, галло-франками.
Гизо в своей двадцать четвертой лекции, разбирая мнение Тьерри, не отрицает совсем существования национальных причин, но считает их побочными, не главными. Во время смут и междоусобиц, рассуждает он, племена группировались самым разным образом, и далеко не всегда в силу племенного родства. И само образование королевств нельзя объяснять одним национальным единением; например, в обоеих Бургундиях (Транс- и Цис-Юранской) можно найти представителей всех племен. В середине VIII века, говорит Гизо, галло-франкское государство представляло хаос и анархию. Карл Великий сделал попытку воскресить римские и германские начала и создать прочный государственный организм под именем «империи». Воскрешение это было, по выражению Гизо, «гальваническое».3 Невозможно поддерживать насильно единство в обществе, когда ни в одной из отдельных частей его, ни в общественных отношениях не видно было присутствия необходимых для этого начал. «Власть и нация распались потому, – заканчивает Гизо, – что единство власти и нации было невозможно; все стало местным», потому что начала общего не было ни в умах, ни в жизни, ни в интересах людей. Когда «кончилось это брожение различных общественных условий и различных властей», когда установилась связь между мелкими общественными единицами – этот общий результат к концу X века получил название феодального устройства.4
Немецкий ученый Нитч (Nitzsch) в своей истории немецкого народа объясняет причину недолгого существования империи Карла Великого отсутствием общеторговых интересов. Германия граничила со славянским миром на севере, а на юге ей приходилось сталкиваться с миром арабским, так как сарацины к тому времени утвердились уже в Сицилии, южной Италии и Испании. А между тем империя совсем не принимала участия в международной торговле, не основывались города, не было продуктов, предметов размена. Таким образом, империя оставалась предоставленной самой себе, она была лишена внутри того могущественного объединяющего начала, которое заключается в торговых отношениях, в развитии общей экономической жизни. Отчасти взгляды и выводы Нитча, может быть, и верны, но кажется, что многое он преувеличил, а многое еще пока не расследовано. Нитч считает виновной в распаде империи Карла Великого аристократию. Она не признавала короля: опираясь на вассалов, в своих владениях сама была государственной властью.
Также Нитч указывает на разность стремлений, существовавшую между аристократией духовной и светской.5
Действительно, мы видим еще со времен Карла Мартелла, со времени секуляризации духовных имуществ для раздачи их светским приверженцам Карла Мартелла, что духовенство и светские магнаты постоянно находятся во враждебных отношениях. При сыне Карла Мартелла Пипине Коротком борьба не прекращается, так как реституция духовных имуществ была неполная и, с другой стороны, вследствие новых секуляризаций. Этот антагонизм двух самых могущественных сословий выказался очень резко на соборе 794 года, который был созван Карлом Великим для объявления недействительными постановлений Вселенского собора 787 года (Второго Никейского). На этом соборе светские вассалы короля требовали дальнейшей секуляризации духовных земель, тогда как духовенство высказывало опасение за целость своих владений.
Таким образом, вопрос чисто экономического характера произвел, как видно, глубокое раздвоение между магнатами. Ввиду этого является вопрос: какое сословие имело больше силы, светские ли вассалы короля или клир? Тут мы видим большую разницу в мире германском и в мире романском, во владениях Карла по эту или по ту сторону Рейна.
В мире романском перевес имела власть духовная. Здесь христианство было распространено ранее, духовенство пользовалось большим влиянием, имело в своих руках большие земли, почти все монастыри получили уже право иммунитета.
По ту сторону Рейна духовенство утвердилось только незадолго до смерти Карла Великого (при Бонифации), оно еще не могло пустить глубоких корней в народе, монастырей было очень немного (в Южной Баварии – Тегернсее, в Баварии – Святого Бенедикта и еще несколько других). Хотя короли и давали германским монастырям право иммунитета, но не в таком размере, как это они делали в областях галло-римских. Правда, и феодализм не мог еще пустить глубоких корней, так как этот институт был чужд духу германской личной свободы; все-таки мы видим, что при Карле Великом и после него в Германии аристократия имеет сильный перевес над духовенством.
Теперь появляется вопрос, кто же служил большим оплотом для неограниченной власти императора – духовенство или светская аристократия? Где имел император более сил: на романском западе или на германском востоке? Кто был главным защитником империи из этих двух сословий? Необходимость империи, и империи неограниченной – это воззрение христианское, полученное в наследство от Рима; единству церковному, по христианскому воззрению, должно соответствовать и единство политическое. Сама империя образовалась вследствие союза папы с королем франков: папе нужна была поддержка в борьбе с византийскими императорами-иконоборцами, короли делали завоевания во имя христианства, покоряли вновь завоеванные земли папе, утверждали и поддерживали везде авторитет папы. Само помазание на царство, коронование императором Священной Римской империи было всецело в руках папы.
Отсюда видно, что идея единого германского государства была идеей христианской, идеей католичества – ввиду этого ее и должно было поддерживать преимущественно духовенство. В Галлии, где духовенство было сильнее, эта идея находила большую поддержку, чем в Германии, где, при преобладании светского элемента, такого сочувствия к идее германо-романского единства нет. Притом же германская национальная идея о конунге в свободной стране при личной свободе каждого подданного совершенно не соответствовала римской идее о неограниченной власти императора всего христианского мира.
Само собой разумеется, что это различие в социально-экономических условиях (то есть преобладание духовного элемента в Галлии и светского в Германии) должно было совпадать с племенным различием. Этим объясняется, почему императоры всегда высказывали больше сочувствия к областям галло-римским, к той части империи, где преобладали галло-римские элементы. Сверх того, нужно иметь в виду при рассмотрении вопроса о причинах распадения монархии Карла Великого общие условия общественные и социально-экономические. Дюммлер6 признает принципиальную противоположность между монархией франков, как монархией общехристианской, и между возникшими из нее отдельными государствами, имеющими национальный характер. Но, замечает он, мы далеки от того, чтобы считать причиной разложения то, что было следствием разложения. В борьбе королей за наследие Карла Великого мы едва замечаем первые слабые признаки различия – немецкого, французского и итальянского характера, однако без всяких следов ясного сознания национальной обособленности: подобно тому как в детских ссорах, сопровождающих детские игры, едва замечаются первые признаки будущего различия в характерах между родными братьями. О борьбе принципов не может быть здесь никакой речи; нет того, чтобы возвышенному идеалу возобновленной Римской империи противопоставлялась идея национальной самостоятельности. Напротив, полное осуществление идеала не удалось единственно вследствие слабости и своекорыстия тех, которые должны быть его носителями, и далее, вследствие не перестававших никогда действовать стремлений частных лиц к обособлению отдельных провинций и племен. Стойкий обычай деления земель (удельная система), поддерживаемый честолюбивой материнской нежностью к своему сыну, оказывается более сильным, чем защищаемое церковью нераздельное единство Священной Римской империи. В происходящей из этого борьбе светские магнаты, лишенные одушевления к церковным идеям, ищут только собственные выгоды, приобретая за счет короны новые земли, и тем самым упрочивают разложение. Распространение вассальных отношений укрепляет силу магнатов и их возможность к тому, чтобы направлять решения сеймов в соответствии с их желаниями.
Дюммлер утверждает, что идеал духовенства непрочен вследствие своекорыстного стремления королей и светских магнатов. Распадение происходит не по национальному признаку, а по нормам феодальным и племенным, то есть большие государства заменяются многими мелкими феодальными монархиями. Вследствие взаимного соперничества, говорит он далее, близкие родственники королей мало-помалу находят себе другую опору, другой центр тяжести – в национальном единстве своих жителей. На основе старой племенной общности, которая у них оставалась, сплотились люди, говорящие по-немецки и – говорящие по-французски, сплотились не так как раньше, но в новом соединении.
Дюммлер расходится с А. Тьерри в том отношении, что он не признает стремлений к национальной обособленности при распадении монархии Карла Великого. По его мнению, национальности образовались позже, из срастания более мелких самостоятельных частей; образование их более случайно.
Этого же мнения придерживаются и другие ученые, например Фиккер и Зибель. Первый считает, что в средние века, при распаде империи Карла Великого, еще не было представлений о нации и национальных интересах, как мы сейчас их видим и представляем себе (Fikker /. Das deutsche Kaiserreich in seinen universalen und nationalen Beziehungen. Innsbruck, 1861). Зибель изложил свои взгляды в «Die deutsche Nation», имея в виду противопоставить их взгляду Гизебрехта в его «Истории Германской империи».7 То есть книга Зибеля вышла как ответ Гизебрехту. Последний же в своем сочинении рассматривал историю Германии от времен Оттона I до Гогенштауфенов. Первый том вышел в 1855 году, когда немцами чувствовалась сильная потребность к объединению; этим стремлением к единству Германии, желанием такого единства и проникнут труд Гизебрехта. Он разбирает историю Германии не беспристрастно, а с чувством глубокого патриотизма и удивления, доходящего до идеализации перед величием Германской империи. Гизебрехт искал утешения в прошедшем величии «единой, могучей и великой Германии».
В начале своего труда он резюмирует мнения Дюммлера, Фиккера, Гизебрехта и других историков. Некоторые ученые, говорит он, отрицают возможность деления по национальностям. Они ссылаются на то, что нет писателя-современника, который упоминал о нации: Нитгард, современник распада монархии Карла Великого, писал, что было два языка и что были сильны местные племенные объединения, но никаких выводов из этого не делал. Действительно, между баварцем и его соседом швабом есть различия, но их гораздо меньше, чем между романцем и германцем. Нельзя же считать язык тевдийский или романский признаком национальности. В то время все нации в одном государстве были сплочены и сильны. Во всем этом, писал Зибель, есть доля правды, но все же Германская империя в Средние века вовсе не заслуживает почитания. Стремление королей к получению короны и их неоднократные походы в Италию вовсе не соответствовали интересам народа. Желание получить императорскую корону отвлекало монархов от борьбы со славянами, в борьбе за нее они забывали о возвращении некоторых земель, отвоеванных и занятых славянами. В общем, мысль Зибеля сводится к тому, что средневековые императоры стремились к универсальному господству и забывали при этом о своих «домашних» интересах. Он считал, что более «разумным» для Германии было бы заниматься политикой по отношению к славянам.
Национальное чувство, писал также Зибель, осознается вполне ясно только там, где национальная субстанция получила живое и прочное воплощение в соответствующей форме государственного устройства. В период переселения народов такое стремление существовало, но выражалось оно в чувстве национального единства не всей нации, но отдельных племен. Когда империя соединила все племена, то обособленность каждого из них еще продолжала некоторое время существовать. Но все-таки постоянное соприкосновение германских племен друг с другом все более и более расширяло узкий горизонт племенного родства. Ведь то, чего не сознавали германцы, существовало на самом деле. Единство национальности, о которой совсем не думали, все-таки жило в крови и языке, в симпатиях и антипатиях, и чем сильнее высказывались эти интересы при распадении монархии Карла Великого, тем интенсивнее должно было быть их ощущение, тем крепче сознание национального единства.
Таким образом, по Зибелю выходит, что то, что не сознается, – то все-таки существует и оказывает влияние на исторический ход событий. Зибель признает, значит, бессознательное, инстинктивное стремление германской нации сплотиться в одно целое, независимо от того, является ли это стремление фактором при распадении монархии Карла или нет.8
Теперь перейдем к изложению главных фактов, последовавших за смертью Карла Великого (814).9 После его смерти на престол вступает старший сын короля Людовик Благочестивый (814–840).
Прежде представляли Людовика Благочестивого человеком слабым, отдавшим власть в руки приближенных, подпавшим под их влияние; думали, что он был человеком бесхарактерным, знавшим только две страсти и не заботившимся больше ни о чем, кроме охоты и монашеской жизни. Однако новейшие исследования Симеона (Simson В.) приводят к совершенно другим выводам.10 Симеон доказал, что Людовик обладал энергией и не имел только постоянства и выдержки. Он, правда, полагался на других и предавался монашеской жизни, допуская большое влияние духовенства в делах государства. Влияние это и склонность к монашеской жизни выразились у него, между прочим, в том, что он основал массу монастырей, раздал немало иммунитетных грамот. При нем был построен Корвейский монастырь в Саксонии, колония монастыря Корби во Франции на Сомме. Также он заботился о распространении христианства внутри Германии и между племенами, при нем была основана епископская кафедра в Гамбурге. В начале царствования Людовика все шло мирно, за исключением нашествия норманнов во Фрисландию; впрочем, норманны не составляли тогда угрозы для Европы.
Людовик был назначен императором по просьбе Карла Великого на ассамблее в Ахене в 813 году без содействия папы.11 Раздосадованный этим, папа Лев III вздумал не признавать власти его над Римом и прилегающими к нему областями и присвоить себе светскую власть в них.12 Он самовластно казнил нескольких римских вельмож, обвинив их в намерении убить его, но решение дела отдал на усмотрение уполномоченного императора. Людовик поручил своему племяннику провести следствие в Риме. Тогда папе пришлось отправить посольство к Людовику с оправданиями; через некоторое время папа умер. Преемник его, римский вельможа, принявший имя Стефана IV, тотчас же послал уведомление императору, что избран папой; он велел римлянам присягнуть на верность императору и выразил желание приехать к нему.13 Людовик согласился и велел лангобардскому королю проводить папу через Альпы. В 816 году папа Стефан прибыл в Реймс. Когда он подъезжал к городу, Людовик с епископами и всем двором вышел навстречу, поклонился до земли и проводил в назначенное ему жилище.
На следующее воскресенье папа отправился с Людовиком и супругой его Эрменгардой в Реймский собор и при совершении литургии возложил на голову короля великолепную корону, которую привез из Рима; возложил корону и на королеву.
Коронуя императора, римские епископы ловким расчетом поддерживали мысль, что коронование папой необходимо для императора, хотя бы он уже был выбран на ассамблее раньше того. Но сам Людовик не придавал коронации никакого особенного значения и считал годы царствования не со времени коронации, а со дня смерти отца – Карла Великого.
Папа же этим обрядом сохранял для римских епископов право духовно узаконивать императорский титул и иметь поддержку сильного короля. Сам Стефан не пытался изменить существующие отношения и, называя себя владетелем Рима, признавал императора государем этого города.
В 817 году Людовик под влиянием духовных советников, особенно аббата Валы,14 разделил свои земли между тремя сыновьями: Лотарем, Пипином, Людовиком. Этот раздел был только уступкой для вида древним франкским обычаям, так как земли, данные Пипину и Людовику вместе, очень были малы в сравнении с наделом старшего их брата. Таким образом, единство империи не было разрушено этим разделом.
Пипин получил Аквитанию, Людовик – Баварию, а Лотарь – титул императора, но земли не получил. Тогда же он был назначен в соправители отца, хотя его имя еще долго не встречается на грамотах рядом с именем отца, а на монетах его изображение еще не скоро появится наряду с отцовским. Акт о разделе дошел до нас. В нем также упоминалось, что если кто из братьев умрет, нового раздела наследства не будет, надо только определить наследника умершего. Если же умрет Лотарь, то вельможи должны спросить Божьего благословения на то, чтобы узнать, кто из двух оставшихся братьев должен заменить короля, получить императорскую власть. Людовик и Пипин получили владения, бывшие достаточно независимыми в империи Каролингов. Бавария долго до завоевания ее Карлом Великим была самостоятельна, ее князья считали себя вполне свободными в действиях и управлении; также и Аквитания, которая, находясь на рубеже военных действий против мавров, давно имела своих самостоятельных герцогов.
Непосредственным следствием этого раздела стало восстание в Италии короля Бернара – сына Пипина, племянника императора. Так как
Лотарь был провозглашен императором, Бернар должен был готовиться потерять свои земли в Италии. Он возмутился и двинулся на север с вооруженными силами. В этом случае Людовик обнаружил энергию, которую за ним долго не хотели признавать. Он быстро разослал требования войска к своим вассалам (эти требования дошли до нас). И хотя требования были суровы и тяжелы, вассалы подчинились – и вскоре Бернар был схвачен. Император отдал его на суд франков, который приговорил короля к смерти. Людовик же заменил смерть ослеплением.15 Это страшное дело, обычное для византийского двора, тяготило душу бесхарактерного Людовика, согласившегося на него. В 822 году он публично каялся в этом преступлении.
Жена Людовика – Эрменгарда – умерла в 818 году. По свидетельству хроник, король был в отчаянии и даже собирался принять постриг. Через год он решает вновь жениться и выбирает Юдифь, дочь баварского герцога Вельфа. Она скоро приобрела влияние на мужа и играла большую роль в его жизни. Образованная аристократка, Юдифь любила литературу и искусства. В 823 году у Людовика родился сын Карл, прозванный впоследствии Лысым. Все помыслы Юдифи были обращены на то, чтобы доставить Карлу как можно больше земель, в ущерб его старшим братьям. Сначала она хотела привлечь на свою сторону старшего сына Людовика – Лотаря; около 825 года его имя является на актах наряду с именем отца, на монетах чеканят головы отца и сына. Действительно, Лотарь дал обещание защищать Карла и его будущий удел. Само собой, что будь дан Карлу такой же удел, как и братьям, все обошлось бы мирно. Однако Лотарь, вероятно, понял, что стремления Юдифи и Людовика идут дальше того, о чем они с ним говорят. И вскоре наступило охлаждение между сыном и отцом с мачехой. В 826 году в Испанской марке произошло восстание. Людовик велел вельможам, подданным своим, помочь королю Аквитании. Это были Гугон Турский и Матфрид Орлеанский, которые проявляли сочувствие Лотарю. Пока они успели приехать с помощью, восставшие и их союзники арабы взяли много добычи и ушли с нею. Действия Гугона и Матфрида признали как умышленно небрежные. Сторонники Юдифи говорили, что те преднамеренно медлили идти против мятежников по ненависти к маркграфу Барселонскому Бернару. На сейме в Ахене (828 год) Людовик сместил графа Орлеанского с должности, что, кстати, говорит о том, что должность эта не была еще наследственной. Так что Лотарь имел основания быть недовольным императрицей Юдифью. А Бернар Барселонский, храбрый и опытный, который перед тем долго боролся с маврами на юге Франции, был приближен ко двору и стараниями Юдифи назначен камерарием (казначеем). Враги и завистники Юдифи, в том числе хронисты, называют Бернара любовником императрицы, но, зная ее горячую любовь к сыну и заботу о нем, для нас нет надобности этому верить.
В 829 году на сейме, созванном в Вормсе, был составлен новый раздел империи.16 Отличие от предыдущего состояло в выделении новых областей шестилетнему Карлу – областей, состоящих из Аллемании и верхней Бургундии. Эти владения несколько напоминают последующую монархию Карла Бургундского. Таким образом, Карл Лысый получал большую часть; важно также и то, что этим решением владения Лотаря делились на две области с двумя центрами – Ахеном и Реймсом. Аллемания – земля первого германского племени, поселившегося в нынешнем Вюртемберге, Бадене и, после долгой борьбы, в Эльзасе, откуда они вытеснили франков. Также заняли они нынешнюю немецкую Швейцарию, то есть кантоны Берн, Цюрих и другие. Аллеманы, завоеватели и язычники, долго не поддавались римскому влиянию, тогда как бургунды быстро романизировались. Таким образом, единство империи нарушалось.
Новый раздел, как и следовало ожидать, возбудил сильную оппозицию среди духовной аристократии. Она стала возбуждать сыновей против отца. Так как нарушителем единства стал Людовик, то защитником империи, представителем интересов единства, естественно, являлся Лотарь. Неудовольствие это обнаружилось в 830 году, когда был объявлен поход на бриттов в Арморике. Бернар, граф Барселонский, назначенный предводителем в этом походе, целым рядом удачных битв и походов заставил покориться герцогство Арморику. Кажется, однако, что он умышленно оскорбил духовенство, предприняв поход в Страстную пятницу, то есть в день, когда походы воспрещались. Духовенство дало знать Пипину, сыну Людовика Благочестивого, правителю Аквитании, что поход предпринят, собственно, против него, что покорение Арморики только уловка. Вала, аббат в Корби, убедил его попытаться избавить отца от «колдовства» Юдифи.
Вспыхнуло восстание против Бернара, графа Барселонского, и Людовика Благочестивого. Вскоре к Пипину присоединился его брат Людовик Баварский, которого отец подозревал в возможной измене и долго не отпускал от себя. Им на помощь шел Лотарь из Италии. Цели похода братьев: смерть Бернара, удаление Карла, сына Юдифи, и восстановление договора 817 года о разделе империи. Силы их были слишком велики, поэтому скоро Бернар, с согласия Людовика Благочестивого и Юдифи, был удален от двора. Сам же Людовик, Юдифь и Карл отдались в руки сыновьям.
Людовик не согласился на требования сыновей отказаться от императорской короны и стать монахом. Он сумел добиться встречи с Пипином и Людовиком Баварским, а также настоял на том, чтобы созвать сейм в городе Нимвеген, то есть в областях немецких, решить там все дела и уладить недоразумения. Результатом сейма была поддержка Людовика Благочестивого и возвращение Юдифи и Бернара, а также заключение аббата Валы в монастырь. На собрании не нашлось никого, чтобы поддержать обвинения против Юдифи. Она на следующем сейме, в Ахене, приняла очистительную присягу в знак своей невиновности. Бернар также заявил на сейме (сейм по юридическому значению равнялся королевскому суду) о своей невиновности и по франкскому обычаю пригласил обвинителей на судебный поединок. Никто не вышел, тогда и Бернар произнес очистительную присягу. После сейма он вновь занял высокое положение при дворе, но все же не первое место, как прежде. Людовик Благочестивый снова стал полновластным императором. Лотарь принужден был смириться и уступить. Однако надо иметь в виду, что немалую роль в борьбе сыновей и отца играла светская аристократия.
Людовик, чувствуя себя глубоко оскорбленным, летом постарался отомстить оскорбителям. Он вызвал Пипина Аквитанского, которым был недоволен за его неявку на сейм. Когда сын, наконец, явился, то был встречен неблагосклонно и отдан под стражу, но сумел бежать в свой удел. Людовик созвал в Орлеане сейм, чтобы судить непокорного сына как мятежника. Также ему доложили, что другой сын – Людовик Баварский – недоволен отцом. Тогда император с ополчением направился против него. Людовик, видя свою слабость, отступил; затем, явившись в Аугсбург к отцу, просил прощения, подчинившись тем условиям, на которых отец согласился его простить. Теперь император мог направить свои силы против Пипина, который тоже оказался не в силах бороться с отцом. Из Аквитании Пипин удалился в Трир, откуда бежал. Людовик отобрал у него удел, который был передан Карлу Лысому.
Но тут поднялся ропот, что передачей Аквитании нарушен договор 817 года о разделе империи. Опять противниками Юдифи выступают магнаты и аббат Вала. Начинается борьба Людовика Благочестивого с сыновьями. В борьбе 833 года он и победил бы, но сыновьям оказал помощь папа Григорий IV.17 Может быть, причиной этого стало недовольство папы Людовиком Благочестивым за то, что он напрасно ждал согласия императора на посвящение в папы; может быть, папа был недоволен нарушением договора 817 года, освященного его предшественником; может быть – другие причины, например то, что Италии угрожали сарацины и папа надеялся на помощь Лотаря.
Когда папа принял сторону Лотаря, франкское духовенство разделилось на две партии. Выставляя себя посредником, желающим прекратить раздоры, папа требовал повиновения от епископов и аббатов, но медлил ехать к императору. Между тем большинство франкских епископов, в особенности на востоке и севере государства, держались стороны Людовика. По приглашению императора они собрались в Вормсе, дали друг другу обещание оставаться верными Людовику и послали Григорию требование, чтобы он немедленно приехал. Они заявляли, что если папа остается верен своей присяге императору, то будет принят с почестью, а если станет упорствовать в своей вражде против законного государя – они отказывают ему в послушании; они даже угрожали отлучить от церкви и низложить его самого и епископов его партии. Григорий испугался. Однако аббат Вала, ссылаясь на постановления соборов и распоряжения прежних пап, доказал Григорию, что папа обязан охранять мир церкви и что он имеет право суда над всеми епископами, в то время как сам не подлежит ничьему суду. Ободренный и убежденный Валой в своей правоте, папа заявил франкским епископам, что их решение незаконно, что они не имеют никакого права отделяться от Вселенской церкви и подвергать в его, папы Григория, лице унижению Апостольский престол.
Людовик Благочестивый в 833 году выступил против сыновей из Вормса по долине от Страсбурга к Базелю. Близ эльзасского императорского имения Кольмара, на равнине Красное поле (Rothfeld) он сошелся с войсками сыновей, среди которых находился и папа. Они послали ему уверения в своей сыновней преданности, и что они только защищают сейчас свои права, нарушенные враждебной им партией. Папа как посредник поехал к Людовику, чтобы дело решилось миром. Людовик Благочестивый встретил его на коне и сказал, что не решается оказать обычных почестей, так как папа явился без приглашения. Папа ответил, что явился для восстановления мира. Людовик допустил папу в свой лагерь и стал оказывать знаки уважения. Начавшиеся переговоры, длившиеся несколько дней, отсрочили битву, и это погубило Людовика Благочестивого. Выступая в поход, он взял со своих воинов клятву неизменно защищать его; однако во время перемирия, пока шли переговоры, они бывали у неприятеля. Одни оказались обольщены врагами и перешли на сторону сыновей императора, другие – боялись многочисленности войска противника. Многие считали виновной в раздоре отца и сыновей императрицу Юдифь, о которой была молва, что она нарушала супружескую верность, что она – колдунья, захватившая власть над одураченным мужем посредством волшебства. Многие пошли с императором на войну против воли и оставались в войске только из стыда нарушить присягу, которую недавно дали. Мятежники успокаивали совесть этих людей, объясняя, что присяга оставаться верным порядку, установленному в 817 году, не менее священна, чем присяга императору; говорили, что если они перейдут на сторону сыновей, то мир восстановится без кровопролития; словом, инсургенты употребляли всяческие обещания и угрозы, чтобы поколебать верность воинов Людовика. План их вполне удался. Во время переговоров многие воины Людовика перешли на сторону его сыновей. Папа вернулся от Людовика с предложениями, оставлявшими сыновьям мало надежды на мирное разрешение дела.
Надобно было ожидать битвы. Однако в ночь по возвращении папы воины императора целыми толпами шли в стан Лотаря. На следующее утро, в день Петра и Павла, при Людовике остались только немногие воины и несколько епископов. Из стана сыновей донесся боевой крик. Оставшиеся при императоре видели, что если дождутся нападения, то погибнут. Людовик велел им идти к его сыновьям, сказав, что не хочет, чтобы кто-нибудь был убит или ранен за него. Сыновья прислали клятвенное уверение, что жизнь Юдифи и Карла не подвергнется никакой опасности. Тогда Людовик вместе с женой, сыном и небольшой свитой поехал из опустевшего стана к мятежным сыновьям и отдался во власть их. С ними поступили как с пленными, посадили под стражу. Юдифь была отправлена за Альпы, в Тортону, а Карла заточили в монастырь.
Таким образом, без всякого кровопролития власть перешла из рук Людовика в руки Лотаря. Но эта легкая победа подорвала уважение к династии. Масса народа гнушалась изменой, жертвой которой стал Людовик. Летописи того времени замечают, что это предательство было позором франков. Красное поле (Rothfeld, campus rubin) народ стал называть с тех пор Полем лжи (Lugenfeld, memtitus campus).
Одержав победу над отцом, Лотарь стал вести себя как император. Чтобы дать этому акту легальное значение, он назначил сейм в Нейстрии в Париже. Между тем Григорий IV вернулся в Рим, сожалея о своей поездке. Он не примирил враждующих, как был обязан римский епископ, а послужил орудием для честолюбия мятежных сыновей императора, освятил своим одобрением измену.
На парижский сейм Лотарь отправился с отцом, но оставил его в аббатстве Сен-Медард в Суассоне. Заметно было большое сочувствие к несчастному императору. В монастыре император проводил тяжелые дни. Но никакими убеждениями и угрозами нельзя было принудить его к отречению от императорского сана; осталось напрасно даже ложное известие, что Юдифь, постриженная в монахини, умерла, а Карл пострижен в монахи. Людовик служил по своей жене заупокойную мессу. Низложить отца формальным порядком Лотарь не решился, опасаясь возбудить сопротивление, поэтому было употреблено другое средство. Существовало папское постановление, говорившее, что человек, подвергнутый за тяжкие преступления церковному покаянию, теряет право носить оружие и должен пойти в монахи или всю жизнь оставаться лишенным гражданских прав. Это постановление не было принято в церковное франкское право, но парижский сейм использовал его, чтобы устранить Людовика от власти. К императору отправили нескольких епископов, чтобы убедить в необходимости совершить церковное покаяние в грехах. Людовик по своей набожности согласился. Лотарь в сопровождении светских и духовных вельмож приехал в Суассон присутствовать при унижении отца. В церкви Святого Медарда, наполненной народом, Людовик в одежде кающегося стал на колени и прочел написанную для него формулу покаяния, в которой перечислялись тяжкие грехи его – и прежние, в которых он уже приносил покаяние раньше, и новые.
Людовик плакал, читая покаяние; кончив чтение, он снял с себя перевязь, на которой был меч, архиепископ Эббон Реймский18 надел на него одежду человека, находящегося под церковным наказанием, и сказал ему, что он отныне не может носить оружия и должен посвятить себя исключительно молитве Богу. Подвергнув Людовика этому унижению, его отвели назад в монастырскую келью; но он по-прежнему не соглашался на пострижение в монахи. Лотарь увез его в Компьен, потом в Ахен, где должен был собраться сейм.
Однако все это привело к тому, что общественное мнение склоняется в пользу Людовика. Епископы поспешили снять с Людовика интердикт и объявили его в 834 году невиновным. Когда Людовик снова появился среди народа, опоясанный мечом, массы народа встретили его с энтузиазмом. Пипин и Людовик Баварский вполне помирились с отцом, а Лотарь, не считая себя в безопасности, спасается бегством; Юдифь опять возвратилась из Италии к мужу. Четыре наиболее враждебных Людовику епископа были лишены своих кафедр. После примирения младших сыновей Людовика один только Лотарь продолжал враждовать с отцом, поддерживаемый графами Нантским и Турским. Борьба шла некоторое время и окончилась тем, что Лотарь прибег к великодушию отца. Людовик оставил ему только Италию, отняв другие владения. Помощники Лотаря были наказаны отнятием у них ленов.
К этому времени относится проект нового раздела. Юдифь вскоре по своем возвращении опять приступает к своему плану сближения с Лотарем, чтобы при его помощи отобрать земли у братьев и оставить побольше уделов Карлу. Так, по смерти Пипина его земля – Аквитания – была отнята у его сына19 и разделена между Лотарем и Карлом (по акту 817 года удел одного из умерших королей должен достаться избранному по народному голосованию). Людовик Баварский, обиженный тем, что ничего не получил после смерти брата, поднял восстание. Против него выступил в поход сам император, но по дороге он заболел и на одном из маленьких рейнских островов в виду Имгельгейма скончался в июне 840 года.
После его смерти Лотарь, Людовик Баварский и Карл Лысый не могли долго оставаться в мире. Младшие братья вооружились против деспотизма старшего, представителя власти и единства монархии.20 В 841 году произошла известная битва при Фонтенуа-ан-Пюизе (Fontenoy en Puisaye), где войска Лотаря потерпели поражение. Говорят, что пало 30 тысяч воинов.21 Впечатление от этой кровопролитной битвы было ужасно.22 Людовик и Карл, чтобы теснее скрепить свой союз, сходятся у Страсбурга, где и происходит между ними знаменитая обоюдная клятва. Об этих событиях рассказывает Нитгард, внук Карла Великого по своей матери Берте, дочери Карла и жене графа Ангильберта. Нитгард, единственный светский писатель того времени, рассказывает нам следующее:
«Людовик (Немецкий) и Карл (Лысый) сошлись 14 февраля (842 год) в городе, известном прежде под именем Аргентория, а ныне его называют обыкновенно Страсбургом, и дали друг другу торжественную клятву, как она читается ниже: Людовик на романском языке, Карл на тевдийском (lingva tevdisca). Но прежде, нежели была произнесена клятва, они сказали речь собравшемуся народу: один по-романски, другой по-тевдийски. Людовик, как старший, начал и говорил так: “Вы знаете, как часто преследовал Лотарь этого моего брата по смерти отца и как он старался совершенно погубить его; ни братская любовь, ни христианское чувство, никакое другое средство не могли склонить его к сохранению справедливого мира с нами; поэтому мы решились наконец передать дела суду Божию и ожидать от него решения, какого каждый заслуживает. Как вам известно, мы вышли победителями из Божьего суда; он был побежден, и его приверженцы рассеялись, куда могли. Но, побуждаемые братской любовью и из жалости к христианскому народу, мы не хотели его истреблять совершенно; как прежде, так и теперь мы убеждали предоставить каждому его право.
Он не хотел, однако, подчиниться Божьему приговору и продолжает враждовать против меня и моего брата и опустошать наши земли огнем, грабежом и убийством. Поэтому мы, доведенные наконец до крайности, сошлись вместе и определили в вашем присутствии произнести клятву, чтобы вы не могли сомневаться в нашей верности и братской любви. И это все мы делаем, руководимые не беззаконными страстями, но желанием, если Бог пошлет нам мир и спокойствие, обеспечить благосостояние нашего государства. Если же я, – чего упаси Боже, – попытаюсь нарушить клятву, данную моему брату, то каждый из вас освобождается от повиновения и присяги, которую мне вы дали”» (Nithardus. Hist. lib. Ill, 5).23
Чрезвычайно интересно и характеристично обращение Людовика. Он говорил на романском языке, чтобы его поняли воины Карла. Наоборот, Карл говорил по-тевдийски, чтобы его поняли воины Людовика. Отсюда можно вывести, что Людовик обращается уже не к народу, который шел на войну, а к вассалам. Это подтверждается словами Людовика, что воины дали ему присягу, чего ополчение народное не делало. Текст клятвы сохранен Нитгардом на том и другом языке. Lingva romana, на котором произносится клятва, не есть язык литературный латинский, язык церкви и самого Нитгарда. Это латинский говор в Галлии, из которого развивается язык французский. Впрочем, в тексте Нитгарда, как его обыкновенно печатают, есть много сомнительных форм. Французский текст исследован со стороны филологической, немецкий текст также критически разобран.
«Когда и Карл повторил те же самые слова, – продолжает Нитгард, – Людовик, как старший, первый произнес клятву в следующих выражениях: “Ради Божьей любви, ради христианского народа и нашего общего спасения впредь, насколько Бог даст мне силы, так я буду защищать этого моего брата Карла, помогая ему и всякими другими способами, как должно по правде защищать брата с тем условием, чтобы и он мне делал то же самое; и с Лотарем не вступлю никогда ни в какие сношения, которые заведомо мне, будут вредны этому моему брату Карлу”. “Pro Deo amur et pro Christian poblo et nostro commun salvament, d’ist di in avant, in quant Deus savir et podir me dunat, si salvara eio cist meon fradre Karlo, et in adiudha et in cadhuna cosa, si cum om per dreit son fradra salvar d’ist, in о quid il mi altresi fazet”» и так далее.
Когда же кончил Людовик, Карл прочел подобную же клятву на тевдийском языке. За клятвами обоих королей следует клятва войска:
«Если Людовик клятву, которою он своему брату Карлу клялся, сохранит, а Карл, мой государь со своей стороны того не сдержит, а я не буду в состоянии его удержать и в том ему препятствовать, то никакой помощи против Людовика не окажу ему». Это произносили воины Карла, в том же клялись и войска Людовика», «каждое войско на своем языке» (Nithardus. Ibid.).
Тут в первый раз выступает на сцену различие двух народностей. Карл и Людовик знают по три языка, то есть латинский (литературный язык того времени) и разговорные французский и немецкий языки. Важно для нас также само название языка «тевдийский» (это одно из первых мест, где встречается это название). Общее выражение Deutsch сделалось народным только в X веке. До тех пор встречается язык тевдийский, который, однако, ничего общего с языком тевтонским не имел. С другой стороны, подданные Карла Лысого говорят только на романском языке.
В 843 году Лотарь был так стеснен братьями, что согласился на новый раздел земель, который был произведен на основании договора, заключенного в Вердене. Акт о разделе не дошел до нас. Людовик, владевший Баварией, получил земли между Рейном, Немецким морем, Эльбой и Альпами, то есть Зарейнскую Германию до Эльбы, часть Швейцарии и Австрийского Тироля; Карл, считавший своею собственностью Аквитанию, получил Септиманию, Испанскую марку, часть Бургундии, лежавшую на западе и на юге от Соны, всю Нейстрию, франкскую землю в тесном смысле слова, или, как тогда называлась эта часть северной Галлии, Францию, Бретань, Фландрию. В этих областях господствовало романское население.
Лотарь удержал за собой Италию, где ему пришлось выдерживать борьбу с сильными сарацинами, титул императора и промежуток между землями Карла и Людовика, то есть земли между Соной, Роной и Маасом на западе и Рейном – на востоке (то есть Прованс, Дофине, Франшконте, Эльзас, Лотарингию и Швейцарию). Лотарингия получила название как Lothaire regnum от него – или, вернее, от Лотаря II. Владения Лотаря похожи на владения Карла Смелого, герцога Бургундского. Они располагались между двумя народностями и, представляя смешанное население из обеих народностей, долгое время служили яблоком раздора между французами и немцами.
В общем, деление монархии Карла Великого по Верденскому договору 843 года довольно правильно и не насильственно. Хотя в подробностях оно и уступает, но в общем соответствует трем национальностям: немецкой, итальянской и французской.
Конечно, мнение историков, что с этого документа, собственно, и начинается французская история, является крайностью; тут уже слишком преувеличено значение Верденского договора. Вообще же с договором 843 года привыкли связывать распадение монархии Карла Великого.