Лекции по истории средних веков — страница 6 из 36

Мирная колонизация германцев на римской территории

Обращаясь к рассмотрению вопроса о германских поселениях на почве Римской империи, мы непременно должны иметь в виду основную мысль, что гораздо раньше, чем началось насильственное вторжение германских племен на римские земли и их занятие, варвары проникали в большом числе на римскую территорию и мирным путем, с согласия императорского правительства, и эти-то мирные поселения, основанные под непосредственным наблюдением императорских чиновников, мы разумеем под названием германской колонизации.

Знаменитый натуралист Дюбуа-Раймонд говорит,[56] что Римская империя пала под напором варварской силы потому, что в то время недостаточно развиты были естественные науки. Если бы римляне, полагает он, знали употребление пороха и умели обращаться с огнестрельным оружием, то империя могла бы стать в совершено иные отношения к варварам. Но он упускает из виду ту сторону дела, что если бы все это даже было, то огнестрельное оружие, которому он придает такое великое значение, было бы и в руках тех самых германцев, против которых империи пришлось бы стоять. Рим побежден не набегами варваров, не насильственными вторжениями отдельных племен, а той германской силой, которая мало-помалу просачивалась на римскую почву в виде массы колонистов, селившихся там с соглашения римского правительства.

Поселения германские имели различный характер.

Прежде всего римляне селили на своих землях военнопленных, взятых после удачных войн. Правда, что они не всегда в полном составе отправляемы были на поселение. С некоторыми, даже многими, поступали очень жестоко: часть военнопленных обыкновенно предназначалась для кровавых зрелищ в цирках. Так, Константин Великий (мы уже говорили об этом) после победы над бруктерами в 306 году отправил в трирский цирк двух конунгов и множество простых пленных. То же самое повторилось в Трире еще раз, уже после Миланского эдикта. Христианская церковь препятствовала этим жестоким и унизительным для человеческого достоинства зрелищам, но они все-таки прекратились не скоро. После Никейского собора Константин Великий издал эдикт, в котором он высказывал неодобрение кровавых зрелищ и гладиаторских боев, впрочем в довольно общих выражениях. Также Валентиниан I в 371 году отправил в Рим множество пленных саксов на съедение зверям, и когда некоторые их них лишили себя жизни, не дождавшись страшного дня, то знаменитый философ Симмах с негодованием отзывался об этом поступке низких варваров, лишивших благородных римлян давно ожидаемого удовольствия видеть их на арене цирка добычей голодных зверей. После победы, одержанной Клавдием (Claudius Gothiens, 268–270 гг.), все римские провинции оказались наполнены рабами-варварами.

В IV веке, в период постоянной борьбы с германцами на границах, число германских рабов должно было постоянно возрастать. Галатские купцы занимались выгодным ремеслом – торговлей невольниками, набиравшимися из военнопленных, и развозом их во все концы империи. В конце IV века едва ли нашелся бы хоть один состоятельный дом, вообще имевший возможность держать рабов, в котором не было бы германца, служившего в комнатах или работающего в саду или на поле. На дальнем востоке, в Антиохии, Иоанн Златоуст встречал белокурых рабов в богатых домах.

Факт существования огромного количества рабов германцев может быть подтвержден тем обстоятельством, что при нашествии готов на Рим в начале V века 40 000 их, недовольных римлянами, присоединились к Алариху. При Феодосии и его сыновьях множество иноплеменников на римской территории вызывало опасения со стороны благомыслящих людей. Синезий, знаменитый писатель времен Аркадия, говорит: «Огромное количество рабов-германцев тем более опасно, что многие родичи их занимают места в войске нашем».

Кроме этих рабских поселений, которые можно было найти даже в глубине Азии, существовали еще поселения другого характера, рассмотреть которые следует несколько подробнее.

Весьма часто случалось, что огромное количество германских пленных, а иногда и целые племена сдавались после сражения на волю римлян безусловно.

Они назывались «dediticii» (то есть сдавшиеся на милость) и были также поселены на римских землях. Припомним здесь взгляд Савиньи на происхождение колоната.¹ Мы не можем согласиться с теорией знаменитого юриста, который доказывает, что учреждение это обязано своим происхождением исключительно поселениям германцев, но вместе с тем не отрицает и того, что после образования его множество варваров селилось в качестве колонов: они делались крепкими земле хлебопашцами, должны были обрабатывать землю, чаще всего государственную, а иногда и частную. Римское государство владело многими выморочными землями, оставшимися после смерти владельцев, и также приобретало много земельных имуществ посредством конфискаций. На этих огромных землях, принадлежащих фиску, и селились военнопленные. Сведения о таких поселениях находим мы у некоторых римских писателей-панегиристов, которые вообще служат довольно важным источником для изучения данной эпохи. Безымянный панегирист Констанция Хлора рисует нам такую картину после победы его над франками и фризами: «Мы теперь видим, как под городскими портиками сидят пленные толпы варваров; под жестоким ударом розог смирилась их свирепая натура, взрослые мужчины дрожат от страха, возле них старухи, которые с жалостью смотрят на своих испуганных детей, и молодые жены, которые разделяют уныние своих супругов; связанные вместе одной и той же цепью, мальчики и девочки шепчут друг другу привычные ласковые речи; и все они будут распределены между провинциалами империи; все они сидят здесь в ожидании того, что их отведут на те земли, которые их трудом из пустынь превратятся в цветущие поля». Представляя военнопленных обрабатывающими землю, он говорит: «Хамавы и фризы, блуждающие прежде на наших границах, теперь, покрытые потом и грязью от деревенских работ, обрабатывают наши поля, являются на еженедельную ярмарку с продажным скотом, и вот варварский земледелец понимает цену хлеба»[57].

Наконец следует третья картина, где германский варвар превращается в усердного и верного слугу императора при военном наборе: «Если его позовут к набору, он спешит на зов с готовностью, скоро обтирается на службе; его спина безропотно подвергается обычным наказаниям: ибо он гордится именем воина».[58]

Городские общины, а равно и отдельные земледельцы нередко получали германцев на условиях крепостного права. Это подтверждается также и эдиктом Аркадия и Гонория (409 год), изданным по поводу пленных германцев из племени сциров (sciri); в этом эдикте он приглашает землевладельцев заявлять свои требования, если они хотят получить рабов для обработки земли.

Колоны были ценны не только потому, что они обрабатывали землю и вносили ежегодно огромное количество податей государству, но и потому, что из них набирались рекруты. Рабы не могли служить в войске, так как военная служба считалась почетом, зато колоны для пополнения военных сил были вполне пригодны. Владельцы больших имений (latifundia) должны были ставить известное количество рекрутов со своей земли. Если землевладелец имел мало земли и не мог ставить рекрутов, то с ним соединялись другие и ставили вместе. Но земледельцы часто поставляли в рекруты самых плохих людей не только в нравственном, но и в физическом отношении.

Тогда развилась известная система заместительства. Она состояла в том, что земледельцы освобождались от обязанности ставить людей, если внесут деньги – 25 золотых монет за каждого; потом уже само государство восполняло ряды войска. Сенаторские дома были освобождены от обязанности ставить рекрутов; по отношению к ним за правило принят был взнос денег.

Таким образом, очевидна двойная выгода германских поселений для государства: 1) от освободительных взносов землевладельцев составлялись значительные суммы, которые шли в казну; 2) из германцев же набирались сильные, полезные рекруты. Оттого-то в Риме, когда поднимался вопрос о принятии германских племен, просивших позволение поселиться на римской земле, или же просто о принятии германцев в военную службу, все единогласно решали его в положительном смысле.

Итак, множество германских колонов поселено во всех провинциях в виде людей, прикрепленных к земле, которые платили поземельную подать и отправляли государственную повинность, служа в рядах войска.

Франки получили земли при Максимиане; при Констанции Хлоре хамавы и фризы поселены на правах колонов в области прежних кельтских племен; германские поселенцы в северо-западной Франции и на верхней Сене, вследствие движения вперед салических франков, в V веке опять соединились со своими единомышленниками. Указание на поселение фризов, например, заключает название «Frisione-curtis» (теперь Friscourt к северу от Амьена), находимое в грамоте 798 года. В северной Бургундии немецкие поселения еще долго сохраняли свою особенность. Германские поселения существовали во всех провинциях; в большом количестве находим мы их в Галлии, где они граничили с поселениями свободных варваров – федератов. Очень важно, что занятию, например, Галлии франками предшествовала мирная германская колонизация, притом колонизация в двояком смысле, так как германцы явились тут колонистами, то есть поселенцами на чужой территории и колонами, то есть прикрепленными к земле хлебопашцами; колонизация подготовляла успех будущего германского завоевания.

Другой ряд поселений встречается преимущественно в Галлии, но существовал также и в других провинциях. Это так называемые поселения лэтов (laeti). Название некоторые ученые считают германским, так как у германцев (франков, фризов и саксов) был класс полусвободных людей, которые назывались литами. Другие же производят слово от латинского «laetus» – веселый, радостный. Скорее можно предположить, что ни то ни другое толкование не верно и что происхождение слова до сих пор неизвестно.

Такие поселенцы существенно разнятся от колонов и федератов. Лотами назывались те, которые добровольно селились преимущественно на государственной земле, не платили поголовной и поземельной податей, но обязаны были нести военную службу; им давали землю, которую они должны были возделывать и без позволения римского правительства не имели права оставить (эти лэтские поселения представляют, до некоторой степени, аналогию с нашими аракчеевскими военными поселениями). В определеное время, в определенных местах лэты занимались военными упражнениями; специально для них существовали школы, где их, конечно, учили латинской грамоте и приучали быть римлянами.

Звание лэтов наследственно. Право раздачи лэтских земель (terrae laeticae) принадлежало императору. Однако к концу IV века были лэты, занимавшие земельные участки без императорского annotatio (письменная пометка), – должно быть, как следствие послабления со стороны городских властей. Эти злоупотребления хотели уничтожить изданием законов.

Резюмируем вышесказанное для того, чтобы еще яснее показать различие между колонами и лэтами.

1. Колоны обрабатывали землю, не владея ею, а в качестве крепостных; лэты владели землей как хозяева и могли даже иметь рабов.

2. Из колонов вербовались рекруты посредством набора; лэты не подвергались набору, ибо каждый из них обязан был уметь обращаться с оружием и быть постоянно готовым к призыву.

Составлялись целые лэтские округа или префектуры, которых особенно много было в Галлии. В «Notitia Dignitatum utriusque» (самое лучшее издание О. Seeck, недавно вышедшее),² любопытном памятнике конца IV века и начала V века, представляющем нечто вроде альманаха или имперского адрес-календаря с перечислением военных отрядов, гражданских и военных чинов и так далее, сохранились названия лэтских префектур. Число их простирается до 12; из них 7 находятся в Галлии и преимущественно в Шампани, Нормандии и Бретани. В северной части Галлии они предназначались для защиты границы от варваров, а на западе охраняли Галлию от грозных морских набегов саксов.

Не лишним будет заметить, что некоторые из лэтских поселений в Галлии находились в непосредственном соседстве с большими поселками германских колонов Констанция Хлора, так что во многих местах Галлии образовалось почти сплошное германское население. Все это в значительной степени способствовало позже успеху франкского завоевания.

Кроме колонов и лэтов упоминаются еще третьего рода поселения, а именно поселения так называемых gentiles (слово это, в сущности, значит «иноплеменник», «язычник», но здесь ему придано совершенно другое значение). В определении характера и отличия поселений гентилов мнения ученых расходились; некоторые предполагали, что это были только военные отряды, состоявшие из пленных варваров, размещенные в разных местах. Но Leotard,³ выпустивший в свет свое «Essai sur la condition les barbares établis dans l’empire Romain au IV siècle», полагает, что гентилы были то же, что и лэты; он говорит, что они так же получали во владение различные участки земли с правом обработки их в свою пользу, но с тем только различием, что должны были составлять в римском войске не пехоту, как лэты, а конницу. Упоминаются даже два отряда гентилов, служившие в императорской гвардии (они служили в ней только представителями своего войска, как у нас, например, гвардейские казачьи и гренадерские полки). Отряды гентилов встречаются в Африке и Азии, но особенно много их (так же как в Галлии) в Нормандии. Следует заметить, что отряды составлялись не из одних германских племен, а преимущественно даже из сарматов; к германцам принадлежали только четыре. В позднейшее время имя сарматов придавали скифам, которые в памятниках являются безразлично под этими двумя именами, а иногда носят и третье имя – киммериан. Но в изучаемое нами время под скифами разумели только живущих в степях южной России готов, так что, вероятно, общее название сарматов, объединявшее в одну группу разнообразные народы, быть может, заключало в себе и славян.

Главным же образом мы должны видеть в их составе аланов, которые славились как смелые и неутомимые наездники, и ясно, почему из них-то и состояли конные отряды гентилов.

Кроме трех охарактеризованных нами родов германских поселений, на римской почве существовали еще поселения целых племен – федератов, свободных союзников, сохранивших свое государственное устройство, свое вече, даже своих князей. Таковы были в древнее время батавы, отчасти франки и вандалы в Паннонии.

Кроме того, наплыв германцев продолжался в виде отдельных, часто весьма многочисленных отрядов, поступавших на службу Риму. Этому служит примером большой 40-тысячный корпус готов в римской армии при Константине (первые федераты).

Поселения германцев дают нам возможность объяснить тот относительно спокойный переход от римского господства к варварскому, которой совершился в истории человечества на рубеже древних и Средних веков. Германцы, повторяем, восторжествовали не победой над легионами Рима, не бурным завоевательным нашествием, а постоянным, неутомимым просачиванием на почву империи, работой на римских виллах, огромным количеством своих соплеменников в рядах римского войска и даже значительным числом их на высших ступенях церковной иерархии. Колонизация германцев особенно усилилась со времен Константина Великого. При императоре Феодосии это делается особенно заметно: природное римское население начинает тяготиться присутствием такого огромного количества варваров. Фактов, подобных известным действиям готов в Солуни,⁴ можно насчитать несколько, но, несмотря на все это, мы видим, что даже такой умный, дальновидный и энергичный правитель, как Феодосий, не может отказаться от системы варварских поселений и наплыв германцев все продолжается.

Второй период Великого переселения народов. Вестготы, гунны. Движение готов на Римскую империю

Продолжающиеся переселения германцев из прежних мест их оседлости заставляют нас возвратиться к готам, которых мы оставили в степных равнинах южной России, рассмотреть некоторые явления и факты из их жизни и проследить их дальнейшие движения на запад.

Поселившись в южной России, готы не составили одного сплошного обширного государства, а разделились Днестром, как мы видим, на две ветви – Тервингов и Грейтунгов, так что царство Германариха Остготского, о котором всегда упоминается в сочинениях о древнейшем периоде русской истории, по всей вероятности, не было так могущественно, как говорит Иордан (по Иордану, царство Германариха простиралось от Черного моря до Балтийского и даже до Белого, потом от Карпат до Волги и устьев Дона – Iordan. Get. § 120). Надо полагать, что Германарих был конунгом одного племени и, может быть, имел под своей властью соседние славянские и финские племена (Иордан упоминает о подвластных готам племенах vasina, merens и другие, о которых можно предполагать, что это финские племена весь и меря – Iordan. Get. § 116).

Как уже известно, готы делали морские набеги, грабили берега Черного моря и доходили в Малой Азии до Каппадокии. Походы имели для готов особо важное значение еще в том отношении, что они познакомили их с христианством. Пленники, взятые во время набегов, открыли победителям новую веру и даже, до некоторой степени, явились миссионерами среди варваров-язычников.

К одной из таких пленных христианских фамилий принадлежал и знаменитый просветитель готов – Ульфила (Вульфила). Сократ, Созомен, Филосторгий (Philost. Hist. eccl. II, 5) и другие писатели прямо и определенно говорят, что он был каппадокийский грек. Во всяком случае, из Каппадокии вывезен был дед или прадед его (в 267 году), а сам Ульфила (Wulfila, немецкое vulfs – Wolf) родился в 311 году уже на готской почве (ум. 383 г.).

В нынешнем столетии немецким ученым Waitz’oм в одной из библиотек случайно открыт небольшой отрывок, где ученик Ульфилы Авксентий, епископ Доростольский (Силистрийский), сообщает о нем довольно точные и определенные сведения и передает даже «Исповедание веры Ульфилы».⁵ Родившийся в пределах южной России, между Днестром Днепром, Ульфила по вероисповеданию был арианец. Зная готский язык, он изучил также латинский и греческий, задумав еще в ранней юности дело, исполнению которого посвятил всю свою жизнь.

Еще в юности Ульфила сопровождал одного готского епископа на Никейский собор (Socrat. Hist. eccl. Lib. II, 41; Sozom. Hist. eccl. Lib. IV, 24), но по молодости сам он не мог иметь там влияния. Впоследствии он отправился в Константинополь и поступил в духовное звание чтеца-анагноста. Около 341 года его посвятили в епископы; Ульфила воротился на родину и там принялся за дело, которое давно задумал.

Во время проповеди у готов Ульфила подготовлял помощников и продолжателей своего дела, одним из них был Авксентий. Обращенные готы почитали Ульфилу, который был предан исполнению своей пастырской миссии. Проповедник Авдиан-аскет основал несколько монастырей на землях готов.

Составив с помощью греческого языка алфавит для готов, Ульфила познакомил их с искусством письменности и сам перевел на готский язык Святое Писание, за исключением только книг Царств.⁶

Любопытна причина, вследствие которой Ульфила в своем переводе пропустил книги Царств: он полагал, что для готов, воинственных и беспокойных, описание войн, которыми наполнены эти книги, будет положительно вредно (Philost. Hist. eccl. Lib. II, 5).

Своими переводами и изобретением готской азбуки[59] Ульфила положил начало самобытному народному развитию готов. Если готы, переселившись на римскую почву, дольше других сохранили свою самостоятельность, то этим они обязаны именно той опоре, которую находили в собственном вероучении, в святых книгах, переведенных на их родной язык.

Благодаря этому же обстоятельству арианизм на долгое время сделался национальной религией первоначальной Германии, его исповедовали не только готы, но и бургунды, вандалы и другие народы.

Итак, германцы, с одной стороны, вырастали приобретением самостоятельности, с другой – в ней же, религиозной автономии, лежит причина того, что государства их были непрочны на римской почве: они были в антагонизме с православными галло-римлянами, территории которых заняли, и это естественно ослабляло их. Ульфила долго проповедовал в стране готов и нашел множество последователей. Во время гонения, воздвигнутого на христиан вождем готов-тервингов – Атанарихом, мы уже не находим Ульфилы в Готии.⁷ Он не дождался перехода готов за Дунай и при начале гонения ушел из южной России. Со своими близкими людьми он нашел убежище около города Nicopolis – Никополь на Истре.⁸ Император Констанций, сам арианин, принял Ульфилу весьма ласково и позволил ему поселиться здесь, даже называл его «Моисеем своего народа».⁹ Готы, пришедшие с ним, отказались совершенно от своей воинственности и долго оставались на новом месте поселения. В пределах Римской империи Ульфила продолжал действовать совершенно так же, как и на своей родине; до самой смерти он был высоко уважаем императором. Перед своей кончиной он был им приглашен для умиротворения распри между последователями арианского исповедания и приверженцами какой-то новой секты, основанной одним готским еретиком.

Гонение это описано в почти современном и любопытном житии святого Саввы Готского;¹⁰ там говорится между прочим, что Атанарих ездил по Готии, возя с собой идолов, и принуждал христиан к языческим жертвоприношениям и что многие христиане пострадали. Об идоле (истукане) писал и Созомен (Hist. eccl. Lib. VI, 37).

Деятельность Ульфилы имеет огромное историческое значение.

Ульфилы уже не было, когда готы, под давлением азиатских народов, должны были двинуться на Запад, оставив свои жилища на Днестре и Днепре. Толчок к переселению их дали гунны – народы римского или туранского корня, движение которых было совершенно сходно с движением аваров и других варваров, вышедших из Средней Азии.

Гунны вначале произвели страшный натиск на аланов (или яссов), область которых они разорили, многих умертвили, а оставшихся принудили вступить в союз. Ободренные успехом, они бросились с величайшей храбростью на огромные и богатые владения Германариха, конунга, уважаемого всеми соседями за великую храбрость (Amm. Marc. XXXI. 3, 1). Германарих погиб в борьбе с гуннами, которые потом начали теснить и вестготов (тервингов).¹¹ Последние под предводительством Фритигерна и Атанариха заняли берег Дуная и послали к императору Валенту просить о принятии их на римскую землю, обещая при этом жить мирно и покойно и в случае необходимости выставлять вспомогательные отряды (Ibid. XXXI. 4, 1).

Слух о появлении нового варварского племени уже дошел до римлян, когда послы явились в Антиохию. Просьба подверглась долгому обсуждению ввиду необыкновенной многочисленности их; между тем льстецы восхваляли счастье императора, к которому без всяких забот с его стороны сами шли рекруты, с помощью которых войска станут непобедимыми. Теперь возможно будет вместо набора требовать с провинциалов деньги и государственная казна наполнится богатством (Amm. Marc. XXXI. 4, 2–4).

Осенью 376 года явилась необозримая масса их на Дунае (700 или 900 тысяч). «Едва только пришло позволение готам перейти реку и поселиться во Фракии, как началась переправа, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью, – говорит Аммиан Марцеллин, – на лодках, челноках и выдолбленных стволах деревьев переплывали они на римский берег. Река, которая и всегда представляла здесь большие трудности для переправы, теперь еще переполнилась от дождей, оттого многие, не будучи в силах совладеть с течением, потонули» (Ibid. 4, 5; см. Eunapius Sard. I. fr. 48, место довольно испорченное).¹²

Во время этого переселения обнаружилась главная язва римской империи – испорченность и взяточничество высших чиновников. Лупицин, comes per Thracias и «Dux» Максим с их бесстыдным корыстолюбием, по словам Аммиана Марцеллина, были причиной всего зла.

Когда решено было позволить готам поселиться на римской земле, вместе с тем постановлено было, в видах предупреждения опасности, перевезти сначала женщин и детей в виде заложников, а потом уже обезоруженных варваров. Но готы между тем говорили, что лучше расстанутся с жизнью, чем с оружием, и что непременное желание сохранить оружие подало повод упомянутым чиновникам брать с них взятки и вопреки условию разрешать им за деньги сохранять оружие при себе. Кроме того, варвары после переправы терпели недостаток в съестных припасах, хотя император приказал отпускать вождям их – Фритигерну и Алавиву провиант; недостаток провианта подал бесчестным чиновникам, как говорит Аммиан Марцеллин, повод заключить самые отвратительные сделки. Они продавали готам собак как съестной товар, меняли их на рабов, требуя одного раба за 10 фунтов мяса. Готы должны были расстаться со всеми своими драгоценностями и наконец, когда голод усилился, продавали за пищу сыновей, жен и сестер своих в рабство римлянам; этой участи не избегли даже дети знатнейших варваров.

Раздражение готов против бессовестных притеснений достигло высшей степени и выразилось, наконец, открытым мятежом по следующему поводу. Лупицин пригласил Фритигерна и Алавива на пир в Марцианополь, но не велел пускать в город никого из готов, для чего к воротам поставлена была даже стража. Голодающие готы стали просить позволения войти в город, чтобы купить себе хлеба, но так как их не пускали, вскоре между ними и городскими жителями возникла ссора, превратившаяся в кровопролитную драку. Часовые были убиты. Лупицин, услышав об этом и будучи разгорячен вином, выпитым в большом количестве, велел перебить часть готской дружины, стоявшей перед его жилищем как почетная стража и как охрана готских вождей, головы же выбросить за стены к их родичам – готам. За стенами произошел страшный шум и смятение; дикие угрозы раздавались со стороны готов, думавших, что конунгов римляне удерживают силой. Тогда Фритигерн обнаружил замечательную находчивость: боясь, чтобы его вместе с другими действительно не захватили как заложников, он сказал, что римляне подвергнут себя страшной опасности, если не отпустят вождей, чтобы успокоить готов, думающих, что начальники их убиты. Это предостережение подействовало, Фритигерна и всех готов выпустили; с восторгом принятые своими, они удалились поспешно и начали возбуждать повсюду готов к восстанию и мщению. (Подробности обо всем можно найти у Аммиана Марцеллина XXXI. 5, 5–9.)

Почти одновременно с этим явился и другой повод к войне. В Адрианополе стоял отряд готов, состоявших на римской службе; император Валент приказал отряду идти за Геллеспонт, в Малую Азию (376 г.). Сначала готы отнеслись к этому равнодушно, они согласны были идти, лишь бы им дали жалованье, провиант и два дня отдыха. Но городские власти попортили все дело, собрана была целая толпа мастеровых, оружейников и черни, которая стала грозить отряду нападением, если они не уйдут немедленно; даже пущено было несколько стрел. Тогда варвары пришли в ярость.

В следующем году сам Фритигерн явился под стенами Адрианополя; но, видя неумелость своих людей и непривычку их к правильной осаде, посоветовал «не вести войну со стенами и лучше обратиться на открытую страну, где может быть гораздо менее труда и гораздо более добычи». Во время этого обнаружилась и другая сторона опасного положения Римской империи: целые массы рабов, по словам Аммиана Марцеллина, перебегали к варварам, указывали им на лучшие места, на земли, изобиловавшие запасами (Amm. Marc. XXXI. 6).

Даже недовольные крестьяне-римляне предпочитали грабить вместе с варварами, чем подвергаться грабежу. За вестготами последовали остготы, как это показывают имена вождей; к ним присоединились гунны и аланы, тайфалы тоже восстали.

«Ни одно место, – говорит Аммиан Марцеллин, – если только оно не было совершенно необитаемо или непроходимо, не было пощажено ими. Не разбирая ни пола, ни возраста, убивали и жгли они все; младенцев отрывали они от груди матерей, убивали мужей на глазах у жен и взрослых детей через трупы родителей увлекали в рабство» (Amm. Marc, ibid.).

С горестью, пишет Аммиан Марцеллин, узнал император Валент обо всем этом и тотчас же отправил против них двух военачальников с войсками, которые отчасти оттеснили готов в балканские горы и разбили их мелкие отряды.

В то же время, когда на Балканском полуострове свирепствовали толпы готов, привлекая на свою сторону большие отряды римского войска, состоявшие из варваров, в Галлии, наиболее значительной провинции империи, происходил целый ряд восстаний так называемых багаудов.

Между тем против готов выступил из Константинополя сам император Валент. Вначале он был обрадован благоприятным ходом дел, но вскоре принужден был разочароваться во всех своих успехах. Император западной части империи – Грациан – спешил на помощь войску, находившемуся при Адрианополе. Религиозный антагонизм помешал успешному для римского народа окончанию войны: арианин Валент ни под каким видом не хотел дожидаться Грациана единственно потому, что тот придерживался Никейского вероисповедания, и без помощи его вступил в битву с неприятелем. (Правда, по Фемистию не видно прямых указаний на необходимые военные действия – сражения и битвы. Победа тогда состояла в успехе императора – хорошего политика. «Какова была бы польза, – спрашивает Фемистий, – если бы император наполнил Фракию трупами готов? Теперь они превратили мечи в плуги. Гораздо лучше, если Фракия будет теперь ими самими возделываться».) Как известно, сражение вблизи Адрианополя (378 год) окончилось полным поражением римского войска и гибелью Валента.

Война с варварами продолжалась и вскоре стала причиной возвышения Феодосия, который жил до тех пор в уединении. По смерти Валента правитель Западной Римской империи, Грациан, призвал его в соправители и он, вместо Валента, сделался императором восточной половины империи. На Феодосия прежде всего падала задача окончить борьбу с вестготами. Война продолжалась с переменным успехом еще несколько лет. Феодосий при помощи союзных варваров, отчасти того же самого готского происхождения, успел истребить по частям несколько готских шаек, опустошавших Фракию и грозивших Солуни и даже Константинополю. В 382 году он обрадовал столицу известием, что со страшным противником римского народа заключил мир и союз. Несмотря на победы и умелое обращение Феодосия с готами, мир, заключенный им, был весьма непрочен (Ranke. Ill, 168, 170).¹³

По условию договора они остались в пределах Римской империи (именно во Фракии) как федераты, но им не было отведено какой-либо определенной территории для поселения, где бы они могли усесться целыми массами; напротив, отдельные небольшие отряды готов были размещены в разных местах Балканского полуострова. Отчасти они получили, быть может, земельные наделы, в большинстве же случаев остались без земли и получали аннону, то есть хлебные запасы из императорских магазинов, не занимаясь земледелием (Ranke. Ill, 176). Готы, по своему обычаю, пришли на римскую территорию целыми семьями, а потому и для поселения их требовалось бы обширное пространство.

Тем не менее, несмотря на неудобство поселения, они оставались спокойными на своих местах все время царствования Феодосия. Этот последний сначала колебался, какой образ действия избрать относительно варваров, но потом примирился с ними, убедившись, что уже поздно думать об уничтожении германского элемента в римских владениях. Феодосий ясно понимал, что присутствие германцев мешает правильному развитию страны, но в то же время видел, что нет никакой возможности искоренить зло. Он даже сделал важную уступку готам, дозволив им в самой столице отправление богослужения в их арианских церквах и арианскими священниками. Число варварских войск в Константинополе было так велико, что город имел почти готский вид и римляне считали себя пленниками.

Восточная часть империи была наводнена готами, легионы наполнены ими; они приобрели могущественное влияние при дворе; даже в области моды высокие сапоги вместо сандалий и готское платье, готские длинные волосы, готская меховая одежда торжествовали над цивилизованными обычаями, пока не явились указы, прекратившие это поклонение лучшей части общества варварским обычаям. Феодосий опирался на готов в борьбе с узурпатором Максимом (Ranke. S. 190, 191).¹⁴ Максим нашел себе первоначально поддержку в легионах Британии, которые, говорят, были раздражены предпочтением, которое Грациан оказывал варварам, принимая их на службу. Он успел овладеть Галлией. В борьбе с ним Грациан был убит в Лионской провинции (383 год). Некоторое время на Западе правил Евгений, признанный Валентинианом II в Италии и самим Феодосием. Как удивлялись провинциалы, когда Феодосий явился с войском, состоявшим из готов, обученных на римской службе и исполнявших ее правильно. Победа осталась за Феодосием.¹⁵

Но как общественное мнение людей мыслящих и образованных, так и настроение толпы было все-таки крайне враждебно пришлым варварам. Это выражается на тысячу ладов во всех современных сочинениях. «Чего никогда не было, теперь случилось, – жалуется Иоанн Златоуст. – Варвары оставляют свое отечество, свободно разгуливают в наших областях, проходя многие мили, все сжигая и предавая грабежу; и затем они забывают, что им следовало бы воротиться домой. Они как будто водили хоровод, а не войну – они смеются над всеми нами». Современный, для позднейших времен великий авторитет медицинской науки – Гален объяснил, что для всех годятся его наставления, но только не для германцев, это «звери», и при том «совсем не благородные, а низшего разбора». Для ритора Фемистия ненавистно до последней степени само имя – «скифы», которое тогда, по преимуществу, означало «готы». Народное раздражение местного населения сказывалось в таких сценах, какими сопровождались известные события в Марцианополе и Адрианополе. Знаменитое восстание в Салониках, за которое Феодосий отплатил жестоким кровопролитием, направлено было прежде всего против распоряжения гота Ботериха. Философ Синезий описывает нам одну уличную схватку константинопольского населения с наемниками, и его сочувствие вполне на стороне толпы. Нужно прибавить, что этот последний писатель наиболее ясно сознавал опасность, грозившую империи от наводнения страны варварами. Он прямо говорит: «В империи теперь два начала: Ормазд и Ахриман – добро, которое борется со злом».

Итак, со стороны римлян и греков мы видим безграничное презрение или бессильную досаду.

Готы со своей стороны платили римлянам. Поведение варваров, размещенных военным постоем в разных местах, и прежде не всегда отличалось кротостью и добродушием; теперь жалоб туземного населения больше, и они основательнее прежних.

Император Феодосий все время своего царствования умел держать варваров в относительном покое, но не то видим мы во время правления его двух сыновей – Аркадия и Гонория, когда империя была разделена на две части. Начались новые и страшные восстания готов.

Другие нашествия. Аларих. Вестготское государство

Уже в течение некоторого времени вестготы мечтали воссоздать свою особую национальность, восстановить государство, которое они составляли во время своего пребывания на берегах Дона и Днепра.

Для осуществления этих планов готам нужно было избрать особого конунга, и они подняли на щит воинственного Алариха Балта.¹⁶ Смуты возобновились в пределах Римской империи. Готы подступили к самому Константинополю, но не разрушили его, уступая просьбам жителей и благодаря многочисленным подаркам; они вторглись в Аттику, сожгли Коринф, разрушили Афины, осаждали Фивы и разорили Пелопоннес.¹⁷

Вскоре Аларих сделался настолько могущественным, что услугами его стали пользоваться как Аркадий, так и Гонорий, и следствием такой политики римских императоров был ряд вторжений вестготов в Италию. Первое из них относится к 401 году; в ноябре этого года Аларих перешел границу Италии и осадил Аквилею; не сумев взять укрепленного города, он двинулся далее на запад. Командующий армией у Гонория – вандал Стилихон (Stilico) не располагал достаточными силами, чтобы немедленно выйти ему навстречу. Он велел укреплять стены Рима, вызвал легионы из Британии, где они защищали римлян от пиктов и скоттов, и даже Рейнскую армию, поручив охрану границы франкам. Сам он между тем отправился через Альпы в Рецию и Норик и переговорами успел склонить к поступлению на римскую службу многих варваров. Он спустился оттуда в Италию перед наступлением весны, когда Аларих угрожал Милану, который был местопребыванием западного императора Гонория. Сражение произошло при Поллентии (Pollentia) 6 апреля 402 года, в день Пасхи. За эту победу христианские писатели обвиняют Стилихона, считая его образ действий постыдным и оскорбительным для святого дня. «В сражении мы победили, – восклицает Орозий, – но этой же победой мы были сами побеждены»; готы утверждали, что победа оставалась за ними. (Oros. VII. 37, 2).

Но, несмотря на все нападки христиан, победа Стилихона имела важное значение для Италии; Стилихон оградил пределы Западной Римской империи от нашествия варваров, и вся опасность обрушилась на восточную ее часть. Аларих вывел свои войска в Иллирию и долгое время стоял около города Диррахиума (ныне Дураццо, слав. Драч).

Итак, вестготы оставили на некоторое время в покое Италию. Но в 404 и 405 годах она испытала нашествие Радагайса (Rhadagaisus, Радигер). Об этом нападении варваров мы имеем весьма темные сведения. Сам Радагайс был остгот; нужно думать, что к этому же племени принадлежала главная масса его ополчения, хотя тут могла быть и примесь всех других варварских народцев, толпившихся на среднем Дунае и Тиссе, где уже только номинально держалась римская власть. Орозий писал, что готов у Радагайса более 200 000 (Oros. VII. 37,4)).

Панический страх овладел Италией при приближении Радагайса, который без труда разбил пограничную военную стражу и начал опустошать верхнюю Италию; разоряя села, он успел взять и несколько городов. В самом Риме страх был так велик, что началось даже некоторое религиозное движение; язычники возводили всю вину за бедствие на христиан и, доказывая бессилие их Бога, успели поколебать веру многих. Среди общей паники Стилихон долго не мог собрать достаточного количества войск для отражения варваров; посреди хлопот и приготовлений миновал 404 год. Наконец, после долгих усилий остготы в 405 году¹⁸ были разбиты. Стилихон застал их при осаде Флоренции и принудил к отступлению. Масса варваров распалась на части, которые действовали самостоятельно; одни из них были уничтожены Стилихоном, других он запер в отрогах Апеннинских гор при Фезуле (Фиезоле) и голодом принудил к сдаче. При этом было взято 12 000 пленников, которых поселили в Малой Азии, составив там особую колонию оптиматов. Кроме того, огромная масса готов была продана на рынках, увеличив собой число рабов.

После кровопролитных сражений 405–406 гг. Италия оставалась некоторое время в покое, но зато в 406 году сильно пострадала наиболее значительная из западных провинций – Галлия, так как в пределы ее вторглись толпы свевов, аланов и вандалов. В устранение распространенных недоразумений нужно заметить, что это вторжение варваров в 406 году¹⁹ с предыдущим нашествием Радагайса не имело никакой связи. Главную роль играли тут, по-видимому, вандалы. Они пришли из Паннонии, где и после продолжает жить другая, главная масса этого народа. Побудительной причиной движения вовсе не было желание добыть себе новую землю для поселения, так как и в Паннонии было довольно простора; это был только разбойничий набег, задуманный в обширных размерах. К вандалам присоединилась большая толпа аланов, последовавшая за готами и бродившая между устьями Днестра и Дуная. Свевы составляли наименее значительный контингент и, по-видимому, присоединились к прочим только уже на Рейне, вблизи которого сами они обитали. Общего вождя нашествие не имело, и связь между отдельными отрядами была весьма слабая. Когда толпы свевов, вандалов, аланов направились в пределы Галлии, она была совершенно беззащитна, так как Стилихон вывел оттуда римские легионы и в ней осталось лишь мирное галло-римское население. Обязанность охранять римскую границу была возложена по договору на франков и других варваров (даже аланов под предводительством Гоара). Франки действительно попытались заградить доступ в пределы империи своим варварским соплеменникам. Перевес был сначала у франков, но явившееся подкрепление вандалов изменило положение дел, и пограничная защита была прорвана. В продолжение трех лет варвары разоряли Галлию; даже отдаленная Аквитания не была безопасной, так как римляне не держали гарнизонов внутри страны и защищали только границы. Среди смятения и хаоса перешли через Рейн и другие варвары. Аллеманны, бургунды и франки окончательно утвердились на левом берегу Рейна. Страсбург, Шпейер, Вормс, Майнц, Реймс, Амьен, Аррас и другие города были взяты приступом и разграблены. Правда, еще долго удерживалось в них римское население, потому что германцы не селились в городах. Большим облегчением для Галлии стало то, что вандалы, аланы и свевы в 409 году захватили проход в Пиренеях и спустились в Испанию, до сих пор неприкосновенную; они долго еще будут хозяйничать там, пока вестготы не водворят настоящий порядок. Попытка, сделанная несколькими богатыми земледельцами, состоявшими в родстве с домом императора Феодосия, остановить варваров в Пиренеях, для чего они вооружали своих колонов и рабов, имела значение только в том отношении, что указывает нам на проблеск энергии в среде римских магнатов, на остаток живой социальной силы.

Вслед за тем в 408, 409 и 410 годах страшный для Рима вождь готов Аларих появился снова в Италии, которая теперь уже не имела своего главного защитника – Стилихона.²⁰ Он, как говорят,[60] пал жертвой «придворной интриги, прикрывавшейся патриотическим негодованием». Знать видела в нем «чужеземца», обвиняла великого варвара в изменнических связях с Аларихом, в замыслах посадить на римский престол своего сына. Но смертью своей Стилихон доказал свою невинность и преданность Риму; если бы захотел, он мог бы найти себе опору в варварских элементах армии, но он сам отказался от защиты, которая предлагалась ему соплеменниками, не захотел спасать себя мятежом или бунтом. Реакция наставшая после его убийства, сопровождалась страшным кровопролитием, которое коснулось не одних только варваров.

Олимпий, глава интриги, погубившей Стилихона, старался придать делу вид, будто он борется как патриот, будто он стремится очистить Италию от варваров. Лживость этих заявлений, рассчитанных на господствующее неудовольствие коренного итальянского населения против чуждых пришельцев, доказывается уже тем, что не давалось пощады и римлянам, подозреваемым в привязанности к Стилихону, и что, с другой стороны, снова принимались на службу толпы гуннов и все тех же готов. Разнузданные страсти солдатчины выразились в кровавой бойне, которую учинили римские легионеры; со страшной яростью бросились они на жен и детей, принадлежавших федератам, то есть союзным готам, и оставленных ими в местах расквартирования. В разных городах и селах Италии произведена была ужасающая резня. Вследствие этого 30 000 вооруженных союзных варваров поднялись и ушли к Алариху. Тот же не упустил воспользоваться благоприятным случаем и провозгласил себя мстителем за Стилихона. Он призвал к себе своего родственника Атаульфа (Atavulfus – немецкое имя, из которого образовалось ром. Адольф), стоявшего с частью готского племени в верхней Паннонии (между Дунаем и Савой), и пошел на Италию. Почти нигде он не встречал сопротивления.

Восторжествовавшая мнимо национальная партия занималась тогда преследованиями и пытками приверженцев Стилихона, все еще не истребленных окончательно. Аларих на этот раз не остановился в верхней Италии, но появился в виду «вечного города», со времени Ганнибала ни видавшего врагов перед своими стенами. В 408 году он осадил город. Сестра императора Плацидия (Placidia) находилась в Риме. Вместе с сенатом она нашла необходимым устранить Серену, жену Стилихона, племянницу императора Феодосия; они боялись, чтобы она из мести не предала Рим Алариху, и потому приказали ее убить. Вестготы между тем расположились перед всеми городскими воротами и прервали с юга сообщение города с Остией, так что подвоз съестных припасов по Тибру прекратился. Теперь римляне увидели, что враг серьезно замышляет овладеть городом, и решились упорно защищаться. Они надеялись на выручку из Равенны, в крепких стенах которой Гонорий засел со своими советниками; но день проходил за днем, а желанная помощь не являлась. Чтобы беречь запасы продуктов, уменьшили вдвое порционы, но нужда скоро заставила ограничиться только одной третью порции. Недостаток возрастал все более, и вследствие голода начался мор. Много жителей умерло, и трупы лежали на улицах, так как не могли быть преданы погребению в обычном месте – перед городскими воротами; они заражали воздух и усиливали действие повальной болезни. В это время вдовствующая императрица, жена Грациана – Лета (Laeta) прославила себя благотворительностью; на основании привилегии, данной Феодосием, она получала от фиска известное количество съестных припасов; теперь она делила его между голодающим населением. Но нужда возрастала все более и более, и жители доведены были до необходимости питаться человеческим мясом. Тогда граждане решили заключить справедливую сделку с Аларихом или же в последний раз испытать свое счастье и показать доблесть в бою для этого они стали заниматься военными приготовлениями, привыкли к оружию и уже не боялись более войны и сражений.

Послы, отправленные к Алариху, прибыли в его лагерь. Вестготский конунг выслушал их сообщение. Когда они заметили, что римский народ упражняется в обращении с оружием и в отчаянии не отступит перед открытой борьбой, Аларих насмешливо воскликнул: «Чем гуще трава, тем лучше косить». Он знал римлян и, в частности, жителей «вечного города» и очень хорошо понимал, как мало нужно было бояться их знатной храбрости. Тем не менее Аларих вступил в переговоры. Условия, предъявленные им, были сначала чудовищны: он требовал выдачи всего золота и серебра, всех драгоценностей и всех рабов варварского происхождения.

Когда один из присутствующих поставил смелый и вместе скромный вопрос – что же он оставляет жителям, Аларих ответил: «Жизнь!» Однако он дал перемирие, чтобы они могли поговорить с горожанами и получить новые инструкции. Отчаяние овладело римлянами. В этот момент к римлянам опять пришла мысль воротиться к старым богам – богам предков; говорили, что какой-то город в провинции был спасен от Алариха тем, что жители стали молиться идолам. Зосим, почти современный писатель, расположенный весьма враждебно к христианству, уверяет, что сам епископ Римский, ставя общее благо выше своей веры, дал на это тайно свое согласие; но сенат все-таки побоялся устроить публичную церемонию по старому обычаю. Обратились снова к переговорам; отправили второе посольство к Алариху, которое и добилось более умеренных требований, а именно 5 тысяч либр (фунтов) золота, 30 тысяч либр серебра, 4 тысячи шелковых одежд, 3 тысячи либр перца, 3 тысячи штук кож. Город, обедневший со времен Константина, не мог предоставить требуемой суммы иначе, как опять прибегнув к старым богам: многие драгоценные массивные статуи были обращены в слитки; между прочим и статуя богини Virtus. Языческий писатель, от которого мы знаем об этих подробностях, говорит с горечью о пожертвовании священным символом древней римской доблести (Зосим. V. 37–42). Он полагает, что с этого времени храбрость и мужество окончательно покинули римских граждан; но не ошибается ли он, слишком передвигая вперед дело этого изменения римского духа? Город освободился от осады, но еще окончательно не избавился от опасности, потому что Аларих ставил свою службу в зависимость от принятия его услуг императором и от условий, которые он поставил касательно общего мира.

Отправилось посольство в Равенну. Император не хотел пока вступать в переговоры с Аларихом об оборонительном и наступательном союзе, но подтвердил договор о выплате денег за снятие осады с Рима, так что по возвращении посольства все было выплачено.

Аларих снял осаду, и жители вздохнули свободнее. Вестготы направились к северу, но Аларих не мог совсем предохранить страну от грабежа; один отряд варваров напал на провиантский конвой из Остии в Рим и разграбил обоз. Примерное наказание мародеров показало, что варвар лучше умеет защищать римлян, чем император.

Огромное количество рабов усилило готскую армию, расположившуюся лагерем в Тусции (Тоскане). Говорят, что число этих перебежавших рабов простирается до 40 000 (Зосим. V. 42); очень вероятно, что тут был значительный процент пленников, оставшихся после разгрома полчищ Радагайса.

Пока войско Алариха стояло в Тусции, из Рима отправилось второе посольство в Равенну, но, так же как и первое, оно не было в состоянии побудить двор к заключению мира и выдаче заложников: ни представления благоразумия, ни описания понесенных бедствий не подействовали. Олимпий упорно отказывал в своем согласии; гонение на варваров продолжалось. В Риме был сменен начальник фиска за то, что он не показал полного усердия в преследовании приверженцев Стилихона.

В Равенне несколько знатных чиновников были подвергнуты пытке – вероятно, с целью выведать приверженцев того же Стилихона. Двор начал вооружаться и вызвал из Далмации 6000 человек, но этот отряд наткнулся на самого Алариха. Он был почти совсем истреблен, только 100 человек спаслись бегством.

Аларих в наказание снова двинулся на Рим и обложил город со всех сторон. Из Рима отправилось третье посольство в Равенну, предводимое римским епископом и охраняемое вестготским отрядом.

В Риме узнали в это время о движении Атаульфа при городе Пизе, Атаульф был разбит, но, потеряв 1000 человек, пробился к Алариху.

В отсутствие Олимпия произошла при дворе революция, вследствие которой он потерял сначала милость, а вскоре и жизнь. Его место занял

Иовий, который сначала показал склонность держаться другой политики – примирительной. К Алариху тотчас отправились послы, которые пригласили его подойти ближе к Равенне, чтобы переговоры, на которые двор изъявил теперь полное согласие, могли идти быстрее. Собственноручные письма императора и правителя нашли благоприятный прием у Алариха; готская армия двинулась на запад, Аларих расположился главной квартирой при Римини. Иовий вел переговоры лично. Требования Алариха заключались в следующем.

1. Ежегодная дань деньгами и хлебом.

2. Уступка провинций Далмации, Венетии и Норика.

Отправляя эти условия за своей подписью к императору, Иовий со своей стороны посоветовал дать Алариху титул фельдмаршала, magister utriusque militae, чтобы склонить варвара к уступчивости в его требованиях.

Гонорий, как и предчувствовал Иовий, отверг это предложение и заявил, что ни Алариху, ни другому готскому предводителю он никогда не даст такого высокого звания.

Затем совершилась перемена в политике самого Иовия. Он заставил Гонория поклясться, что он никогда не заключит мира с Аларихом. Сам Иовий и все чиновники поклялись в том же «головой императора». Воинственная политика Иовия шла дальше, он уже готовился к наступательным действиям. Но одна Италия не могла дать достаточных для этого средств, пришлось взять на службу 10 000 готов.

Аларих тотчас после получения отрицательного ответа Гонория отправился опять на Рим, но дорогой сделал еще попытку покончить дело миром. Он послал к Гонорию епископов многих городов со следующими представлениями:

«Это будет его вина, если город Рим… постигнет участь разрушения в пламени, мир еще возможен».

Теперь Аларих требовал одной Реции и известного количества хлеба ежегодно; от денег, Далмации и Венетии он отказался.

Но клятва мешала. От всякой клятвы, конечно, могла дать разрешение духовная власть, кроме только клятвы «головой императора». Зосим справедливо удивляется всему этому бессмыслию.

Итак, Аларих осаждает Рим во второй раз;²² захватив гавань при устьях Тибра и овладев находившимися там хлебными магазинами, Аларих заставил римлян подчиниться своей воле.

Воля эта заключалась в том, чтобы римляне отказались признавать власть императора Гонория, который сидел запершись в Равенне, окруженной болотами, и не хотел исполнять требования Алариха. Вместо него был провозглашен императором Аттал, префект города Рима. Аларих надеялся, что новый император будет покорным орудием в его руках. Не грабеж Италии и не опустошение Рима составляли заветную цель Алариха; приобрести прочное и безопасное положение для своих готов внутри империи, самому же занять почетное положение среди сановников цезаря – вот чего требовал он от Гонория и вот что должен был дать ему вновь поставленный император. Аттал был человек знатного происхождения, без особенных дарований, но с большими притязаниями. Обязанный своим возвышением Алариху, он тотчас же начал смотреть на него свысока и не хотел слушать его советов, даже в том случае, когда они клонились к собственной его выгоде. Аларих считал, что прежде всего новому императору необходимо покорить Африку, иначе Риму грозил страшный голод, так как столица получала оттуда свой хлебный запас.²³ Вместо того Аттал потребовал похода против Гонория, державшегося в неприступной Равенне, а в Африку отправил небольшой отряд. Там и здесь дело закончилось неудачей. Военный отряд, неожиданно прибывший на помощь Гонорию с Востока, поддержал бодрость в недостойном сыне Феодосия, когда он уже готов был уступить свое место Атталу – креатуре готского варвара.

В Риме между тем недостаток хлеба превратился в страшный голод; бедное население питалось самой отвратительной пищей; толпа, собравшаяся в цирке, – ибо зрелища ни в каком случае не должны были прекратиться, – обращаясь к городским властям кричала: «Назначьте, по крайней мере, таксу на человеческое мясо». Аларих, видя кругом затруднения, убедился в полной неспособности своего императора и, не имея возможности добиться мира и прочных гарантий ни с той ни с другой стороны, кончил тем, что низвел Аттала с престола и в третий раз осадил Рим, чтобы наказать упорство Гонория (Зосим. V. 10; Oros. VII. 39; 42).

Теперь он пришел не с такими мирными намерениями, с какими приходил уже два раза, город на сей раз был обречен на разграбление.

В половине августа 410 года Аларих расположился лагерем в виду римских стен и после кратковременной осады взял город и позволил своим солдатам грабить его в продолжение трех дней.²⁴

При этом следует заметить, что действия варваров в покоренном городе не были так суровы, как их обыкновенно изображают. Аларих приказал своим подданным щадить жизнь и честь римских женщин. Как видно из рассказов Отцов Церкви, ариане-готы не разрушили храмов и даже пощадили сокровища собора Святого Петра, которые нашли спрятанными у одной знатной римской дамы.

Сообщения христианских писателей оттого важны для нас, что они показывают нравственное состояние общества того времени и впечатление, произведенное падением Рима на умы людей V века. Как видно, паника была всеобщая и сваливали все несчастья римского народа на христианского Бога. Тогда-то явилось сочинение блаженного Августина «О граде Божием» («De civitate Dei») в виде ответа на нападки язычников. Он говорит в нем, что христианский Бог спас Свои храмы и при помощи имени Его была пощажена жизнь и честь римских матрон.

Аларих, видя неудачу своих планов в Италии, намеревался уже переправиться в Африку, но смерть помешала его намерениям.²⁵ После него готы не нашли возможным долго оставаться в стране, где они не могли даже прокормиться без помощи Африки, так как все пространство Италии было покрыто огромными латифундиями, владельцы которых, подобно позднейшим английским лордам, предпочитали более разводить скот нежели обрабатывать землю, и получали запасы хлеба из Африки и Испании. Атаульф, преемник Алариха, решил вывести вестготов в Галлию, и в 412 году мы находим их уже в этой стране именно в то время, когда происходили здесь страшные смуты.

История Атаульфа имеет несколько романтический характер. Он явился в Галлию, имея при себе интересную пленницу – дочь императора Феодосия и сестру Аркадия и Гонория, прекрасную Плацидию. Несмотря на то, что она была в его власти, Атаульф не желал получить ее руку без согласия на то ее самой и Гонория. Отношения Атаульфа и Плацидии важны для нас потому, что они проливают свет на отношение варваров к Риму. У Орозия есть запись рассказа, слышанного им от своего знакомого, имевшего случай лично беседовать с Атаульфом. Вот что говорил ему Атаульф: первым стремлением моим было стереть Римскую империю с лица земли, сделать так, чтобы вместо Romania говорили Gothia; но, прибавлял он, я скоро убедился, что с варварами этого сделать нельзя, так как они слишком грубы и не цивилизованны; они не способны повиноваться закону, а государство не есть государство, если нет законов; тогда я, Атаульф, поставил себе целью служить Риму, соединился с ним посредством крепкого союза. Атаульф положил, таким образом, начало общего благоденствия и мог бы достигнуть замечательного успеха (Oros. VII. 43, 1–7).

Итак, этот предводитель готов был первым из варваров, который проповедовал уважение к Риму. Он умер в Испании при осаде Барселоны. Преемником Атаульфа после некоторого времени сделался Валлия,²⁶ который заключил мир с Плацидией, вернувшейся к Равеннскому двору, получил нужное количество хлеба для кормления варваров и обязался служить римскому правительству. Власть римлян над Галлией скоро была восстановлена, и вестготам позволено поселиться между океаном и г. Тулузой, к югу от реки Гаронны.

Итак, после долгих странствий вестготы, жившие прежде на берегу Дуная, вторглись на Балканский полуостров, были в Италии и, наконец, образовали в Галлии первое варварское государство на римской территории (418 год), сохранив при этом свою самостоятельность и даже своих конунгов, но признавая власть Рима.²⁷ В состав этого варварского государства вошли города: Bordeaux, Agen, Saeptes, Angoulème, Poitier и прекрасная Tolosa (Толоза), нын. Тулуза, которая если не тотчас, то с течением времени превратилась в столицу, а до тех пор была самым важным центром. По имени ее дано государству готов название Толозанского, в отличие от другого их государства – Толедского. Причины, побудившие готов поселиться в этой местности, понять довольно трудно, но инициатива, видимо, исходила со стороны римлян. Может быть, они не хотели, чтобы вдали от них готы сделались слишком самостоятельными; может быть, и желания Валлии были направлены в ту же сторону.

«Роскошная область золотой Гаронны славилась своим плодородием и красотой. Жителям казалось, что они тут владеют не какой-либо частью земной поверхности, частицей рая. Таким образом, готы поселились среди мирт и платанов, виноградных плантаций, золотых полей и роскошных садов».

Вестготы поселились в Галлии, и после Валлии, при его преемниках Теодориде (Theodoridus) I (419–451) и Торисмунде (451–453), не произошло никакого значительного территориального расширения. Теодорид пал в сражении с Аттилой на полях Каталаунских около Мауриака, где вестготы встретились со своими соотечественниками как враги в 451 году.

Торисмунду наследовал Теодерих II (453–466). Он сделал новые приобретения на юге Галлии (Нарбонна) и по ту сторону Пиренеев боролся победоносно со свевами. Следующий правитель, Еврих (Euricus) (466–484), подчинил готскому владычеству не только всю область к югу от Луары, но и к западу от Роны, со включением Оверни. После падения в 476 году Западной Римской империи сюда же вошла и большая часть Пиренейского полуострова (только на северо-западе удержались свевы). Затем покорены были по ту сторону Роны – Арль, Марсель, то есть вся почти провинция Нарбоннская.

Евриху наследовал Аларих II (485–507), при нем последовала новая катастрофа, окончившаяся распадением вестготской державы.

Рассмотрим теперь вопрос: в какие отношения вступили варвары, поселившиеся, таким образом на римской земле, к римскому правительству и местному галло-римскому населению?

Для этого обратимся прежде всего к тем памятникам, по которым мы могли бы определить, как у готов произведено было разделение земли, какое законодательство. Тут следует заметить, что законы их двоякого рода: одни для прежнего галло-римского населения, другие, для них самих. Во всех законах варваров (leges barbarorum) был признаваем принцип личности права, то есть такой порядок, при котором подсудность человека тому или другому закону определяется его личностью – личным происхождением и принадлежностью к известной племенной группе, а не местом, где он жил и совершил преступление. Если человек принадлежал не к готам, а к другому племени, то он судился по своим законам, если он был римлянин – то по римским. Точно так же бургунд судился по бургундским законам, вандал – по вандальским. Принцип личности права противоположен принципу территориальности права, то есть такому порядку, при котором всякий человек подсуден законам той страны, в которой он находится. (Он существует в России и во всех государствах Европы, кроме Турции, где право суда над иностранцами представлено еще и до сих пор их консулам.)

Итак, вестготы не обращались с римлянами жестоко, если оставляли им свои законы. Один из позднейших конунгов, Аларих II, издал даже новое законодательство для римлян, известное под именем Breviarium Alaricianum. Законы были составлены по римским источникам и приняты на сейме готов. В сущности, они представляют извлечения из сборника Феодосия с некоторыми толкованиями. Предшественник Алариха II, король Еврих, издал законы собственно для вестготов, но от этого законодательства не сохранилось никаких следов. Позднейший сборник вестготских законов, появившийся в эпоху Толедского королевства в Испании, то есть законодательство Леовигильда (569–586), не дошел до нас в первоначальной редакции, а уже с разными дополнениями, сделанными при новых пересмотрах. Первый пересмотр и издание не дошло до нас, второе относится к 591 году. Этот последний сборник обозначается именем Antiqua.²⁸ Нужно заметить, что позднейшие вставки тут настолько перемешаны с первоначальными постановлениями, что мы не можем собственно различить, что должно быть отнесено к позднейшему времени и что – к первоначальному. Законодательство готов, записанное в сборнике Antiqua, было написано не на их родном языке, а на латинском. Готы – единственные варвары-ариане, пользовавшиеся Св. Писанием в переводе на родной язык, но во всех особенных случаях они прибегали к языку того населения, среди которого утвердились, что указывает на их подчинение римской цивилизации и римскому влиянию.

На основании двух постановлений разных времен, собранных в сборнике Antiqua, мы можем судить об устройстве государства готов. Поскольку первоначальная редакция сборника, составленного при Еврихе, до нас не дошла, мы должны довольствоваться позднейшей и для разъяснения первоначальных фактов обращаться отчасти к отрывочным известиям писателей, отчасти – к аналогическим явлениям, то есть к законам других варваров, поселившихся на римской земле. Полезным пособием при этом может служить исследование Gaupp’a «Die Germanischen Ansidelungen und Londtheilungen in den Provinzen des römischen Westreiches» (Breslau, 1844). По мнению Гауппа, поселения варваров на римской территории не представляют ничего отличного от первоначальной колонизации их, совершившейся еще в IV веке. Он обратил внимание на закон «hospitalitatis», закон о военном постое, в котором определяются отношения варваров, поступивших на службу империи и отправляемых в провинции.

Они обыкновенно размещались на земле местных помещиков (posses-sores), и закон предоставлял солдатам на постой третью часть домов, причем дележ производился таким образом, что сначала весь дом разделялся на три части; первую треть имел право взять себе хозяин по своему выбору, затем часть любую из двух остальных брали солдаты, третья же сама собой оставалась в пользу хозяина. Взаимное отношение между постояльцем и хозяином обозначалось словом «hospitalitas» – гостеприимство; как хозяин, так и постоялец одинаково называются «hospites», так как латинское «hospes» может означать и гостя и того, кто принимает гостя.

Гаупп доказывал, что на основании закона «hospitalitatis» варвары из квартирующих солдат становились сначала соучастниками во владении, а затем уже самостоятельными собственниками на своих участках, или на своих третях («tertia»). Насильственного резкого перехода не было, особенно когда племена, занимавшие римскую территорию, приходили на нее с согласия римского правительства. Готы и бургунды являлись в Галлию в виде римского наемного войска, хотя по обычаю являлись с женами и семьями. Они жили среди римских землевладельцев, как простые «hospites» (постояльцы), и только гораздо позднее является законодательное постановление о разделе. Но и после этого отношения между варварами и римлянами уподобляются отношениям между родственниками, которым досталось имущество и которые не могут его разделить, но могут оставить его в общем владении.

Гаупп отчасти даже преувеличивает мирный характер основания варварских государств; переход от военного постоя к разделу у него совершается уже слишком гладко, между тем как на самом деле есть существенная разница между временной неприятностью иметь у себя и кормить постояльца и необходимостью уступить ему навсегда часть земель, притом даже не одну треть, а иногда и две. Но во всяком случае связь между хозяином и постояльцем указана им верно.

Обратимся теперь снова к вестготам. Интересно прежде всего было бы узнать, в каком количестве пришли они в Галлию, потому что от этого должна была зависеть легкость или трудность их устройства на прочное жительство в стране.

Если численность была слишком велика, то поселить их в Галлии было бы чрезвычайно трудно. Мы знаем, что численность вестготов, перешедших за Дунай в 375 году, простиралась от 700 000 до 1 миллиона, но число это в данном случае не применимо. Оно должно быть уменьшено. Многие варвары сошли с пути, хотя мы знаем, с другой стороны, что к ним присоединиялись отряды наемников, рабов, иногда достигавшие 30–40 тысяч человек. Следовательно, число готов, поселившихся на юге Галлии, было все-таки весьма значительно; может быть, мы не сделаем большой ошибки, если вместе с Даном²⁹ примем, что за minimum их численности можно положить 50 тысяч человек, способных носить оружие.

Число готов, пришедших при Валенте, считают до 200 000 способных к оружию; после они получили подкрепление в виде других варваров-германцев, находившихся в обеих империях. К Алариху пристало кроме 30 000 варварских наемников Стилихона 40 000 бежавших рабов. Так что, несмотря на частые и постоянные потери, несмотря на весьма неблагоприятные обстоятельства для умножения населения во время от 375 до 410 года, мы находим все-таки 50 000 человек, способных носить оружие, а сообразно с этим общую численность, считая женщин, детей, стариков, можем обозначить в 300 000 человек.

Большое умножение населения готов следует предполагать после возвращения в Аквитанию из испанского похода, и этим объясняется тогда постепенное их стремление к расширению земель, начавшееся еще до Евриха, в 430 году. Отмеренная римлянами одежда приходилась не по росту; отсюда же объясняется и то, что готы взяли ⅔ земли вместо одной трети, несмотря на свои союзные отношения с римлянами («foe-dus»). Тогда как Одоакр, как увидим ниже, будучи полным господином положения, удовольствовался в Италии ⅓ земли.

Известия о разделах земель готами смутны и темны, и вследствие много раз изменявшихся отношений их к империи ими трудно руководствоваться. Законодательства говорят нам мало, больше других Antiqua. Но и данные этого сборника должны были прежде всего относиться к дележу и сделкам с остготами, бургундами и франками в конце V века и в начале VI века в Испании и Септимании, а о дележах с римлянами в Галлии и Испании в течение V века и позднее опять в Галлии можно только догадываться, что они производились по аналогичным принципам.

Относительно этого древнейшего времени мы принимаем следующие положения. После первого прихода в Галлию при Атаульфе, а потом при Валлии длился известное число лет промежуточный период, когда готы устраивались по прежде существующим римским нормам и учреждениям, принятым для расквартирования и пропитания войск, находящихся в походе или помещенных на постой в той или другой провинции, то есть пользовались гостеприимством «hospitalitates». Готы были, несмотря на часто нарушаемый foedus (договор), признаваемы за такое же римское войско, как и всякое другое варварское ополчение на римской службе. Из слов поэта Меробауда (он интересен тем, что был едва ли не первым варваром франкского и вообще германского происхождения, попытавшим свои силы в латинской поэзии) можно заключить, что уже в период времени между 430 и 440 годами, когда этот франк писал свои стихи, готы занимались земледелием на границе своей области, значит были не простыми военными постояльцами. Впрочем, слова Меробауда о готских сохах или оралах могут относиться к готским колонистам еще более раннего, отдельного поселения, возникшего до прихода всей их народной массы.

Некоторый свет на это дело проливают известия Паулина Пелльского. Он рассказывает, что его большие поместья близ Бордо около 412 года при Атаульфе по какому-то случаю остались свободными от готского постояльца или гостя (hospes), но эта милость скоро обратилась во вред. Когда готы в 415 году оставили страну и двинулись в Испанию, другие римские хозяева, у которых были готские hospites, часто в них находили себе защитников, так как готы вообще обращались с большой добротой с римлянами-хозяевами. Имения же Паулина, как свободные от постоя, были лишены защиты, подвергались разорению, рабы и рабыни его были уведены.[61]

Нужно впрочем прибавить, что против Паулина существовало подозрение в измене. Сыновья Паулина остались в Бордо на территории, которая после возвращения готов из Испании при Валлии сделалась готским владением, и здесь они получили уже готского совладельца. То есть очевидно, они не потеряли все свои земли, а только должны были поделиться ими, уступив, по всей вероятности, ⅓. Отец говорит, что при том сыновья его рассчитывали на большую свободу, чем какая существовала весьма часто в римских областях (Paulini Pellaei. Euchar. Стих. 498 и сл.).

Самому Паулину, который переселился в Марсель около 416 года, неизвестный гот прислал небольшую сумму за какой-то участок или отдельное имение около Бордо, которое он уже считал пропавшим. Хотя цена эта и была ниже настоящей стоимости имения, все-таки Паулин был очень доволен, потому что она помогла ему привести дела в порядок.

Есть и другие свидетельства, что готы обращались довольно мягко с провинциалами. Орозий даже с некоторым преувеличением говорит, что готы тотчас после переселения перековали свои мечи на ралы (плуги) и обращались с римлянами, как с друзьями и союзниками. При Атаульфе, когда готы были военными постояльцами, они помогали хозяевам в полевых работах, за небольшую плату делали разные услуги. При расставании со страной они, правда, хозяйничают совсем иначе; но вернувшись (из Испании), возобновляют свой союз с Римом и опять делаются смирнее. Когда же именно совершился окончательный раздел земли, сказать трудно. Постановления Antiqua об этом разделе с уверенностью можно относить только к периоду, последовавшему за завоеваниями Евриха (466–484); но кажется, что уже для самого времени Евриха раздел земли и превращение готов в постоянных землевладельцев есть факт засвидетельствованный.

Это видно из слов Аполлинария Сидония. После тещи ему досталось наследство в вестготских владениях. Но оказалось, что по праву он мог получить не все имение, а только треть его, следовательно, ⅔ были уже отобраны кем-то другим, то есть, очевидно, готским поселенцем. Даже и относительно ⅓ Сидоний встретил затруднения: он не мог получить своей терции, хотя и предлагал уплатить денежную ценность ½ имения (VIII, 9). Это последнее объясняется тем, что Аполлинарий Сидоний был по отношению к вестготскому государству чужим человеком, почти иностранцем. Он отправился к бордосскому двору короля Евриха с жалобой, но и тут поездка оказалась напрасной и доставила ему только случай описать двор короля Евриха, окруженного римскими риторами и писателями. Другие были счастливее Аполлинария.

Обратимся теперь к Antiqua, где находятся ясные постановления о разделе. Из этих постановлений видно, что готы взяли себе ⅔ земли.

Предметом деления была совокупность имущества известного римского землевладельца (possessor’a) – земельная собственность со всем, что к ней принадлежало, то есть с крепостными, колонами (рабами) и скотом. Разделу одинаково подвергались как сельские, так и городские участки (tit. I. cap. 16). Термины для обозначения лиц той и другой стороны – старые римские hospites, consortes, отношения между ним, hospitalitas. Каждый участок называется sors, то есть жребий. Но бросали этот жребий или нет, сказать трудно, так как слово sors не заставляет непременно думать о жребии: именем этим означалась не одна только часть, доставшаяся готу, но и часть, оставшаяся за римлянином. С другой стороны вообще и вся готская область называлась готским жребием – sors Gothica. Вот какие постановления находим мы о разделе земель в Antiqua.

«Раздел, произведенный между римлянином и готом в отношении к известному участку земли или леса, никоим образом не должен быть нарушен, если только произведенное деление было надлежащим образом заявлено. Из двух частей гота ничего не должен присвоить себе и требовать римлянин; из терции римлянина гот также не должен чего-либо требовать, разве только от нашей щедрости ему было что-либо даровано. Когда уже раз произведен был раздел родичами и соседями, потомки пусть не пытаются изменять».

«Если кто снимает землю для обработки, он должен, подобно тому кто дал землю, платить ценз (поземельную римскую подать). Если примет на свою землю поселенца (арендатора), может быть даже колона, а потом случится, что тот, кто принял, должен возвратить ее (землю) кому-нибудь, как терцию, то пусть одинаково остаются при своем и платят подать как те, которые были приняты, так и патроны их, сообразно тому, как и сколько будет приходиться каждому». «Если готы что-нибудь захватили из терции римлян, то по настоянию судьи все должно быть исправлено в пользу римлян. Судьи (judices) отдельных городов (singularum civitatum), старшины и управляющие (в селах и имениях) уполномочиваются отбирать терции римлян у тех, которые их захватили, и по требованию римлянина без замедления возвращать ему свое, дабы казна (фиск) не подвергалась никакому ущербу,[62] разве только миновал срок или 50 лет (срок давности), по истечении которых римлянин не мог отыскивать своего имения».

«Участки (sortes) готские и римские, о которых в продолжение 50 лет не было заявлено никакого требования, уже никаким образом не могут быть отыскиваемы».

К этому можно прибавить следующие замечания.

1. Предметом деления была вся совокупность имущества известного римского владельца как уже было сказано выше. Разделу одинаково подлежали как городские, так и сельские жители, это доказывается тем, что против злоупотребления одинаково призывается бдительность как сельских, так и городских властей.

2. Масштабом или мерилом служила, конечно потребность германского гостя hospes, который как глава многолюдной семьи (или фамилии) с большим числом сыновей и полусвободных подчиненных людей, владеющий большим количеством рабов и скота, должен был получать более, чем простой свободный человек. С другой стороны, и трети, подлежавшие разделу, были также не равны, как не равны были сами имения римских землевладельцев, раздробляемые на трети.

Вероятно поэтому, что уже заранее были известны разные категории семей, имеющих право на больший или меньший надел смотря по количеству душ и лиц; с другой стороны, существовал список имений, подлежащих разделу с обозначением их величины по разрядам. Нельзя сказать наверное употреблялся ли жребий при разделе; выше уже было сказано, что слово «sors» применялось к различным участкам земли. Если даже в самом деле имело место метание жребия, то это делалось только для решения вопроса о том, в какой именно местности должен быть поселен этот или другой гот, или для решения вопроса, какой именно отдельный участок из числа принадлежащих к известному разряду должен ему достаться.

Другими словами: приблизительная величина участка, который должен получить гот, определялась заранее его личным семейным положением; а которое именно из приблизительно равных имений известного класса он получит – это определялось жребием.

3. Гот получал ⅔, римлянин удерживал ⅓, на большее никто не мог иметь притязаний, если только ему не было что-либо доставлено королевской щедростью. Последняя оговорка может быть объяснена двояко; либо короли сначала при первом полунасильственном занятии брали у отдельных землевладельцев и давали своим готам и более ⅔; либо имелось в виду то, что хотя от римского хозяина (hospes) и нельзя было брать более ⅔, но король мог дать и сверх того из казенных фискальных имуществ.

4. Видно, что бывали случаи, когда готы, нарушая законные права, брали и более ⅔. Вторая из приведенных выше статей «Antiqua» предвидит тот случай, когда гот должен будет возвратить хозяину, то есть римлянину, его терцию; в следующих статьях содержатся постановления, показывающие, что реституция несправедливо захваченных третей была делом обыкновенным. Из других статей видно, что тяжб и споров по поводу раздела было немало и это длилось довольно долго; что были случаи притворных отчуждений своих земель римскими провинциями во вред готам, то есть делалось так, что в виду угрожающего раздела римлянин совершал фиктивную продажу своего имения другому лицу, которое почему бы то ни было считалось обеспеченным от неприятной обязанности делиться с варварами; не подлежит сомнению что лиц, в пользу которых допускались изъятия было не мало.

5. Леса и пастбища могли оставаться не отгороженными в совместном владении гота и римлянина; но если бы гот или римлянин вздумал разработать под запашку часть лесного пространства, то другая сторона не должна была тому препятствовать, под условием только, чтобы и ей предоставлено было в отдельную собственность соответствующее количество земли, находящейся под лесом.

Вот условия при которых вестготы разместились среди романизированного населения южной Галлии. Время должно было мало-помалу сгладить противоположности и заставить забыть неприятности, которые, конечно, были весьма чувствительны римским землевладельцам при том, что все-таки их было меньшинство; громадная масса колонов и рабов нисколько не страдавших от раздела латифундий на мелкие хозяйства, напротив, быть может выиграли. Припомним страшную тяжесть римской податной системы, заставляющую несчастных куриалов бежать в леса и даже лишать себя жизни, вызывающую в Галлии непрерывный ряд крестьянских восстаний в продолжение IV века. Тогда нам станет ясно, почему сыновья Паулина Пелльского предпочитали готское господство римскому; мы поймем, почему, как выражается один из современников, римская масса (plebs) только того и желала, чтобы пришли варвары.

Но все-таки пропасть, отделявшая варваров от образованного галло-римлянина, не могла вдруг исчезнуть. Гордость утонченно образованного галло-римского вельможи оскорблялась господством и даже присутствием людей, которые уже самой своей внешностью производили неприятное впечатление. Поселившись под благословенным небом южной Франции, готы все еще продолжали носить свои меховые одежды. Аполлинарий Сидоний с отвращением говорит о неумеренности в пище и питье этих людей северного происхождения. Описывая народную сходку варваров, он не забыл упомянуть о грязных полотняных рубахах, которые прикрывали худощавые тела собравшихся стариков; он не пропустил и странной обуви из лошадиной шкуры, бедным ремнем привязанной под коленом и едва прикрывающей ногу. Закон, изданный Валентинианом и Валентом в 375 году, запрещавший смешанные браки римлян и варваров, был принят сначала в вестготское законодательство (Lex Romana Visigothorum), а затем отменен в продолжение всего Толедского периода.

На это, впрочем, была не только политическая, но и церковная причина, а именно различие вероисповеданий. Сближение и слияние народностей могло совершиться только в пользу высшей цивилизации, притом самый способ расселения готов – не сплошной массой, а вперемешку с римскими землевладельцами и земледельцами – не благоприятствовал проявлению германской самобытности. Признаки романизации появляются очень рано. Король Еврих уже был окружен римскими учеными и риторами; они были его главными советниками. Законы вестготские – не только те, которые назначались для римлян, но и специально для вестготов (Варварская правда) – с самого начала изданы были на латинском языке. Арианское вероисповедание не могло быть порукой неприкосновенности народной самобытности у вестготов, оно стало источником слабости для государства, так как наиболее сильный и могущественный класс римского населения – католическое духовенство – никогда не мог искренно примириться с господством еретиков.

Бургундское государство

Перейдем теперь к обозрению судеб другого значительного германского племени – бургундов.³⁰

Нам известно, что бургунды пришли в движение вслед за аллеманнами. Когда аллеманны прорвались за Чертову стену, бургунды заняли их место, следовательно, в начале V века поселились в области рек Майна и Рейна, в нынешней Баварии и Вюртемберге. По свидетельству Орозия и Иеронима, в 406 и 407 годах они участвовали в нашествии на Галлию, но не утвердились в ней и только в 413 году получили право селиться там. Павел Диакон, написавший свое сочинение гораздо позднее, говорит, что первое Бургундское королевство (так называемое Вормское) было разрушено Аттилой при нашествии на Галлию в 451 году. По всей вероятности, Павел смешивает его с Аэцием, который нанес несколько поражений бургундам. В сущности, источником для Павла Диакона была хроника Проспера Аквитанского.

Бургунды заняли так называемую верхнюю ближайшую Германию (Germania prima super Rhenum), то есть часть Галлии, граничившую с Рейном. Император Гонорий, ввиду весьма дружественных отношений с бургундами, хотел иметь в них оплот против напора других варваров, и бургунды вступили на галло-римскую почву не как завоеватели, а как федераты. Их отношения с римлянами были устроены, конечно, на основании hospitalitatis. Вормс (civitas Vongionum) стал центральным местопребыванием конунгов и столицей царства. Майнц и Шпейер также входили в состав их территории, но Страсбург им не принадлежал.

При этом переселении или вскоре после него бургунды приняли христианство. Орозий, писавший около 417 года, говорит, что они были «Christian! omnes modo facti catholica fide».

Это было первое королевство Бургундское, так называемое Вормское, которое вскоре было разрушено. Судя по отрывочным сведениям, сохранившимся у Проспера Аквитанского, Кассиодора и других авторов, бургунды, стремившиеся расширить свои владения вверх по Рейну, по направлению к Триру и Мецу, два раза потерпели поражение от римских полководцев: в первый раз в 435 году от Аэция, второй раз в 436 году с согласия Аэция. В хрониках говорится, что король Гундихар подвергся нападению гуннов, вероятно, находившихся в римской службе. Сам он был убит, а Бургундское, или Рейнское, королевство разрушено.

Бургунды, если верить современным источникам, были почти совершенно истреблены; незначительная часть уцелевших после катастрофы получили шесть лет спустя область для поселения, называвшуюся Сабаудией (ныне Савойю). «Савойя дается остаткам бургундов с тем, чтобы они разделили ее с туземцами», – замечают хроники под 477 годом (Проспер Аквитанский). Заправлял этим делом тот же Аэций, следовательно, поселение совершилось в интересах Рима; видимо, военные и иные соображения указывали на эту именно землю.

Под предводительством двух братьев, королей Альперика и Гундиоха (437–473), бургунды поселились в отведенной им земле. Хроника указывает на то, что бургундам отвели земли по договору.

Разделение земли в Сабаудии, вероятно, было произведено тотчас по пришествии бургундов. Тогдашняя Савойя была обширнее нынешней, и в пределы ее входила часть Швейцарии с городом Женевой, который и был первоначально столицей Бургундского государства. Один из позднейших писателей – Фредегарий (писал около половины VII века) – сообщает нам и цифру этих варваров; он говорит, что было 80 000, призванных римлянами с правого берега Рейна, где они до тех пор жили. Правда, что Фредегарий писатель не особенно достоверный; в данном случае он допускает явный анахронизм, относя это событие к 373 году, но все-таки в его показании можно предполагать верную основу. Другие сообщения Фредегария вполне соответствуют действительным обстоятельствам бургундского поселения: они пришли по приглашению римлян, привели своих жен и детей. Область, данная бургундам, была достаточно обширна, о главном городе ее – Женеве – упоминал еще Юлий Цезарь. Но варвары не удовольствовались Савойей и подобно вестготам обнаруживали стремление завладеть большей территорией. Стремясь на запад, они шли навстречу вестготам, завоевавшим земли до нижнего течения Луары, и заняли города Лион, Виенну и другие; Марсель тоже некоторое время был в их руках. Лион стал новой столицей царства.³¹

Особенно важное расширение Бургундской территории произошло около 456 года, после того как они, в союзе с вестготами и в пользу Римской империи, совершили поход в Испанию и затем вернулись домой.

Припомним здесь в кратких чертах этот эпизод. В народном собрании вестготов в Тулузе, живо описанном у Аполлинария Сидония, по предложению конунга вестготов Теодериха II был провозглашен императором римским Авит, тесть Сидония, один из наиболее видных представителей галло-римской родовитой аристократии. Он был прислан в Галлию убийцей императора Валентиниана III, известным Максимом. Узурпатор Максим думал, что человек, пользовавшийся в Галлии большой известностью и авторитетом, всего скорее может привести в порядок дела этой провинции и успокоит начавшееся там движение варваров. Но на призыв Авита к миру и согласию Теодерих Вестготский ответил, что он будет другом Рима, но под одним условием. Упомянув о своем римском воспитании и о влиянии сочинений Вергилия на смягчение скифских нравов, Теодерих объявил, что он сохранит мир и загладит грех своего деда, Алариха I, на памяти которого лежит пятном взятие Рима (410 год), но только в том случае, если Авит примет имя Августа. Благодаря такому странному вмешательству и почину варварского конунга, Авит действительно стал императором³² и нашел большое сочувствие и поддержку как среди местной галло-римской аристократии, так и среди варваров. По его призыву вестготы и бургунды совершили поход в Испанию для восстановления там римской власти и для обуздания свевов. Между тем в Риме были недовольны императором, который опирался на чуждые Италии элементы; в столице произошло как бы народное восстание, причем толпа требовала удаления галльских войск из Рима; но главным двигателем переворота оказался тот же варвар – из свевов – Рикимер (Recimer, Ricimer), начальник наемных германских дружин. Он низверг Авита, дал ему вместо императорского трона епископскую кафедру и провозгласил своего избранника.

Между тем вестготы и бургунды вернулись из похода и, конечно, были крайне недовольны низвержением Авита, на которого могли смотреть как на своего избранника; недовольна была и галло-римская аристократия.

Вот в этот момент и последовало движение бургундов на запад, в собственно Галлию, к Лиону и Виенне. Очевидно, что при знакомстве с обстоятельствами, которые мы сейчас припомнили, получает особенное значение заметка, находящаяся в хронике под 456–457 годами, в которой как будто бы слышится намек на то, что бургунды появились в Галлии даже с согласия местной аристократии, хотя она и должна была поделиться с ними землей. На этом дело не остановилось. Бургунды стали распространять свою власть и заняли ту часть теперешней Франции, где находится город Безансон и позднейшая французская провинция Бургонь. Так область за областью ускользали из рук римлян, переходили к варварам.

Обратимся теперь к вопросу о том, как устроились бургунды на галльской почве по отношению к галло-римлянам и как разделили землю между собой. Когда мы говорили о законодательстве вестготов, то сказали, что у них был признан так называемый принцип личности права; то же можно сказать и относительно бургундов. Уже о Хильперихе, носившем сан римского патриция, прежде чем он достиг королевского достоинства в Бургундском королевстве, говорится, что он издал особое законодательство.

Но при этом нужно думать только о специальных и временных законах, которыми он вместе со своим братом Гундиохом, также римским magister militum, определял юридическое положение прежнего Савойского населения к германским поселенцам, распространившимся по всей стране. Эти постановления совершенно потеряны для нас, и следы их в законодательных памятниках, до нас дошедших, пожалуй, могут быть угадываемы, но не могут быть указаны. Зато до нас дошла полная «Бургундская правда» (Lex Burgundionum).

Она обязана своим происхождением знаменитому сыну Гундиоха – Гундобальду (473–516)³³ и оттого носит название «Liber legum Gundobaldi» или просто «Lex Gundobada». Первоначальная редакция этого законодательства относится к 480–490 годам; вскоре последовала вторая, когда Гундобальд сделался государем и другой части Бургундской земли (удела Годегизела), причем статьи первой редакции слились с местными постановлениями вновь приобретенной части и к ним прибавлены постановления сейма в Amberieux.³⁴ Третья редакция была произведена при Сигизмунде (516–523). Несмотря на все позднейшие переработки, «Бургундская правда» в основных элементах все-таки остается делом рук короля Гундобальда и служит красноречивым свидетельством его высокого государственного ума и благородных стремлений – водворить справедливость в правительстве, неподкупность среди чиновников, основать силу и прочность королевской власти на расположении подданных. Один из церковных писателей IX века, Абогард Лионский, высказал особое негодование против этого законодательства, так как он думал, что нечестивыми постановлениями еретика Гундобальда был введен принцип судебных поединков.

Но нам известно, что учреждение это было весьма древним у германцев; новость составляет разве только то, что в «Бургундской правде» допускается поле или бой (certamen) как средство улики против клятвопреступных свидетелей или соприсяжников в судебном процессе. За этим исключением, как уже сказано, законы Гундобальда проникнуты довольно гуманным духом.³⁵ В них прежде всего выражалось желание облегчить сближение варваров с римлянами. Так, например, закон о гостеприимстве гласит: «Если кто-либо, путешествуя по своим делам, прибудет в дом бургунда и попросит у него гостеприимства, а тот укажет ему дом римлянина, и если это можно будет доказать, то пусть бургунд заплатит 3 солида тому, чей дом он указал, и 3 солида пени».

Аполлинарий Сидоний в своих сочинениях сообщает некоторые черты, показывающие, что известная доля добродушия лежала вообще в народном характере бургундов и находила свое выражение в их отношениях к римскому населению. Следует заметить, что «Бургундская правда» имела силу не только в делах между бургундами, но и в тех случаях, когда возникали тяжбы между варваром и римлянином. Тем не менее, согласно с принципом личности права, законодатель счел нужным обещать римлянам сохранение их особых законов. Соответственно с тем вскоре последовало издание «Lex Romana Burgundionum» – компиляции из кодекса Феодосия и других римских источников, предназначенной специально для местного галло-римского населения.

Относительно раздела земли в «Lex Gundobada» находятся следующие постановления: «В то время как народ наш получил треть рабов, две трети земель, нами было издано такое постановление, чтобы тот, кто уже ранее по милости нашей или наших родителей получил поле с рабами, не требовал снова ни трети рабов, ни двух третей земли в том месте, где ему отведен постой hospitalitas fuerat delegata. Тем не менее мы узнали, что многие, не помня об угрожающей им опасности, преступили нашу заповедь; поэтому необходимо, чтобы издаваемое теперь в виде постоянного закона постановление обуздало притязательных своевольников и доставило врачество (помощь) и должную безопасность пострадавшим. Итак, мы повелеваем, что все те, которые уже были наделены от нашей щедрости полями и рабами и, несмотря на то, уличаются в захвате земель у своих хозяев (hospites), обязаны без замедления воротить несправедливо присвоенное».

Из этой статьи видно, что и у бургундов принципом дележа земли была терциация (трети), что они брали ⅔ земель, что были злоупотребления, состоявшие в том, что люди, получившие один раз надел, этим не довольствовались и сумели захватить новые земли… По законам мы отмечаем также новые притязания фараманнов (то есть глав бургундских семей – фамилий) по отношению к лесам. Смысл постановления заключается в том, что если бургунд захочет распахать часть леса, находящегося прежде в совместном владении обеих сторон (варвара и римлянина), то он должен первоначально разделиться с римлянином и уступить половину леса ему в отдельную собственность.

На основании постановлений «Lex Gundobada» один из новейших ученых-юристов полагает, что земля была сначала разделена бургундами пополам с туземцами, а затем варвары взяли ⅔ земли; но гораздо более вероятно, что с самого начала в Савойе бургунды получили ⅔ земли, ⅓ рабов и половинное пользование лесами. Деление в Сабаудии было первым делением, второе же происходило в то время, когда они были расселены в Галлии после завоевания земли на реке Роне и было произведено не по новому способу, а по той же системе третей; можно признать и третье деление земли после новых территориальных приобретений. Одним словом, если было несколько последовательных дележей, то они отличались один от другого не способом деления, а только географическим положением местности, подвергавшейся операции раздела; земля была разделена два или три раза, но не в одном месте, а на разных территориях. При системе раздела с отдельными римскими собственниками бургунды точно так, как и вестготы, очевидно, не получили для себя отдельной территории, а должны были разместиться в разных пунктах, посреди романизированного населения. Бургундские участки пересекались и перемешивались везде с галло-римскими, имея вид квадратов на шахматной доске. Отсюда вытекали такие следствия, что общинный быт германцев не мог удержаться; германская община или марка должна была подвергнуться разложению, и вместо общинного владения землей получила преобладание римская система личной и безусловной собственности.

Бургунды, попав в область, населенную романизированными подданными Римской империи, должны были и сами романизироваться, что и случилось на самом деле. В настоящее время области южной Франции и Швейцарии, где жило некогда это немецкое племя, не сохранили почти ничего немецкого и носят вполне французский характер. Процесс этот начался тотчас же после поселения бургундов на римской почве.

Итак, как вестготы, так и бургунды не могли сохранить своей германской особенности: им суждено было раствориться в романской массе. Очевидно, что для прочности Бургундского государства, а может быть и для народного блага, было желательно, чтобы неизбежный процесс совершился как можно скорее, чтобы скорее уничтожилось всякое различие между бургундом и римлянином Галлии; но и здесь на пути к мирному слиянию стояло одно большое препятствие – разница вероисповеданий. Бургунды, вероятно вследствие соседства с готами, сделались арианами. Таким образом, в Бургундском государстве существовали две церкви: католическая и арианская. При тогдашнем настроении умов вопросы религиозные обладали наибольшей способностью волновать людей; ясное дело, что борьба между духовенством той и другой церкви была неизбежна. Католическое духовенство, во главе которого стояли 25 епископов, находящихся в каждом значительном городе, было несравненно сильнее нравственными и даже материальными средствами борьбы. Оно обладало большой силой организации, унаследованной от времен Римской империи и цивилизации, находилось в постоянных сношениях с духовенством остальной Галлии, а также Испании и, что еще важнее, Рима. В отношении к последнему даже начинало проявляться некоторое начало подчинения.

Спор между двумя епископами южной Галлии, Арелатским и Виеннским о правах митрополичьих, о примате в Галлии послужил поводом к тому, чтобы кафедры обращались в Рим за его разрешением. Когда Гиларий (Hilarius) Арелатский³⁶ не захотел покориться и признать обязанность папского приговора, то поплатился за это тем, что у него было отнято уже дарованное ему преимущество перед Виеннским епископом. Спор затягивался; папы решали то так, то иначе, не стеснялись отменять постановления своих предшественников, и все-таки оба наиболее могущественные представители Галло-Бургундской церкви признавали высший авторитет Рима. Не говоря о том, что посредничество было иногда не лишним уже в виду самоуправных действий иерархов, в роде Гилария, низлагавшего епископов с кафедры вооруженной силой; связь с Римом и римским престолом поддерживала в католическом духовенстве сознание общности интересов, расширяла кругозор и т. п. То же самое значение имели большие соборы всего галльского духовенства, которые продолжали собираться во второй половине V века и только к началу VI века прекратились и были заменены ежегодными частными соборами только бургундского духовенства. Помимо более широких связей и лучшей организации, католическое духовенство было и гораздо образованнее арианского. Точно так же, как в Африке, оно восполняло свои ряды из среды местной аристократии; весьма часто епископская кафедра была только венцом и завершением служебной светской карьеры. Обладая большим образованием и опытностью в делах, католические епископы даже в арианских королевских дворах становились приближенными, руководителями в иностранных сношениях, в дипломатической переписке, которая велась, конечно, на латинском языке. Сверх того, в-третьих, католическое духовенство обладало в Бургундии, как и вообще в Галлии, значительными материальными средствами и умело пользоваться ими наиболее целесообразно. Среди всеобщих бедствий оно являлось утешителем, выкупало пленных, вновь строило церкви и так далее.

В противоположность тому, в арианских церквах отмечают следующие черты. У них есть наклонность превращаться в областную церковь (Lander Kirche) в каждом отдельном государстве, без общей связи с другими, притом с тем ограничением, что каждая арианская церковь должна была терпеть возле себя другую, то есть католическую. Силой прозелитизма арианская церковь не отличалась, хотя, вопреки показаниям пристрастных католических писателей, которые говорят об обращении в католичество массы народа, были и обратные переходы из католичества в арианство. Важно то наблюдение, что между отдельными церквами арианскими не было солидарности. Мы знаем, правда, что арианские конунги вандалов в Африке прибегали к системе возмездия в отношении к римским (восточным) императорам; но нигде не видим, чтобы когда-либо являлась положительная идея о союзе между всеми арианами – бургундами, вестготами, остготами, вандалами.

Внутренняя слабость Бургундского государства, обусловливаемая церковным раздвоением, обнаружилась с особенной ясностью в ту критическую минуту, когда в соседстве появился варварский мир, принявший католичество и тем самым привлекший к себе все симпатии галлоримского населения, находившегося под властью арианских конунгов. После крещения Хлодвига (406 год) Авит Вьеннский, наиболее видный из бургундских католических епископов, уже обращается к нему с письмами, в которых говорит, что его успехи составляют утешение не для одних только его подданных. «Ты сражаешься, а мы побеждаем» (Collectio ер. Migne, t. LIX, р. 327). Но это оказывается сомнительным. Хлодвиг занял угрожающую позицию по отношению к Гундобальду. В ту затруднительную минуту и был поднят в Бургундском королевстве, понятно со своей стороны, вопрос о единстве и спокойствии церквей. Двор короля сделался ареной горячей борьбы: одна партия хотела обратить его в католичество, другая партия стояла за национальную религию. Требовали диспута. Положение Гундобальда было весьма тяжелое.

Никогда единство и согласие всех подданных не было более желательно, чем теперь, но каким путем можно было его достигнуть? Между тем католические епископы собрались в 499 году на свой собор в городе Лионе и сейчас же отправили к королю депутацию. Во главе ее стоял епископ Авит, который обратился к Гундобальду с такой речью: «Если король желает мира Церкви, то мы готовы доказать истину своего исповедания неопровержимыми доводами». Это значило, что они требуют состязания о вере. Королю казалось опасным возбуждать религиозные споры и будить страсти в данный момент. Он говорит: «Если ваша вера истинная, то почему ваши епископы (тут особенно разумелся Ремигий Реймский) не останавливают короля франков, который объявил мне войну и соединился с моими врагами на мою гибель.³⁷ Желать чужого владения, жаждать крови народов – это не есть вера. Пусть он докажет свою веру своими делами». – «Мы не знаем, – отвечали ему епископы, – по какой причине Хлодвиг делает то, в чем вы его обвиняете; но Писание учит нас, что государства разрушаются вследствие отпадения от Божественного закона и что против врагов Божьих являются со всех сторон враги земли. Обратитесь со своим народом к истинному Божественному закону, и вы будете иметь мир внутри вашего государства». – «Но разве я не признаю Божественного закона, – возражал король, – потому только, что я не исповедую Божественного закона, но в Священном Писании читается, что Бог – один, а не многие» (Bouquet. Schiptores rerum Gallicarum et Francicarum. IV. 100).

Епископы не отвечали прямо на вопрос и требовали диспута в присутствии всего народа. Король допустил диспут, который, понятно, ни к чему не привел и оставил обе стороны при прежних обстоятельствах.

Вандальское государство

Обратимся теперь к рассмотрению двух других завоеваний, двух новых варварских государств, образовавшихся на римской почве: Вандальского в Африке и Англосаксонского в Британии. Как уже известно, вандалы жили первоначально между Эльбой и Вислой. Около 272 года они передвинулись в Паннонию с согласия императора римского, а с 406 года мы видим их уже в Галлии и Испании. Изгнанные вестготами в 427 году из Испании, они в промежуток между 429 и 430 годами основывают под предводительством Гейзериха³⁸ государство на северном берегу Африки.

Африка, завоеванная Римом, представляла одну из самых цветущих провинций империи; богатая хлебом, она еще ранее вандалов привлекала к себе взгляды и служила предметом желаний завоевателей-варваров.

Основавшись на северном берегу Африки, вандалы не отказались все же от хищничества и разбоя; подобно готам, которые из своих жилищ на юге России громили берега Черного моря и доходили до Малой Азии, вандалы устроили флот и в своих разбойничьих набегах захватили даже два большие острова Средиземного моря – Корсику и Сицилию. В 455 году Гейзерих со своими вандалами является в Рим, и в продолжение 14 дней происходит грабеж и разорение «вечного города»; только жизнь римлян была пощажена, благодаря просьбам епископа Льва. Но, несмотря на эту внешнюю силу и страх, наводимый племенем вандалов, государство Вандальское было непрочно и просуществовало недолго. Через сто лет в 534 году оно было завоевано Велизарием, полководцем императора Юстиниана.

Причина непрочности нового государства лежала в тех отношениях, в которые победители стали к побежденному ими римскому населению провинции. Отношения эти определяются, с одной стороны, характером и обстоятельствами завоевания, с другой – религиозным антагонизмом арианства и католичества. Завоевание совершилось быстро и без всякого согласия, хотя бы формального и наружного, со стороны императора, и всего менее – в союзе с местным населением. Завоевание это представляет полную противоположность завоеваниям вестготов и франков, которые основались на землях империи в согласии с провинциалами и во всяком случае постепенно, а затем вступили и в тесный союз с местным галло-римским населением.

Вандалы же своим господством в Африке обязаны были только своему мечу, как на это прямо указывал преемник Гейзериха, говоря, что он обязан своими владениями только Богу, то есть завоеванию и наследственному праву последнее упрочено и точнее определено именно Гейзерихом. Таким образом, римское население оказалось просто в положении побежденного народа, доставшегося во власть врагу и очутившегося в положении военнопленного. Обратим внимание на одну знаменательную черту в отношениях вандалов к Риму: государства, образовавшиеся на римской почве, не чеканили собственной, присвоенной только им монеты, а имели на монетах своих изображение императора римского; одни только вандальские монеты «автономны», как говорится в нумизматике, и золотых вандальских монет с изображением императора не встречается.

Что касается отношения победителей к провинциалам, мы должны отметить две группы.

1. Католический клир, сильный своей многочисленностью, крепкой организацией, богатством, своими отношениями к Риму и Византии.

2. Класс землевладельцев, зажиточных и образованных, почти наследственно владевших важнейшими должностями, одним словом, некоторого рода дворянство. Последнее уже своим богатством вызывало жадность завоевателей, первые возбуждали нерасположение и антагонизм религиозным отличием. Только за счет высшего класса могла быть удовлетворена та надежда на добычу и привольную жизнь, которая манила вандалов через море в далекую Африку.

Точные известия о судьбе, постигшей это римское дворянство, немногочисленны и, в сущности, относятся только к одному городу, зато к такому, где сосредоточивались высшие представители сословия и где они жили в наибольшем количестве, а именно к Карфагену. Источники указывают на особенное преследование нобилей (nobiles senatores). В отличие от других варваров вандалы утвердились сплошной массой в области Карфагена, и очевидно, что туземное население не могло быть пощажено. Вандальское завоевание отличалось здесь крайней жестокостью, особенно сильно, по свидетельству Виктора Витенского (Victor Vi-tensis),[63] пострадали землевладельцы. Гейзерих, по словам его, взял многие знатные семейства в плен, приказав им отдать все свое золото и драгоценности; в другом месте писатель говорит, что многие из туземных нобилей были изгнаны, убиты, казнены как преступники или обращены в крепостных и даже рабов на земле прежних своих имений.

Но все-таки не следует считать это преследование систематическим истреблением. И после завоевания в проконсульстве встречаются римляне; иногда они даже занимают высшие должности при дворе, и, несмотря на все дальнейшие притеснения, большое число их удержалось во все время вандальского господства; также в муниципальном управлении и многие должности в сенате были заняты ими. Они-то первые и пристали через 100 лет, вместе с духовенством, к войскам Велизария. Из среды остального дворянства вне Карфагена многие подверглись также изгнанию или смерти, вообще же положение их определилось в таком виде.

Самых знатнейших постигла самая горькая участь. Имения их король захватил для себя и сыновей, чтобы вести хозяйство посредством несвободных вандалов или местных рабов (servi); вместе с тем и прежние владельцы были оставлены на своей земле рабами, по свидетельству Прокопия.

Конечно, можно предположить, что слова Прокопия не должны быть понимаемы буквально, что под «рабским» состоянием разумеется у него и «крепостное» состояние, колонат, то есть что король Гейзерих и его сыновья иногда оставляли прежних владельцев на их землях в виде полусвободных и податных людей в виде колонов, а не только рабов.

Прежние собственники тех земель, которые достались в виде отдельных участков вандалам, хотя и остались лично свободными, но были лишены своей поземельной собственности, впали в нищету и сделались совершенно бесполезными. Вандалы не поступали подобно другим варварам, которые оставляли известную, хотя незначительную часть земли (⅓) провинциалам. Они все поселились сплошной массой в так называемой проконсульской провинции (Africa Proconsularis). Прежние жители должны были покориться, или, в иных случаях, им предоставлялось самим решать: или уходить ни с чем, или же, покорившись, обратиться в рабов или колонов. В остальных частях, особенно на окраинах, в пограничных провинциях, где земля была хуже, остались многочисленные землевладельцы лично свободными на своих участках, но только их обременили огромными податями, тем более тяжелыми, что вандалы сами за лучшую землю не платили ничего. В житиях святых (например, Vita Sancti Fulgentii)[64] довольно часто встречаются указания на то, что тот или другой благочестивый человек знатного происхождения (nobilissi-mus) пожертвовал в пользу католической церкви свою землю, свое поле, что есть ясное доказательство, что не все землевладельцы подверглись одинаковой участи.

Но особенно тяжелыми были перемены для католической церкви, до сих пор столь богатой, занимавшей здесь прочно установившееся положение, незадолго до того прославленной и возвеличенной деятельностью Августина. Число епископских кафедр, простиравшихся до 500, показывает нам прочное положение церкви в стране, под ее покровом выросли и прославились знаменитые Отцы – Орозий, Виктор Витенский и другие католические деятели. Вандалы, благодаря своему близкому родству с готами, познакомились с переводом Святого Писания и стали арианами, а после завоевания Африки возвели страшное гонение на католическую церковь. Нетерпимость вандалов-ариан обнаружилась уже при Гейзерихе и особенно усилилась при его преемниках. Казалось бы странным, откуда явился подобный фанатизм у германцев, даже в языческие времена не имевших привычки стеснять свободу совести, не отличавшихся никогда духом прозелитизма, относившихся совершенно пассивно к религиозным воззрениям других. Один из новейших исследователей этого вопроса Dahn F. говорит, что причину надо искать в поведении самой католической церкви.

Само население, по его мнению, а также католическое духовенство, сохранившее привязанность к древнему Риму и к Византии, враждебно относится к варварам-арианам; оно завязывало отношения и начинало интриги, вызывавшие подозрения вандалов, что все эти козни строятся против их политического господства в стране. Все это возбуждало ненависть и вело к преследованиям. Иногда гонение имело вид возмездия за преследования ариан, что прямо даже высказывается в эдиктах Гунериха,³⁹ одного из преемников Гейзериха. Наконец, арианская церковь, основавшаяся здесь недавно, не имевшая никаких богатств, должна была наделить своих служителей имениями и могла это сделать не иначе как за счет католической.

Вообще, история этих гонений показывает, что ожесточение и фанатизм были выказываемы не только со стороны высших властей, но также, вероятно по внушениям духовенства, и со стороны толпы – черни. При Гунерихе (с 477 года) преследование идет уже по внушениям часто тупого ожесточения, фанатизма; кровожадная жестокость со стороны короля, священников и народа вандальского обнаруживается в полном свете.

Дело началось с того, что Гунерих лишил всех католиков тех государственных и придворных должностей, которые они занимали до сих пор. Потом, в 483 году был обнародован указ всем епископам явиться в Карфаген на состязание о вере. Очевидно, что подобный диспут был весьма опасен для гонимой католической церкви; чтобы остановить дело, епископ Евгений Карфагенский обратился к Гунериху с требованием, чтобы на состязание приглашены были не только епископы Африки, но также и Италии и вообще римских провинций. «Завоюй мне эти страны, – отвечал Гунерих, – тогда я издам подобное повеление». Наконец собраны были представители обеих африканских церквей;⁴⁰ председательство было отдано арианскому епископу, что возбудило негодование представителей католической церкви и они отказались от диспута. С другой стороны, ариане не хотели начинать состязание, отговариваясь незнанием латинского языка, на котором хотели диспутировать православные епископы.

Эти последние оказались виновными в том, что диспут не состоялся; результатом этого собора явился эдикт Гунериха, повелевавший закрыть все католические церкви, сжечь книги, содержащие католическое учение, конфисковать имущество епископов; священникам и епископам запрещалось вступать в какие-либо состязания для защиты своей веры, совершать таинства крещения и так далее. На мирян указ возлагает денежные тяжелые штрафы, они лишались права распоряжаться своим имуществом посредством завещания, а равно и получать его по наследству и завещанию и так далее. После смерти Гунериха дело менялось в зависимости от отношений вандальских правителей и императорской власти в Риме, потом в Византии. Так дошло до Гелимера, при котором в 534 году византийские войска Велизария явились защитниками и избавителями жителей Африки от религиозного гонения варваров.

Вандалы, оставившие после себя имя, сделавшееся нарицательным для обозначения варварства и жестокости, обязаны этим, очевидно, событию 455 года. Но обвинение, возводимое на них, в сущности преувеличено: они далеко не истребили во время своего 14-дневного грабежа Рима всех памятников искусства. Впоследствии, в XVI веке, во время господства знаменитой фамилии Барберини, давшей Риму столько кардиналов, говорили, что не barbari разорили Рим, a Barbarrini, и в этом была своя доля правды. Но по отношению к Церкви и населению вандалы по справедливости подверглись порицанию потомства и истории.

Завоевание Британии и англосаксонские государства

Подобно другим владениям Римской империи и остров Британия, на котором мы должны различать три племени (бриттов, пиктов и скоттов, Scotland – Шотландия), хотя и был романизирован не в такой степени, как Галлия, но все же испытал на себе цивилизующее влияние Рима. Здесь были римские муниципии, население здешнее, особенно южнобританское, оставило после себя множество памятников, свидетельствующих о значительной степени культурного развития жителей острова. Во время римского господства вместе с цивилизацией распространилось здесь и христианство.[65] Существует много преданий о принесении христианства в Британию; к ним принадлежит, между прочим, сага об Иосифе Аримафейском, который после погребения Христа явился просветителем Британии и основал здесь монастырь Glustenburg на юге от Бристоля.

Но гораздо более правдоподобен рассказ о том, что около 170 года один британский царь по имени Люций (rex Britanniae Lucius) отправил посольство к римскому папе Элевтерию⁴¹ с просьбой о наставлении в истинах христианской веры и что следствием посольства было прибытие миссионеров, основание трех архиепископств и 28 епископий. Об этом посольстве писал Беда (Beda. Hist. I. 4 и V. 24), других известий нет; рассказ Беды представляет и хронологические затруднения.

С другой стороны, есть убедительные основания думать, что христианство заимствовано не из Рима, а с далекого Востока. Мы знаем, что с самого начала Британская церковь не сходилась с Римской во многих вопросах, волновавших тогда умы христиан. Например, по вопросу о времени празднования Пасхи Британская церковь была согласна с восточными церквами, а не с Римом. Лаппенберг делает предположение, что вопрос о времени празднования Пасхи волновал умы уже умножившихся христиан Британии и что папа Элевтерий мог явиться тут посредником.⁴²

На возможность происхождения Британской церкви с Востока указывают и другие факты. Римская власть сближала между собой самые отдаленные племена и народы; таким образом мы видим здесь, например, храмы Сераписа. Наконец, есть надписи, которые прямо указывают на присутствие здесь греков-сирийцев.

Таким образом, нет ничего удивительного, что из Малой Азии могло быть занесено христианство в Британию. Однако следует заметить, что христианство с тем характером, который оно имело в Британии, могло быть принесено сюда и не прямо из Малой Азии, а посредственно, именно через Галлию. Южная Галлия, в частности область нижней Роны, через город Марсель находилась постоянно в постоянных сношениях с Малой Азией, и греческая цивилизация здесь не была вытеснена римским влиянием. Во второй половине II века известны христианские общины и церкви в Лионе и Биение, это были церкви греческие; их мученики носят греческие имена; епископ Ириней Лионский писал по-гречески, в вопросе о праздновании Пасхи он был против римского епископа и соглашался с обычаем малоазиатских церквей. Греческие церкви в долине Роны основаны колонистами из Малой Азии и когда-то, быть может, служили посредницами в передаче христианства с его восточными особенностями в Британию. Во-вторых, не только нет положительных данных о существовании христианства раньше половины II века, когда жил Элевтерий, напротив, есть свидетельства против такого предположения. Сочинение святого Иринея против ересей написано около 176 года; в нем Ириней перечисляет христианские церкви и знает таковые только в Германии и кельтической Галлии, вероятно, разумея под этим собственно область около Лиона и Виенны. Только Тертуллиан, живший в начале III века, первый упоминает с достаточной ясностью о существовании христианства в Британии и даже в тех частях, куда не ступала нога римлян (et Bri-tanorum inaccessa Romanis loca Christo vero subdita).[66] Во время Диоклетиана христианство уже существовало – сомнения нет, так как гонение, начавшееся в Риме, отразилось и здесь. Доказательством служит сказание о святом Албане, жителе Веруламиума (на месте которого теперь город St. Albans). Известно, что и христиане из других мест пострадали; например, Юлий и Аарон из Caerleon’a (Beda. 1. 7). От времени Константина есть сведения, что Британская церковь принимала участие в соборах; так, в 314 году в Арле (Arelate) были три епископа из Британии: Лондонский, Эборакский (Йоркский) и из Coloniae Londinensium, вернее Colonia Lindi=Lincoln. Они оказались не согласны в некоторых пунктах с Римской церковью, с римским первосвященником. Не нужно думать, что эти епископства существовали только для римских поселенцев; они также имели отношение и к местным уроженцам – кельтам. В нескольких мимоходом сказанных словах Иоанна Златоуста ученые находили указание на то, что Священное Писание было переведено на местный кельтский язык. В одном месте Златоуст говорит, что Британские острова, лежащие среди океана, почувствовали силу слова христианской проповеди – и там воздвиглись церкви и утвердились жертвенники. В другом месте он говорит: «Куда ты ни придешь, к индам или британцам, везде услышишь: “В начале было слово” и найдешь жизнь благочестивую». Может быть, впрочем, несколько смело находить здесь указание на кельтский перевод Святого Писания.

С водворением христианства в Британии начались отсюда пилигримства, которые сделались обычны ко времени Константина и матери его Елены. В легенде о Симеоне Столпнике указывается на посещение его жителями далекой Британии. На Востоке британские путешественники познакомились с монашеской жизнью, с аскетизмом; как следствие этого знакомства являются в Британии монастыри, например монастырь Ванды близ Честера. Наконец, о том, как принялось христианство и как вошло в жизнь, свидетельствует, между прочим, появление здесь еретических учений, долгое время волновавших церковь, именно ереси Пелагия. Учение это было особенно распространено на родине Пелагия, перешло оттуда в Галлию, так что там римская церковь должна была принимать меры для борьбы с ним. Между прочим, для ведения диспута в Британию был отправлен Герман, епископ города Оксерра (St. German d’Auxerrois);⁴³ хотя диспут и кончился торжеством православия (Beda. Hist Л. 17), пелагианизм еще долго здесь держался. Таким образом, вместе с римской культурой в Британии утвердилась и та религия, которая сделалась в IV в. господствующей в Римской империи.

Около половины V в. положение Британии сделалось весьма опасным: усилились нападения германских племен. Здесь, как и в других местах Европы, англосаксонское завоевание было подготовлено, до известной степени, прежними событиями – германской колонизацией, совершившейся под покровом римской власти.

Мы знаем, что саксы рано появились в Британии, точно так же, как и другие германские племена. По окончании Маркоманнской войны (180 г.) император Марк Аврелий переселил в Британию толпы германцев; они должны были служить заложниками верности своих родичей на римской границе и орудием римской власти на острове (Kemble. I. 12).⁴⁴ Во второй половине III века Проб (276–282) поселил здесь значительное число бургундов и вандалов, которые были полезны ему в борьбе с местными претендентами (Zosim. 48). Они возделывали землю на положении крепостных, и еще долго археологи указывали следы германских поселений близ Кембриджа. Точно так же огромные толпы германцев были в числе британских легионов, о чем свидетельствует нам Аммиан Марцеллин. Он говорит, что император Валентиниан в 371 году отправил в Британию Фраомана (варварское имя), поставив его во главе отряда аллеманнов (Amm. Marc. XXIX. 4, 7).

Быть может, и саксы, впоследствии явившиеся завоевателями в Британию, гораздо ранее познакомились с этой страной и даже селились в ней. В известном статистическом описании империи «Notitia dignitatum utriusque imperii», составление которого относится ко времени никак не позже V века, среди других важных чиновников, заведовавших правительственными делами на острове, встречаем военного начальника, носящего титул comes littoris saxonici per Britanias (см. Lappenberg, I. 11, 13);⁴⁵ точно так же часто встречаются названия «limes Saxonicus» и «litus Saxonicum». Об этих названиях существует много ученых рассуждений; некоторые говорят, что limes Saxonicus означает пространство земли, заселенное саксами; другие полагают, что limes и litus не могут указывать на поселение саксов и что это были лишь границы, имеющие совершенно то же значение, как впоследствии имеют имперские марки – Аварская марка, Славянская – пограничные места для защиты от нападений враждебных славян и аваров. Palgrave и Kemble высказываются за объяснение в смысле «саксонское поселение».⁴⁶

Во всяком случае мы достоверно знаем, что раньше своего утверждения в Британии саксы нападали на нее; в половине V века они упоминаются в числе врагов романизованного кельтского населения Британии и равно и Ирландии, подобно пиктам и скоттам.

У Клавдия, поэта времени Феодосия, встречаются такие слова: «Оркады обагрились кровью в бегство обращенных Саксов; на Туле дымится горячая кровь Пиктов; груды павших Скоттов оплакивает ледяная Иерна». (Туле – Thule – Британия, Jerne – Hibernia – Ирландия; см. Claud. VIII, 31). Итак, саксы несомненно делали вторжения в Британию и даже оставались там, если принять в известном смысле название limes Saxonicus. Это утверждение противоречит общепринятой традиции, что в половине V века они неожиданно и в первый раз явились у берегов Британии. Во всяком случае, участь этих ранее поселившихся саксов сходна с участью остальных варваров, поселившихся не сплошной массой на римской почве; они слились с римским населением, романизировались.

Около половины IV века завоеватели саксы являются уже целыми массами. Когда именно прекратилось римское влияние в Британии, об этом нельзя сказать с точностью. У Беды прямо говорится, что господство римской власти на острове прекращается в 409 году, когда готы разрушили Рим (Beda. Hist. V. 24). Вероятно, тут разумеется удаление римских легионов. Провинция, организованная римским государственным гением, предоставлялась сама себе и должна была собственными силами бороться с варварами. Но оказалось, что этих сил недостаточно, и еще не раз она принуждена была обращаться в метрополию с мольбами о помощи. Наши наиболее древние достоверные источники (Gildas, Beda) насчитывают три страшных вторжения пиктов и скоттов в пределы романизованной Британии, и всякий раз бритты обращались за помощью в Рим. Военные отряды римлян являлись вновь и помогли в 414, 416 гг. справиться с врагами на севере. Но едва они удалялись, населению опять грозила беда. Под 418 г. в англосаксонской хронике стоит заметка, что в этом году римляне (на этот раз речь идет, очевидно, уже о мирном гражданском населении) собрали свои сокровища и отчасти зарыли их в землю, так что никто после их не видал, а отчасти унесли их с собой в Галлию. Однако и тогда связь с империей еще не была совсем порвана. Третье нашествие варваров относится к 446 году. Бритты отправили известное посольство к Аэцию, которое должно было сказать: «Варвары теснят нас к морю, море гонит нас к варварам, нам остается выбирать из двух родов смерти: или утонуть, или быть зарезанными» (Gildas, 20). Военная помощь не пришла, но в Британию во второй раз явился епископ Герман и настолько воодушевил бриттов, что они еще раз одержали победу над врагами, среди которых были, по-видимому, и вновь пришедшие саксы. Это так называемая «Аллилуйская победа» (в битве участвовало духовенство и после победы заставило воинов петь «аллилуйя»).⁴⁷ Римская власть прекратилась сама собой: отозваны были легионы, и Британия, окончательно предоставленная на произвол судьбы, не устояла против соединенных нападений пиктов и скоттов с одной стороны, саксов – с другой. С 449 г. начался ряд больших переселений сюда тевтонских племен. Первыми появились здесь юты, затем саксы, англы и отчасти фризы.

Имя саксов, занимавших пространство от реки Эльбы к югу до Рейна, делается употребительным в IV в. вместе с именем франков и, подобно этому последнему, означает союз нескольких мелких племен, прежде известных своими отдельными названиями (херуски, марсы, хавки и др.). Саксы граничили с англами, также жившими в Ютландии, недалеко от Эльбы (в нынешнем Шлезвиге). Юты помещались на полуострове Ютландия, фризы по берегу Немецкого моря и на юге, по направлению к Рейну. Все они близко родственны между собой и составляли нижненемецкую ветвь тевтонскаго племени. Достоверных подробностей о набегах этих племен на Британию сохранилось весьма немного. Римские писатели совершенно умалчивают об этих событиях; мы имеем только несколько легенд, подобно рассказу о британском князе Вортигерне, подробности которых имеют весьма малую достоверность; в самом простом первоначальном виде мы встречаем рассказ у Gildas’a и потом у Беды. Гильдас упоминает имя князя Вортигерна и говорит, что последний, не бу-ду-чи в состоянии противостоять напору пиктов и скоттов, призвал на помощь англосаксонские дружины. Вследствие призыва явились два князя: Генгист и Горза, как говорит предание; имена этих князей, впрочем, не упоминаются Гильдасом. Вот некоторые подробности исторического предания о завоевании Британии тевтонскими племенами.

Древнейший авторитет для нас, как сказано, Гильдас по прозванию Мудрый, живший в первой половине VI в. и носивший сан священника в Британской церкви; в 550 г. он покинул родину и переселился в Арморику, где и написал в форме послания свое «De exidio et conquestu Britan-niae» (около 560 года) Сообщаем в извлечении его рассказ. После посольства к Аэцию бритты скоро одержали победу над врагами, что нужно приписать единственно помощи свыше. Бритты недостойны были победы и не сумели ею воспользоваться. Они были «слабы в борьбе с внешними врагами, но неукротимы в междоусобных войнах». Во время спокойствия, последовавшего за победой, среди них обнаруживается сильная деморализация, возрастает роскошь, увеличивается любовь ко лжи. «Помазывались на царство короли, но не по Богу, а из тех, кто выдавался среди других жестокостью, и немного времени спустя, избранник был умерщвляем без всякого исследования истины теми же самыми людьми, которые его помазали». Если появлялся властитель, более других кроткий и любящий правду, то на него, как будто на какого-то разрушителя Британии (Britanniae quasi subversorum), устремлялась всеобщая ненависть и бесчисленные стрелы; деморализация проникла и в среду духовенства: оно утопало в грехе, предавалось пьянству.

И вот снова приходит весть о врагах, а вместе с тем усиливаются голод и мор. Собирают совет, и начинаются рассуждения о том, что следует предпринять для отражения столь частых и зверских набегов язычников. Тогда все советники вместе с гордым вождем бриттов (Britannorum duce) Вортигерном (Гуртигерном, Gurtigerno) будто впали в ослепление и придумали такую защиту, или лучше сказать гибель, отечеству: пусть этот свирепый и ненавистный Богу и людям народ, носящий проклятое имя саксов, будет выпущен на остров, подобно волкам в овчарню, для отражения северных племен (то есть пиктов и скоттов). Было явным безумием приглашать к себе ближе тех, которые уже издали наводили страх. И вот, как будто стая детенышей, вырывающихся из логовища варварской львицы, на трех, как это у них говорится, киулах (capylis), а в переводе на наш язык – длинных кораблях (longi navi), при попутном ветре высаживаются сначала на восточном берегу острова пришельцы, призванные злосчастным тираном Вортигерном, и «впускают в землю свои страшные когти, как будто намереваясь защищать отечество, а вернее, воевать против него». Как выше сказано, их «родительница-львица (а без метафор – родина), довольная счастливой удачей первой стаи», сейчас же выслала более «многочисленную свору спутников и собак, которая прибыла на судах и присоединилась к первому отряду». Таким образом впущенные на остров, варвары потребовали себе съестных припасов; выдаваемые долгое время в изобилии припасы эти заткнули, как говорится, собачью пасть. Но затем начинаются жалобы на недостаточность припасов, намеренно преувеличиваются поводы для неудовольствия, раздаются угрозы, что если не будет оказано большей готовности и щедрости, они разорвут договор и предадут все разорению. За словами скоро последовали соответственные дела. Затем описывается наступивший погром: варвары все обращают в развалины; вся страна от моря до моря устлана трупами, лежавшими на площадях среди развалин, стен, храмов и алтарей, обрызганных кровью… Остатки несчастного населения скрываются в горах Валлиса и Корнваллиса, но и здесь иногда пришельцы настигают их и избивают толпами; иные, вынужденные голодом, добровольно выходят из убежищ и отдаются в вечное рабство (manus hostibus dolant in aevum servitum), что уже считалось великим благодеянием; другие – удаляются в заморские страны (на полуостров Арморика). Впрочем, с течением времени туземцы несколько ободрились; из разных мест, как пчелы из ульев, собираются толпы их вокруг одного вождя, вполне достойного общего доверия. Это был Амвросий Аврелиан, происходивший из знатной римской фамилии; он одержал первую большую победу над пришлыми варварами. С тех пор борьба идет с переменным счастьем. Когда писал Гильдас по прозвищу Мудрый, эта борьба была еще не кончена. Таков первоначальный рассказ о завоевании Британии англосаксами, написанный через 100 лет после событий лицом, принадлежавшим к племени побежденных и пострадавших романизованных бриттов и потому не щадившим запаса бранных слов для выражения национальной ненависти.

Достопочтенный Беда, писавший свою «Церковную историю» уже в VIII веке (около 730 г.), в сущности повторяет рассказ своего предшественника – отчасти даже буквально. Но в его время уже известны были имена других главных вождей завоевания – Генгиста и Борзы (Beda. Hist. I. XV), из которых последнее связанно даже с каким-то памятником на восточном берегу Кента. Более обильные подробности найдем мы у писателя еще несколько более позднего, именно у Ненния. Он жил в половине IX века и окончил свою «Историю Бриттов» в 858 году. Через 40 лет после прекращения римской власти в Британии там царствовал Гортигерн (Gorthigernus), у Беды – Worthigernus, который был во вражде с Амвросием и в постоянном страхе перед пиктами и скоттами. Между тем приходят из Германии три киулы, наполненные изгнанниками, среди которых находились и два брата Борза (Hors) и Генгист (Hengist). Вортигерн принял их благосклонно и дал им остров Taneth (теперь не существующий).⁴⁸

Когда саксы утвердились на острове, король обещал давать им пищу и одежду, но когда число варваров умножилось, то он стал тяготиться своим обязательством. Бритты сделали прямое заявление в этом смысле пришельцам, а саксы стали думать и со своей стороны о нарушении договора.

Генгист, человек очень хитрый, убедившись в бессилии короля и его народа, обратился к нему с предложением вызвать еще бойцов из отечества. «Нас мало, – говорил он, – если позволишь, мы пошлем гонцов на родину нашу, пригласим воинов, и тогда мы в большем числе будем сражаться за тебя и за твой народ». Король согласился, и послы воротились с новыми воинами на 16 киулах; также на одной из них находилась прекрасная девушка – дочь Генгиста. Имени ее Ненний не знает; у позднейших писателей она называется Ронуэнна. По случаю прибытия родичей Генгист устроил пир, его дочь прислуживала и подавала вино и сикеру (secerum). Король Вортигерн, воспламененный красотою девицы, выпитым вином, а еще больше сатаною, который вошел в его сердце и возжег страсть, потребовал у отца, чтобы он отдал свою дочь ему в жены. «Все, что попросишь, отдам за нее, хотя бы половину царства». Посоветовавшись со своими, Генгист потребовал уступки страны, которая на их языке называлась Canthgueralend, а на кельтском – Кент (Chent). Таким образом язычники получили Кент, а король Вортигерн – девицу, которая сделалась его женой. Пользуясь влиянием на своего слабого зятя, Генгист постоянно привлекал к себе из-за моря новые толпы соплеменников. Затем следует у Ненния совершенно баснословный рассказ о том, как Вортигерн женился на своей собственной дочери и имел от нее сына. За это он был проклят святым Германом, прибывшим в Британию, лишен царства и должен был построить для собственной безопасности крепкий замок на окраине своих прежних владений. Но мудрецы объявляют Вортигерну, что постройка не удастся, пока не найдено будет дитя, рожденное без отца, и замок не окропится его кровью. Является на сцену этот таинственный мальчик, который в позднейшей переделке легенды Ненния прямо называется волшебником Мерлином (в истории британских царей Готфрида Монмутского, XII в.).⁴⁹

Между тем борьбу с пришельцами ведет сын Вортигерна – Вортемир (Guortemir); он одержал несколько побед над Генгистом и Горзою, вытеснил их из Кента, так что они держались только на острове Танет. Генгист отправил послов за море в Германию, и на огромном числе киул прибыли новые подкрепления. Он, впрочем, восторжествовал над противником не столько силою оружия, сколько вероломством и обманом. В борьбе пали Горза и Вортемир; место сына опять заступил Вортигерн; Генгист предложил возобновление дружбы и мира. На пиру, который последовал за примирением, Генгист обратился к своим спутникам, которые спрятали в своей обуви скрытое оружие, со словами «Еа Saxones ni-med ouri saxes!» («Эй, Саксы, возьмите ваши ножи!» (или короткие кинжалы). Триста старейшин, спутников Вортигерна, были зарезаны, он сам взят в плен и закован в цепи. Для выкупа своей жизни он уступил саксам в это время многие области, именно Eastsex, Suthsex, Medelsex (Эссекс, Суссекс, Мидлсекс).

Если бы мы пошли дальше и обратились к писателям XII века, то мы нашли бы у них еще больше подробностей о Генгисте, его дочери и его товарищах.

Но очевидно, эти подробности имели бы еще меньше исторической достоверности. Всякий раз, когда рассказ об известном факте из сухого и краткого обращается в более подробный и сложный, мы имеем право быть подозрительными: откуда являются эти подробности, эти лица и названия, неизвестные ближайшим свидетелям события, менее отдаленным от него по времени? Что касается Ненния, то у него уже замечается сильная примесь баснословия и легенд, подчерпнутых, по-видимому, из народных сказаний его кельтической родины. У него в первый раз идет речь о короле Артуре, который является преемником Вортигерна и предводителем национальной борьбы бриттов с саксами; Ненний, впрочем, сообщает только сухое перечисление побед, одержанных Артуром, и несколько данных о его путешествии в Иерусалим.

После небольшого отступления в область сомнительных и прямо баснословных преданий обратимся к несомненным историческим явлениям. Возможно, но, проблематично, что англосаксы явились по зову бриттов, но во всяком случае, если бы это даже и было так, то они скоро сбросили с себя роль помощников и сами стали завоевателями. Не тронутые цивилизацией и не подчиненные влиянию римской культуры, саксы по характеру и жесткости своего завоевании могут сравниться с вандалами; кроме того, они явились в Британию, будучи язычниками, и долго не поддавались влиянию христианства.

Там, где саксы уселись прочно, они совершенно уничтожили следы римской культуры, и это составляет отличительную черту их завоевания, которая бросается в глаза при самом поверхностном обзоре. Саксы не усвоили господствовавшего римского языка, не изменили своей веры, как это было с другими завоевателями-варварами. В тех местах, где поселились готы, бургунды, франки, следы местного галло-римского населения сохранились до нашего времени в названиях городов, местностей и т. д.

В Британии полная противоположность – римские названия городов, за исключением весьма немногих (Лондон – Londinium, Линкольн – Lindum), изменились на немецкие. Следов латинского языка, кроме нескольких слов (ehester от castrum, street от strada), также почти не осталось. Точно так же потеряли всякую силу и законы римские, религия и обычаи. Другие варвары-завоеватели, признавая принцип права личности, даже издавали новые законы для романского населения своих новых владений; здесь римское право исчезло совершенно и не оказало никакого влияния на развитие англосаксонского законодательства. Одним словом, все показывало разрушение прежней цивилизации, полное уничтожение культурной римской Британии.

Впрочем, при этом необходимо заметить, что с завоеванием нельзя связывать идею о полном, поголовном истреблении всех жителей острова. Есть исследования, которые имели целью доказать происхождение теперешних англичан от древних кельтов Британии, и выводы исследователей служат лучшим доказательством, что не все побежденные были истреблены при завоевании. И действительно, медленный ход самого процесса подчинения (150 лет), обращение некоторой части туземцев в рабство, наконец, сохранение независимости кельтов Валлиса, Корнваллиса и большого королевства Страсклейда (Strathclyde), все это позволяет думать, что в жилах теперешних великобританцев есть кровь древних кельтов. К концу VI века кровавая борьба была окончена; процесс подчинения завершился образованием нескольких самостоятельных варварских государств на почве Британии. Обыкновенно говорят, что государств было семь и называют их англосаксонской Гептархией (Heptarchia – семивластие). Но, в сущности, число их долгое время колебалось (то больше, то меньше), и даже эти семь главных государств составились из более мелких. Они были управляемы альдерменами (соответствовавшими principes германским), распадались на сотни, в свою очередь состоявшие из отдельных общин.

Первыми пришли сюда и образовали независимое королевство юты; они заняли ту часть страны, которая находится на юге от Темзы, и образовали королевство Кент, с главным городом Кентербери. Сверх того, юты же образовали небольшое владение, которое обнимало остров Уайт (Wight), на юг от Британии (часть графства Гемпшира). Затем были основаны 3 саксонских государства, происхождение которых легко узнается по самим именам Sussex (то есть южная Саксония) на юг от Темзы, Essex (то есть восточная Саксония) на север от Темзы, к нему принадлежал и Лондон, хотя не всегда. В стороне от этих двух государств, на западе образовали Wessex (то есть западная Саксония).

Из всех трех государств наибольшее значение приобрело последнее, а первые два были недолговечны. Величие Суссекса не пережило его основателя бретвальды (то есть латинское – rex) Aella. Эссекс, благодаря Лондону, держался некоторое время, но потом тоже потерял значение. Лондон скоро высвободился из-под власти королей Эссекса и колебался некоторое время между положением независимой общины и подчинением королям Мерсии. Вессекс, обнимавший часть Гемпшира и Соммерсета, граничил на западе с самостоятельным и враждебным кельтским Валлисом и уже поэтому должен был приобрести большое значение и силу. Это первое большое владение саксов, и в составе населения оно чисто германское. Следует заметить, что королевство образовалось не вдруг; в V веке мы имеем известие, что в одном сражении пали пять конунгов Вессекса; оно сложилось из нескольких мелких владений. Вессексу принадлежала некоторое время и значительная полоса земли на север от Темзы: но эти владения оказались, однако, непрочным приобретением, настоящей границей все-таки осталась Темза. На север от нее и на северо-восток от Вессекса лежала колония другой ветви завоевателей – англов, носившая название Восточной Англии (East Anglia); далее на севере от реки Гумбера (Humber) до форта (Forth) была Нортумбрия (Nord-Humber), то есть «страна на севере от Гумбера».

Нортумбрия иногда составляла одно государство под одной властью, а большей частью разделялось на два королевства – Берницию (Bernicia) и Дейру (Deira), границей между которыми служила река Тайн (Thyne). Колонизаторы этих двух областей были также англы, но имена первых их предводителей неизвестны. В латинской хронике о временах Кердика Вессекского сказано: «В эти времена приходили многие часто из Германии и заняли восточную Англию и Мерцию, но эти владения еще не были приведены под власть одного короля, напротив, многие магнаты занимали отдельные области». Первым королем восточных англов назван Оффа под 511 годом, нортумберландским – Ида, о котором под 547 годом замечено в англосаксонской хронике: «Ида начал царствовать». Эти указания определяют начало королевства, а не начало поселений; Ида и Оффа объединили отдельные колонии, прежде находившиеся под властью старейшин или альдерменов. Еще яснее процесс такого образования в государстве Марсия (или Markia), название обозначает пограничную землю, окраину (от немецкого Marke), так как государство это граничило с кельтами, хотя и лежало посреди острова. Оно граничило с большим кельтским королевством Strathclyde, простиравшимся от теперешнего Валлиса до реки Клейд (Clyde) на север, и с Валлисом на юге. Валлис представлял тогда союз независимых кельтских королевств и назывался северным Валлисом, в отличие от южного, обнимавшего нынешний Валлис и Девон. Множество самых явных признаков доказывают, что королевство Маркин (или Мерция) составилось из нескольких первоначальных княжеств, и даже не одной народности, и что хотя преобладающая кровь тут была английской, но были и саксонские поселения. То же самое можно сказать и о прочих государствах. Так, восточная Англия разделялась на два королевства Northfolk и Suthfolk. В государстве Кент, где господствовали потомки Генгиста, существовали две епархии – Кентерберийская и Рочестерская, что прямо указывает и на соответствующее политическое деление страны на две части. Относительно Вессекса мы уже знаем, что в нем, согласно словам хроники, было некогда одновременно пять королей. Есть признаки, позволяющие думать, что это наиболее важное из саксонских государств составлялось постепенно путем завоевания их соседей – кельтов Корнваллиса.

Каждое новое значительное завоевание варваров в Британии первоначально составляло отдельную область, и только в конце VI века они соединились в большое королевство. Вообще, понятие о гептархии весьма условно: иногда, действительно, число государств доходило до семи, иногда же оно было значительно больше; нужно признать только одно что из всех владений варваров в Британии эти семь государств имели наиболее непрерывную историю.

Скажем теперь несколько слов для разъяснения значения bretwalda, о котором в прежнее время было много ученых толкований. По мнению некоторых английских ученых, bretwalda представляется высшим главою всей гептархии; он старший между всеми отдельными королями; положение его соответствует как бы положению императора среди других королей, признающих его верховную власть (или положению великого князя среди удельных князей Древней Руси). Беда Достопочтенный насчитывает семь королей, которые имели такое выдающееся значение или власть, обозначаемую у него словом Imperium или ducatus. Англосаксонская хроника, повторяя перечисления Беды, уже дает этим семи государям, к которым он прибавляет восьмого, Эгберта Вессекского, название бретвальды.

Весьма остроумное соображение относительно значения бретвальды принадлежит Пэльгреву. Он разбирает корень слова bretwalda и говорит, что первоначальное его написание было bryttenweald – bretten wealda, то есть «владетель бриттов». Происхождение высокого титула Пэльгрев ведет от власти, предоставленной покоренным племенам римлянами (I, 393).⁵⁰ Первый бретвальда из Суссекса (Aella), о котором упомянуто выше, был возведен в сан императора Британии собранием Валлийских князей (некоторого рода кельтский конгресс). Пэльгрев обращает внимание на то, что Этельберт Кентский, один из бретвальд, чеканил монету с изображением волчицы и близнецов и, следовательно, подражал Риму. Но теория эта едва ли имеет вероятие; хотя бретвальды и существовали действительно, но власть их не была непрерывна и постоянна, не имела определенных функций и даже едва ли простиралась на все англосаксонские государства и была признаваема ими. Гораздо вернее предположить, что это были такие государи, которые отчасти оружием, отчасти другим способом достигали значительного над другими авторитета, который, впрочем, едва ли признавался другими священным. Но если слово «бретвальда» и не ведет свое начало от господства бриттов, то все-таки позднейшие короли, как, например, Этельстан, не придают такого значения власти бретвальда и говорят, что она была только фактическая, но не законно признанная; она вовсе не была постоянным учреждением, существовавшим непрерывно в продолжение веков.

Впоследствии мы видим стремление возвратиться к императорской идее; так в X веке английские короли любили именовать себя «василевс».

Что касается филологического значения слова «bretwalda» (brythen-wealda) то скорее его можно сопоставить с теперешним немецким «brett» и перевести «властитель широкого, большого пространства земли», а не «властитель бриттов».

Итак, сознания единства между отдельными британскими государствами в VI веке не существовало. Англосаксонское завоевание представляет последнюю градацию среди варварских завоеваний, если мы расположим их в восходящем порядке по степени их жесткости к местным покоренным племенам.

Теперешние англичане говорят, что весьма полезно было для будущего самостоятельного развития Англии это истребление покоренных, уничтожение следов их культур, расчистка почвы для развития в германском духе. Если бы англосаксы принялись щадить римские учреждения, то англичане были бы только одной из ветвей романских народов, вроде французов, итальянцев, не имея ничего самобытного, оригинального. Напротив, являясь свирепыми разрушителями, завоеватели облегчили возможность развития на новых началах. И действительно, в англосаксонских государствах ярко выразились все основные начала чисто германских учреждений, те черты государственного и социального быта, которые подробно описывает Тацит: община, народная свобода, вечевые собрания – все это видим мы здесь, на новой родине завоевателей-германцев.

Что касается до религии завоевателей, то выше уже было упомянуто, что англосаксы долго оставались язычниками; и здесь также выразился общий характер их завоевания. Они так враждебно относились к побежденным, так отдельно стояли от них, что не приняли даже их веры и впоследствии, когда язычество оказалась уже несостоятельным и наступило время полного и естественного торжества христианства.

Аттила и падение Западной империи

Согласно с планом нашего изложения следовало бы теперь перейти к истории основания варварского государства в самой Италии, другими словами, к истории окончательного падения Западной Римской империи. Но так как на последние судьбы империи не осталось без влияния страшное потрясение, произведенное двумя нашествиями Аттилы (одно на Галлию, другое на саму Италию), то мы все-таки должны остановиться несколько на гуннах.⁵¹ Некоторые славянские и русские ученые своими теориями о происхождении гуннов придали этому народу особенный интерес. В своем исследовании И. Забелин с особенной любовью останавливается на гуннах, видя в них предков наших славян; постоянно проводя паралелль между обычаями и нравами гуннов и славян, он приходит наконец к окончательному заключению, что обычаи эти в давнее время господствовали в славянской земле, а именно в земле славян восточных: «Чьи бы то ни были эти обычаи, но они принадлежат, так сказать, самой земле, на которой уже тысячу лет живут славяне восточной отрасли (с. 358)».⁵² Но этот взгляд, поддерживаемый главным образом Забелиным и Иловайским, не имеет решительно никаких научных оснований, и можно только удивляться, как такие даровитые ученые удовлетворяются такими недостаточными данными для того только, чтобы спасти излюбленную теорию.⁵³ Они пренебрегают сведениями, которые можно почерпнуть из древних писателей, ссылаясь на их неразвитость, односторонность, недальновидность и недостаток сведений. Но этот взгляд сам по себе недальновиден. Напротив, сведения, сообщаемые древними о гуннах с одной стороны и славянах с другой стороны (например Аммианом Марцеллином, Маврикием, Зосимом), достоверны, точны и драгоценны, и достаточно будет прочесть описание гуннов у Аммиана Марцеллина и у Приска, чтобы теория эта рушилась сама собой. Все писатели представляют нам славян народом более оседлым, земледельческим, сражающимся пешими. Между тем историк Зосим, упоминая о гуннах, говорит: «Живя вечно верхом на лошадях, они едва могли ходить на земле и потому вовсе не умели биться пешими, стоя твердо на ногах».

Вот что рассказывает современник гуннов, латинский писатель Аммиан Марцеллин: «О гуннах наши летописи едва упоминают, и то только как о диком и невообразимо свирепом племени, распространенном за Меотийскими болотами, на берегах Ледовитого моря. Когда родятся у них дети мужского пола, то они изрезывают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волоса, поэтому все гунны растут и старятся безбородыми, отвратительные и безобразные на вид. Однако у всех у них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная, спина сутуловатая, что придает строению их тела что-то сверхъестественное. Я сказал бы скорее, что это двуногие животные, а не люди, или – каменные столбы, грубо вытесанные в образ человека, которые выставляют на краях мостов. Этой отвратительной внешности соответствуют их повадки, свойственные скоту: пищу они едят не вареную и ничем не приправленную; взамен обыкновенных съестных припасов они довольствуются дикими кореньями и мясом первого попавшегося животного, которое кладут себе под сиденье на лошади и так его размягчают. У них нет домов, хотя бы тростниковых шалашей, и никакая кровля их не укрывает. Они живут, ночуя среди лесов и гор, терпеливо перенося холод, голод и жажду. Даже на пути встретив жилье, они без крайней необходимости не переступают за его порог: в жилье гунн никогда не считает себя в безопасности. Они носят одежду вроде туники из холста или из меха и, раз продевши в нее голову, не спускают с плеч, пока она сама не свалится лохмотьями. Голову покрывают меховыми шапками с опушкой, а свои волосистые ноги обертывают козлиною шкурою. Такая обувь, конечно, затрудняет ходьбу, отчего они вообще не способны сражаться на ногах пешими. Зато на своих лошадях, нескладных, но крепких, они точно прикованы: и справляют на их спине всякого рода дела, иногда сидя по-женски. День и ночь они живут на лошади, на ней продают и покупают, не слезая ни напиться, ни поесть, так и спят, прилегши только к сухопарой шее своего коня, и грезят там преспокойно. На лошадях же они рассуждают сообща о всяких своих делах». «Царской власти они не знают, но подчиняются избранным вождям». «Начиная битву, они разделяются на отряды и, поднимая ужасный крик, бросаются на врага». Рассыпавшись или соединившись, с быстротою молнии они и нападают и обращаются в бегство. Однако при своей подвижности они бессильны против земляной насыпи или против укрепленного лагеря. Но вот что особенно делает их наистрашнейшими воинами на свете: это, во-первых, их меткие удары стрелами, хотя бы и с далекого расстояния, у которых вместо железа, прикреплены очень искусно заостренные кости; во-вторых, когда в схватке, один на один, они дерутся мечами, то с необыкновенной ловкостью в одно мгновение накидывают на врага ремень (аркан) и тем лишают его всякого движения (Amm. Marc. XXXI. 2, 1-10).

Хлебопашеством гунны не занимаются, и никто их них не дотрагивается до плуга. Все они без крова, без отчизны, без всякой привычки к оседлому быту блуждают в пространстве, как будто все бегут дальше, перевозя за собой свои повозки, где их жены работают им одежду, родят и воспитывают их детей. Если спросить гунна: где ты родился? – он затруднится дать ответ, потому что, перекочевывая с места на место, не помнит своей настоящей родины. «Непостоянные и вероломные» в договорах, гунны тотчас переменяют свой образ действий, как скоро почуют, где прибыль. Они не более зверей понимают, что честно и что бесчестно. Самый разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Никакая религия их не связывает ничем: они ни во что не верят и поклоняются только золоту. Нравы их так непостоянны и сварливы, что в один и тот же день они без всякого повода и ссорятся и мирятся (Ibid. 2, 10–11).

Очевидно, не без причины все писатели говорят, что гунны двигались от Меотиды, с Востока, из Азии, а не от Балтийского моря. Можно совершенно согласиться с мнением, выводящим их из степи Гоби, Тунгусской долины Азии и причисляющей их к монгольскому племени.

Как известно, монгольское племя подразделялось на турецко-татарское и финское. Прежние исследования производили гуннов от монголо-финнов, говоря, что это была часть той ветви, к которой впоследствии принадлежали и мадьяры.[67] Но и это положение еще не доказано. Теперь считают более вероятным, что толчок к великому переселению народов был сообщен не пассивными финнами, а тюркским племенем, и следовательно, что среди гуннов господствовал элемент тюркский. Это было совершенно то же движение, которое впоследствии повторилось в лице аваров, болгар и других племен. Аттила основал сильную державу, в которой тюрки были главной составной частью, хотя под властью его находились, впрочем, не только эти племена; финны, граничившие с тюрками, также были захвачены движением гуннов. В Венгрии при дворе Аттилы, быть может, были и славяне.⁵⁴

Еще больше под властью Аттилы находилось народов германского происхождения; как уже известно, остготы, подвинувшиеся после смерти Германариха в Трансильванию, долго оставались под властью гуннов и составляли важный элемент при дворе Аттилы. В пространстве между Дунаем и Тиссой можно было услышать языки – латинский, готский (скифский), гуннский и греческий; о последнем упоминает Приск. Однажды, во время пребывания его при дворе Аттилы,[68] к нему подошел человек, судя по платью – варвар, и приветствовал его на эллинском языке. Удивленный Приск спросил его, каким образом он попал сюда. Грек объяснил, что при взятии его родного брата гуннами он попал в плен и достался знатнейшему вельможе двора Аттилы. Впоследствии, отличившись в сражениях против римлян, он получил свободу, женился на варварке и остался жить у гуннов, «и я предпочитаю теперешнею жизнь своей прежней», заключил он свой рассказ, ибо «иноземцы, находящиеся у гуннов, после войны ведут жизнь спокойную; каждый пользуется тем, что у него есть, никем не тревожимый». Вместе с тем, как рассказывает Приск, грек этот весьма невыгодно отзывался о положении империи. «Жестокое взимание налогов, притеснения несправедливого, подкупного и бесконечного суда, наглое и непомерное взяточничество; при множестве законов – полнейшее беззаконие и тому подобные обычаи просвещенного народа делают жизнь невыносимою». Без сомнения, единомыслящих ему греков и римлян было немало, и не мудрено, что при дворе знаменитого варвара встречаем мы цивилизованных людей империи (Priscus Panites. Fragm., fr. 8).

Но по всему видно было, что этому большому разноплеменному государству не суждена великая будущность, хотя сам Аттила и оказался тонким политиком, знавшим положение тогдашнего мира от Евфрата до берега Африки, следившим за всеми событиями Европы и Римской империи. Предводитель разноплеменной массы, опираясь преимущественно на свою национальную тюркскую среду, Аттила явился только на некоторое время соперником римских императоров и германских конунгов. Казалось, что борьба между римским и варварским миром должна была решиться на Дунае, но с появлением гуннов, как известно, она была перенесена на Рейн; Аттила явился между двумя борющимися силами и направился в Галлию. Результаты нашествия известны: дойдя до Орлеана, Аттила остановился, так как знаменитый римский полководец Аэций успел соединить вестготов, франков и других варваров и двигался навстречу полчищам гуннов. Аттила отступил от города и выбрал себе поле битвы – campi Mauriaci или campi Catalaunici – в нескольких милях от Шалона; на другой день после ожесточенного сражения, в котором было убито до 160 000 человек, Аттила, разбитый наголову, двинулся в обратный путь. В этой битве встретились в первый раз после долгих лет два племени, когда-то жившие вместе на берегах Днепра и Днестра в степях южной России: остготы и вестготы. Благодаря храбрости последних и отваге короля и предводителя Теодориха, одержана была эта знаменательная Каталаунская победа, отсрочившая на несколько лет окончательное завоевание Италии. В 453 году Аттила с огромной массой войска двинулся с севера Италии по направлению к Риму. О противодействии, подобном тому, какое испытал он в Галлии от германских легионов Аэция, здесь не могло быть и речи. Аттила, приближавшийся уже к Риму,[69] был остановлен не войсками империи, а вмешательством духовенства: навстречу ему вышел римский епископ Лев I со Святыми Дарами и в сопровождении многочисленного клира. Предание говорит, что уважение к первосвященнику, влияние его увещаний, страх перед именем империи и священного Рима заставили грозного варвара отступить. Но к словам предания необходимо еще прибавить более прозаическое соображение: Аттила хорошо видел, что войско его, составленное из тюркских, германских и частью славянских племен, весьма быстро уменьшалось под влиянием непривычного для них жаркого климата Италии, и нашел гораздо более удобным на время отступить; Италия была спасена. В 457 году Аттила умер, и сыновья его, по выражению Иордана, многочисленные, как целое племя, завели между собой ссоры и распри.⁵⁵

Держава Аттилы разделилась на несколько частей. Гунны опять исчезли в степях южной России, и только впоследствии являются остатки их племени в лице так называемых гуннов-болгар.

Таким образом, Рим и средняя Италия остались неприкосновенны, но впрочем, ненадолго: в 435 году совершилось известное нашествие вандалов под предводительством Гейзериха и десятидневный грабеж Рима. Империя, очевидно, представляла уже зрелище полного разрушения: она не могла защитить себя, и отпор варварским нападениям шел не от Рима, а от поселившихся на землях империи германцев.

Мы имеем прекрасный источник, могущий познакомить с состоянием империи в разбираемую нами эпоху: жизнь св. Северина (455–482), написанная его учеником аббатом Евгиппием, бесценное для нас сокровище, потому что оно бросает яркий отсвет на время и обстоятельства, о котором мы иначе не знали бы ничего, потому что и после него, и прежде дунайские страны остаются покрытыми глубоким мраком.

Жизнеописание Северина (Severinus) представляет нам картину римской провинции Норик (Noricum ripense) на Дунае непосредственно перед ее разорением и уничтожением. Аттила умер, и народы, сделавшиеся свободными, обращают оружие против друг друга и против жалких остатков Римской империи. Аллеманны и тюринги, проникшие за пограничный вал, распространяются в Реции все далее на юг и на восток. В Норике удерживается христианское население, но в каком положении! Со всех сторон его теснят варвары; раз нападает герульский отряд: они уводят в плен вышедших на полевые работы земледельцев, угрожают даже городам; там, куда варвары проникают, они все предают грабежу, все разрушают, оставляя лишь пустые стены; они умерщвляют жителей или обращают в рабство. С севера грозят руги, которые по ту сторону Дуная хозяйничают, частыми набегами опустошая страну и скоро утверждаясь на левой стороне его твердой ногой.⁵⁶ Так же как готы в Паннонии, они – ариане, ненавистные католическим римлянам еще более, чем язычники. Аллеманны и тюринги, готы, герулы, руги разоряли города. Жители города Asturis, где утвердились варвары, не имея силы прогнать их, заключают с ними соглашение о защите и после этого принуждены жить как пленные в собственном городе. Тогда совершенно неожиданно и чудесно, несмотря на стражу, которая ему не помешала, является здесь Северин. С верою слушая его слова, ибо он обещал спасение и избавление от варваров, римляне постились и молились, и вот, ночью случилось землетрясение, которое навело ужас на варваров; полные страха они теснятся в воротах, спеша удалиться, и в темноте и суматохе убивают самих себя. Так город был освобожден от своих притеснителей; но что было этим выиграно? Землю возделывали только жители городов, и очень часто жатва и жнецы попадались в руки варваров; голод опустошал богатую и плодородную землю. Пограничные воины не получали от Рима своего жалованья, и вследствие этого их ряды сокращаются и разлагаются; только батавская когорта в Пассау еще держится; несколько солдат отправляются за жалованьем по ту сторону Альп, но на дороге убиты. Перед дунайским городом Фавианой (Favianus – место между Пассау и Веной) вдруг являются хищные варвары и уводят все, что можно было найти вне городских стен, – людей и скот. Трибун (местный военный начальник) имеет слишком небольшую команду под своей рукой и потому не решается сделать вылазку, но вот Северин обещает ему Божественную помощь, и тогда он храбро выступает и одерживает победу.

Странное явление представляет из себя этот Северин. Он никогда не хотел сказать откуда был родом; что он пришел с далекого Востока, это можно понять из его речей, но сам язык показывает в нем природного римлянина. Будучи знатного, как оказалось, происхождения, он удалился в уединение к св. Отцам (вероятно, в Фивийскую пустыню), потом, как он намекал, Божественный голос заставил его идти с помощью и утешением к жителям прибрежного Норика. Воздержание его было сверхчеловеческое: при самом большом холоде он ходил босой, привыкнув к постоянному посту, он чувствовал голод и лишение только за других. Так прошел Северин всю страну, проповедуя, утешая, а главное – принялся за оказание помощи, насколько мог. Он собирал и даже буквально «требовал» десятину для выкупа пленных, для пособия бедным; население приписывало ему над природой безусловную власть, и что гнев Божий настигал всякого, кто не хотел его слушать. Велико было общее к нему уважение. Эта страна, которая в затруднительном положении добровольно подчинялась руководству набожного боговдохновенного монаха, представляет резкий контраст с безнравственными пограничными городами Галлии, где, даже при штурмах франкских победителей, и стар и млад предавались необузданному разврату. Перед авторитетом Северина склонялись даже князья варваров, даже та злая королева ругов Гизия, которая хотела перекрещивать правоверных католиков. Частью из благорасположения, частью из страха, они исполняли его увещание, слушали просьбы; король ругов обязан был его советам своим мирным правлением. Если Северин защищал часто римлян, поощряя их к энергическому сопротивлению или впредь предсказывая нападение, то еще чаще он отвращал от них опасность своими просьбами, обращенными к варварам и добивался выпуска пленных на свободу. Во многих местах он построил монастыри, которые по восточному обычаю состояли из соединения нескольких хижин; самый большой был при Фавиане (место, без следа исчезнувшее). Здесь посещали Северина и получали благословение варвары, отправлявшиеся в Италию.

Одним словом, личность Северина и его пребывание в области верхнего Дуная представляют весьма интересное явление; сама личность его является в высшей степени типичной, и деятельность дает вообще понятие о значении духовенства в эту опасную и тяжелую для империи эпоху. Уже в Галлии мы встречаем нередко, что во время осады монастырей и городов аббаты и епископы выходили навстречу варварам и увещаниями отклоняли их нападения и грабежи. Вместе с остатками богатых римских землевладельцев они были единственной социальной силой, охранявшей и поддерживающей умирающую империю. Мы имеем весьма интересный рассказ о посещении Северина одним варваром (по некоторым известиям, из племени ругов, по другим – из герулов); по свидетельству наиболее достоверного для этих событий источник, он был из рода сциров (cum gentis Scyrorum). Различие, впрочем, не имеет большой важности, потому что руги, герулы, сциры – племена близко родственные между собой.

Однажды в келью святого мужа вошел воин, будто бы одетый в звериные шкуры, пробиравшийся в Италию, чтобы поступить в войско. Дверь Северина была столь низка, что он мог войти в нее только согнувшись и в самой келье должен был стоять так же, потому что голова касалась потолка. Благословив вошедшего, Северин обратился к нему со следующими пророческими словами: «Ты велик, но будешь еще более; ты бедно одет теперь, но будет время, когда малейший из подарков твоих будет стоить дороже всего твоего настоящего имущества» (Eugipp. Vita s. Sev. VII). Варвар этот, пробиравшийся в Италию, бедно одетый ничтожный воин – был Одоакр (Odoacer, Otacher). Подобно многим из соотечественников, он надеялся в Риме найти пропитание и, может быть, сделать карьеру. Он поступил в императорскую гвардию и занял место оруженосца. Италия уже давно не имела другого войска, кроме варваров-германцев, которые распоряжались делами империи и престола, возводили и низводили императоров при помощи своих военных начальников. Одним из таких всевластных начальников был Рикимер, распоряжавшийся по своему желанию престолом империи.⁵⁷ Таков при прибытии Одоакра в Рим был руг Орест, командующий войсками при императоре Юлии Непоте.⁵⁸ Одоакр, обладавший видным ростом, храбростью и умом, скоро отличился и выдвинулся из ряда прочих воинов.

Одоакр был виновником знаменитого переворота 476 года.

Огромные толпы германских варваров, преимущественно из племен герулов, сциров, ругов, а также и других, составляющих императорскую гвардию, приступили к Оресту с требованием земельного надела. Как уже известно, варвары, составлявшие римское войско, размещались обыкновенно на землях владельцев, получали одну треть их дома и имели право пользоваться рабами; теперь они захотели основаться более твердо на римской почве и потребовали в свое полное владение, по некоторым известиям, – всю землю, по другим – обычную треть. Орест, возведший в это время на престол римский малолетнего своего сына Ромула Августа (Августула) и управлявший за него, отказался выполнить их требование. Тогда они возмутились и, как передает одно известие, убили Ореста; по другим известиям, его убил сам Одоакр. Когда это совершилось, Одоакр выступил во главе войск, обещал дать желаемый ими земельный надел с условием, чтобы ему повиновались. Провозглашенный предводителем всех дружин германских, он арестовал малолетнего Ромула Августула, назначив ему пожизненный пенсион в пять тысяч солидов.

После этого он занялся проведением требуемого раздела; Одоакр взял одну треть земель римских для германцев, в противоположность вестготам и бургундам, присвоившим себе две трети. Земли, отданные германцам Одоакром, не представляли сплошной цельной полосы; напротив, они были разбросаны в различных местах средней и южной Италии, что также не способствовало прочности германских поселений. Кроме того, варвары эти не имели твердой основы племенного единства, так как они принадлежали хотя и к родственным, но все же различным племенам (ругов, сциров, герулов и др.). Итак, и в Италии, подобно тому как в других провинциях империи, переворот совершился не вдруг, не имел характера насильственного вторжения германского элемента. Завоеватели не явились извне, не разбивали римских легионов, не захватывали в свои руки побежденную империю. То же постоянное долговременное, непрерывное накопление германских сил, служба в легионах, работа на полях римских, которые мы видели в провинциях, – то же самое подготовило и в сердце империи переворот 476 года. Варвары уже давно основались в Риме, а теперь потребовали только прочного обеспечения.

Все в империи оставалось по-прежнему, не было только императора; но и это, в сущности, не было делом необыкновенным, так как случалось и прежде. Был, впрочем, низверженный Орестом император Юлий Непот, живший в Далмации. И сам Одоакр не думал вовсе, что, сняв с ребенка-императора порфиру и отправив его на виллу Лукулла (близ Неаполя), он уничтожил этим самым империю, сама идея которой была священна даже для варваров. Вообще, об истории и учреждениях государства Одоакра мы имеем скудные известия. Прежде всего видно, что, сознавая опасность своего положения в Италии, он старался прикрыть факт насилия видом законности и обратился к сенату и Риму, так же как и к императору в новом Риме – Византии. До нас дошел отрывок одного византийского писателя, близкого к тому времени – Малха, в котором рассказывается следующее: когда Август (то есть Ромул Августул) услышал, что Зенон⁵⁹ сделался императором на Востоке, то принудил римский сенат отправить посольство в Константинополь с представлением, что нет совершенно необходимости, чтобы было два царства – на Востоке и на Западе, что достаточно одного Зенона как общего этих царств автократора; что сенат римский вручает главенство Одоакру, человеку, который по государственному уму и воинственности способен охранять государство; что сенат просит дать Одоакру звание патриция и поручить управление Италией. Послы принесли с собой и регалии императорской власти с тем, чтобы оставить их в новом Риме; отдельной Западной империи не существовало, и они желали теперь только санкции Зенона, восточного и единственного императора. Одновременно прибыли вестники и от самого Непота; они просили помочь вернуть ему царство, дать денег и войско. Зенон принял весьма благосклонно посольство от римского сената, вместе с которым были присланы и уполномоченные от самого Одоакра, но отклонил просьбу поверенных сената; два раза, сказал он, Византия назначает императоров в Риме, и оба раза Рим низвергает их.⁶⁰ И теперь вы имеете императора Непота, к нему и должны обращаться. Уполномоченным Одоакра, которые просили звание патриция для своего господина, Зенон опять указал на Непота: Одоакр хорошо сделает, если будет просить у него; впрочем, и сам Зенон готов был даровать титул патриция, если Непот не опередит его. И действительно, в ответном письме, отправленном Одоакру, Зенон назвал Одоакра патрицием (Malch., fr. 10).

Рассказ этот требует во многих отношениях дополнения и объяснения. Во-первых, юный низверженный император Ромул Август есть только простое орудие в руках Одоакра; этот последний хотел придать такой вид делу, что будто бы император и сенат сами желали уничтожения Западной империи; он вынудил своего пленника к такому именно объяснению и приглашению его – Одоакра – правителем, которое обращено было к сенату и которое заключало в себе отречение вроде бы в пользу византийского императора, а на самом деле – в пользу Одоакра. Не революция, а отказ императора и сената должны были призвать Одоакра к фактическому господству над Италией. Вместе с тем нужно было расположить византийского императора в пользу нового порядка вещей и таким образом власть Одоакра легализовать и обезопасить. Для того-то сенат должен был отправить к Зенону лестное приглашение быть впредь императором Востока и Запада, для того и сам Одоакр отослал к нему ornamenta palatii, потому что он так долго не назначал консула (до 484 года) для Запада.

Не в силу собственного права, не как завоеватель или германский конунг, но как наместник и чиновник византийского императора этот варвар хотел и защищать Италию, и управлять ею.

Форма для него не имела такого значения, как безопасность владения; но принятием королевского титула по смерти Ореста он показал, что хочет властвовать над германцами на основании их и своей силы, а не только как уполномоченный императора. Он, следовательно, стремился к тому же положению в отношении к германцам, итальянцам и византийцам, как впоследствии Теодорих. Если он не принял императорского титула, то не потому, что презирал его, как обыкновенно думают, но вследствие осторожности. Однако умный план потерпел неудачу. Зенон не позволил себя соблазнить предложением формального господства над Западом и уступить истинную власть – варвару. На отказ Августула он не обращает никакого внимания; он знает только Непота, поставленного из Византии, как истинного владыку Италии; к нему он и отсылает варвара. Впрочем, образ действий восточного императора остается загадочным и двусмысленным. Хотя государь Италии есть только Непот, а не Одоакр, не Августул, не сам Зенон, но желание Одоакра было вполовину исполнено. Хотя ему и не был формально дан сан патриция вместе со знаками этого достоинства, тем не менее он назван в ответном письме Зенона этим почетным именем. Итак, с точки зрения идеи и права переворот 476 года не был падением Римской империи. Она продолжала существовать в умах современников, в представлениях христиан и варваров, в признании ее существования самим виновником переворота; не было только отдельного западного императора, и Рим управлялся патрицием, хотя и не признанным прямо в этом звании, но все-таки выдававшем себя за наместника императорского.

Спустя некоторое время совершилось на Западе два новых переворота, виновники которых – конунг остготов Теодорих и конунг франков Хлодвиг.

Главные произведения литературы в V веке

Прежде чем перейти к рассмотрению этого вопроса, остановимся еще раз на пройденном нами времени. Наше изложение касалось по преимуществу фактов политической жизни, изучение которых, конечно, всегда должно стоять на первом месте, так как без этого основного знания и все другое оставалось бы непонятным. Но, с другой стороны, для полного и всестороннего ознакомления с эпохой нужно было бы остановится с такой же подробностью и на другого рода явлениях, именно – объясняющих движение просвещения и мысли, образования и науки. По недостатку времени мы остановимся только на немногих литературных произведениях V века, бросающих наиболее яркий свет на эпоху; для более подробного знакомства с умственным и литературным движением этой эпохи мы рекомендуем сочинение Gizot «Histore de la civilization en France» и книгу С. Ешевского «Аполлинарий Сидоний и его время».⁶¹

Отметим прежде всего произведения, которые непосредственно связаны с событиями 410 года и следующих лет. Как уже известно, в 410 году «Вечный город», никогда не бывший в руках варваров, был взят Аларихом и отдан на разграбление. Это произвело потрясающее впечатление на умы современников; в чувстве ужаса и изумления соединились между собой народы, несшие на себе владычество Рима. Но особенно сильное потрясение испытали римляне, как христиане, так и, преимущественно, язычники. И одни и другие назвали Рим главой мира и были уверены, что разрушение города будет знаком кончины мира. «Христиане убеждены, – говорит Тертуллиан, – что конец Римской империи будет концом мира».

Эта уверенность была, конечно, источником того тяжкого изумления, которое овладело всеми при известии о взятии Рима. Но чтобы понять силу морального действия, произведенного событием, нужно припомнить старые представления. Старая привычка, по которой римляне все события своей истории рассматривали как награды богов за их благочестие или как наказание за неверность предписаниям религии, ставила перед ними только две возможности: взятие Рима готами могло быть карой Бога христианского за ненависть к нему римлян. Но последней возможности римляне не допускали на том основании, что при взятии Рима много пострадали и христиане. Следовательно, разорение Рима было делом отечественных богов, оскорбленных торжеством христианства. Оно было причиною всех зол, потому что со времени Константина дерзость варваров все возрастала. При прежнем культе Рим был счастлив, а при новом дошел до положения раба. Много голосов заговорило на эту тему. Недоумение не чуждо было и христианам. В Риме, говорили они, находятся Петр и Павел, и однако же Рим опустошен. Где же обетования христианства? Где то счастье, которое оно сулит?

Это настроение умов вызвало св. Августина написать свое знаменитое «De civitate Dei» («О государстве Божием»). «Когда сделалось известным несчастье, – говорит он, – и язычники, приписывая разрушение Рима христианской религии, стали проклинать царство Божие (христианство); тогда я, пламенея усердием о доме Божием, решился написать против их порицаний или заблуждений книги под заглавием “De civitate Dei (contra paganos)”».

Основная мысль св. Августина заключается в том, что есть два государства: небесное, которое имеет своим виновником истинного Бога и частью живет на небе, частью еще на земле, пока не достигнет совершенства, чтобы соединиться со своими членами, пребывающими на небе.

Другое – земное, имеющее князем дьявола, появившееся на земле позднее времени первого братоубийства, образовавшееся после вавилонского столпотворения и заключающее в себе всех людей, рожденных от плоти и не «очищенных» благодаря воскрешению. Весьма интересными являются в этом случае воззрения св. Августина; он не только противопоставляет Небесному Царству земное, но и отрекается от последнего, проповедует разрыв с ним, говорит даже, что земное царство-Рим – есть дело рук дьявола. Воззрение весьма резкое, до которого не доходили другие церковные писатели. По мнению Августина, следовало совсем отрешиться от всяких забот о земном царстве и не обращать внимания на разорение и завоевание Рима.

«Я решился, – говорит он, – совместно изложить историю царства Божия и царства земного, ради большей славы царства Божия, которое в этом контрасте приобретает еще более блеска».

«Прежде чем приступить к истории царства Божия, я должен еще сказать нечто против тех, которые бедствия нашей империи приписывают христианской религии, воспрещающей идолослужение». Десять первых книг сочинения посвящены решению этой задачи. Первые две книги обнародованы в 414 году, следующие в 416 году.

«Неблагодарные враги царства Божия, – так начинает он свой труд, – в слепой ненависти к имени Искупителя, забыли недавние Его благодеяния, забыли, что спасением своей жизни и необычайной кротостью варваров, по которой они щадили всех называвшихся христианами и прибегавших под кров христианских храмов, они обязаны имени и действию Христа».

«В самом деле, было ли когда прежде, чтобы завоеватели какого-либо города щадили тех, кто прибегал под защиту языческих храмов? Перед нами история всех древних войн, но она говорит совершенно иное. Она говорит устами Вергилия, что Эней видел Приама, убитого у подножия жертвенников и своей кровью угасившего огонь».

Итак, опустошения, убийства, грабежи населения, пожары, испытанные Римом от готов, были делом всеобщего военного обычая, а то, что готы щадили христиан, христианские храмы и скрывавшихся в них, было сверхъестественным действием милосердия Иисуса Христа и кто этого не признает, тот слеп, глух и неблагодарен. Но при этом Августину представлялись те вопросы, которые могли вызывать у христиан как недоумение. Если спасение римских жителей в храмах христиан было делом милосердия истинного Бога, то почему это милосердие простиралось на нечестивых и неблагодарных? Почему Бог допустил, с другой стороны, чтобы вместе с нечестивыми и добрые люди испытали столько страданий? Почему многие из христиан были подвергнуты пыткам, оставлены без погребения, многие отведены в неволю? Почему многие богатые христиане потеряли имущество?

При разрешении этих вопросов он старается проникнуть в таинственный вопрос о распределении счастья и несчастья на земле и доказать, что с верующими и благочестивыми не случалось такого зла, которое бы не обратилось к их пользе.

«Говорят, что христиане потеряли все, чем владели, но это несправедливо; они не потеряли благ внутреннего человека, который всегда богат перед Богом. Мы имеем чем жить и чем одеться; этого для нас совершенно достаточно. Мы и не хотим богатства. Но некоторые христиане, даже благочестивые, были подвергнуты пыткам, чтобы открыли свои сокровища. Если они решились страдать скорее, чем выдать свое земное имущество, – отвечает Августин, – значит, они не были благочестивы». За что же страдали те истинно благочестивые люди, которые действительно не имели богатства? – вновь раздавался голос сомнения. «За то, – с некоторой натяжкой отвечает св. Отец, – что они, не имея богатства, может быть, желали иметь его». В этом же роде рассматривает далее Августин события современной ему эпохи, толкуя их как настоящие социальные несчастья Царства Земного и вместе с тем как приближение к царству небесному. Но и это сочинение оказалось еще недостаточным и развитие идей Августина продолжал Орозий.⁶² Орозий, родом испанец, из Таррагоны, около 415 года пришел к Августину, чтобы помогать ему; последний отправил его к блаженному Иерониму в Вифлеем, но весной 415 года Орозий возвратился в Африку и здесь по совету Августина в продолжение 416–417 годов занялся составлением обозрения всемирной истории от сотворения мира до современной эпохи (Historiarum libri).

Эта история, написанная в виде хроники, особенно важна потому, что сделалась источником для всех Средних веков: многие средневековые писатели черпали впоследствии из Орозия и даже явились его продолжателями.

Он смотрит глазами Августина на разрушение Рима и говорит, что гибель Содома и Гоморры несравненно важнее, чем завоевание столицы великой всемирной монархии. Упоминая о разрушении и печальной судьбе Вавилонского царства, о низвержении Сарданапала, он сравнивает эти события с судьбою современного ему Рима и находит их аналогичными. Обозрение его кончается 418 годом, когда Валлия (Wallia Gotho-rum) заключил с императором Гонорием мир и готы вступили в союз с римлянами. В своем изложении Орозий желает представить появление варваров на почве империи далеко не столь страшным, как оно казалось его современникам; варвары обрабатывают поля, говорит он, перековали свои мечи на орала (плуги) и возделывают нашу землю. Даже и с нравственной точки зрения поселение их на территории Рима не представляет несчастья, так как варвары во многих отношениях гораздо нравственнее и чище римлян. В особенности же все эти события не покажутся особенно страшными, если сравнить их с ужасными несчастьями давно прошедших языческих времен.

Третий из знаменитых христианских писателей того времени – Сальвиан, родом из Галлии, а именно из Кельна, так как он называет жителей Трира своими соседями. Около 430 г. он был посвящен в пресвитеры Марселя (Виеннская провинция). Сочинение его «De gubernatione Dei» («Об управлении Божием») написано немного после 439 г., как видно из одного места в VII книге. Тема обозначена в самом начале сочинения:

«Есть такие люди, которые утверждают, что Бог вовсе не заботится о человеческих деяниях и как бы пренебрегает миром, ибо не видно того, чтобы Он охранял добрых и наказывал злых; напротив, в этом веке (жизни) добрые чаще всего бедствуют, а злые наслаждаются блаженством». Для опровержения такой нечестивой мысли, по мнению Сальвиана, достаточно было бы в глазах христианина ссылки на Священное Писание, но так как многие еще не очистились совершенно от закваски языческого неверия, то он нашел нужным привести мнения избранных классических философов и мыслителей о Божественном мироправлении. Затем, объяснив, что никакие земные бедствия – ни бедность, ни болезнь – не могут считаться несчастьями для истинного христианина, Сальвиан от частной судьбы отдельных лиц переходит к общему состоянию империи, к ее бедствиям и унижению перед варварами.

«Если Бог любит человека, заботится о нем и управляет миром, то почему, – спрашивает далее Сальвиан, – дошло дело до того, что римляне должны были подчиниться варварам? Почему враги покорили Рим?» Почему это должно было сделаться так? На эти вопросы он отвечает следующим образом: обратимся к нравам и обычаям готов и вандалов; сравним жизнь нашу с жизнью варваров, и мы увидим, что готы и вандалы во многом превосходят нас, христиан. В особенности нравственная сторона жизни варваров кажется ему значительно выше и чище римской.

Первое зло, на которое он указывает в Римской империи, зло совершенно чуждое варварам и обычное в Риме, состоит в страшном вымогательстве податей. Порядок этот тем более ненавистен, что заставляет не всех страдать одинаково; большинство терпит от него, а немногие сильные остаются совершенно свободны от подобных притеснений. Одним словом, это совершенно то же, что говорит Приску грек, проживавший при дворе Аттилы. Сальвиан вину всего этого складывает, впрочем, не на государственную высшую власть, а на куриалов. Он яркими чертами описывает разорение, истощение бедных классов вследствие вымогательных податей и вместе с тем дает по этому поводу любопытные указания. Вследствие этих тяжких притеснений множество людей, даже зажиточного и образованного класса общества, убегают к врагам-варварам. Они, по риторическому выражению Сальвиана, любящего прибегать к антитезам, ищут у варваров римской гуманности, ибо не могут вынести у римлян варварской бесчеловечности: Quaerentes scilicet apud barbaros Romanam humanitatem, quia apud Romanos barbaram inhumanitatem ferre non possunt (L. 5. V. § 21). И хотя они отличаются от тех, к которым прибегают, своей одеждой, своими нравами, своим языком, все же они предпочитают жить возле варваров, чем переносить свирепую римскую юстицию. Они убегают не только к варварам, но и к багаудам (Bacaudi, Baga-udae – восставшие крестьяне). Они предпочитают быть свободными под видом рабства, чем рабами, под видом свободы. Имя Римского гражданина, которое прежде ценилось высоко, теперь составляет несчастье и потому не должно очень обвинять тех, которые убегают к врагам и меняют свое имя на имя варваров. Большая часть Испании и не меньшая Галлии «только и думают теперь о том, как бы перестать быть Римлянами».

Потом Сальвиан переходит к восстанию багаудов: «Ограбленные, утесненные, убиваемые злыми и кровожадными администраторами (iudi-ces), они потеряли права римской свободы, а после потеряли и самую честь римского имени. И мы ставим в вину им их несчастья, ставим в вину название, выражающее их несчастье, ставим в вину имя, которое сами создали. И мы называем бунтовщиками, погибшими людьми тех, которых сами толкнули в преступление. Ибо что произвело багаудов, как не наши несправедливости, бесчестье администрации, их разбой и грабежи тех, которые обратили название государственных повинностей в наживу своей собственной корысти, из податных раскладок сделали свою добычу, которые, наподобие хищных животных, стали не управлять людьми, но пожирать их, стали кормиться не только тем, что можно содрать с них, чем обыкновенно довольствуются разбойники, но, так сказать, кровью растерзанных. Отсюда и произошло то, что люди, доведенные до петли, убитые разбоями судей, начали быть как бы варварами, потому что им не позволено было оставаться римлянами; они должны были защищать, по крайней мере, жизнь, так как видели себя совершенно лишенными свободы.

А теперь, разве не делается то же самое, что делалось тогда; разве тот, кто еще не сделался багаудом, не вынуждается к тому, чтобы им сделаться? Что касается насилия и несправедливости, – то их достаточно для того, чтобы принудить их хотеть этого, только их глупость, огрубелость и потеря всякой силы мешают тому, что они еще не сделались ими. И чего другого могут хотеть бедняки, которые терпят постоянное, даже беспрерывное бедствие податных вымогательств, которым всегда грозит тяжкое и беззащитное разорение, которые оставляют свои дома, чтобы не подвергаться пытке в самых домах, ищут ссылки, чтобы уйти от казни? Где и у каких народов, кроме римлян, найдем мы подобное зло? Даже франки не знают, что это за преступление. Гунны чужды подобных злодейств, нечего нет у вандалов и у готов. Не только варвары не терпят подобных мучений у готов, но и сами римляне, живущие между ними, от них изъяты. Оттого у них только одно желание – никогда не воротиться под римское владычество. Да, вся это римская plebs (беднота) просит у Бога только одной милости – возможности провести жизнь между варварами. И мы удивляемся, что готы не побеждены нашими войсками, когда римляне предпочитают стоять на их стороне, а не на нашей.

Вот почему не только наши братья не думают оставить варваров, чтобы перебежать к ним, но бегут из наших провинций, чтобы искать у них убежища. Я удивляюсь, что не все это делают. Причина только та, что они не могут взять с собой своих убогих хижин».

Весьма важно, что Сальвиан разъясняет те зависимые отношения одного класса населения к другому, которые послужили зачатками для развития последующих вассальных отношений. «И вот, так как они не могут того, чего, быть может, желали бы, они делают только то, что могут. Они отдают себя под покровительство людям более сильным (Tradunt se ad tuendum praetegendumque majoribus), делаются подданными (dediticios) богатых и как бы переходят под их суд и подданство. Я не считал бы еще этого чем-либо тяжким и недостойным, напротив, скорее радовался бы этому величию магнатов (potentum), которым отдаются (под защиту) бедные, если бы только они (то есть богатые) не продавали своего покровительства за деньги (si patrocinia ista non venderent), если бы их мнимую защиту слабых можно было приписать человеколюбию, а не корыстолюбию. Вот что тяжко и вот что жестоко: под предлогом защиты бедных они их окончательно грабят (ut spolient), под видом защиты несчастных они делают их еще несчастнее. Ибо все те, которые ищут этой мнимой защиты, прежде чем ее получать, должны отказаться в пользу защитников почти от всего своего имущества; таким образом ради того, чтоб отцы имели защиту, дети теряют наследство. Защита отцов приобретается обращением в нищенство дочерей. Вот что такое помощь и патронат сильных (ессе quae sunt auxilia et patrocinia majorum)» (L. 5. VIII. § 38–40).

«Самое чудовищное, – говорит он далее, – что эти бедняки, отдав свое имущество патрону, должны часто нести и после, как прежде, поземельную подать со всеми ее бедствиями. В отчаянии они спасаются из этой беды тем, что свои землицы наконец совсем оставляют и уже не как клиенты, а как колоны (coloni) приходят на латифундии богатых, как от врага спасаются в крепость и от уголовного судьи в убежище (asylum). Но таким образом они теряют вместе со своими имениями и свое право свободы (status). И это еще не все – полусвободные превращаются также магнатами в рабов».⁶³ Сочинение Сальвиана Марсельского представляет весьма важный источник для изучения социального положения низшего класса Римской империи той эпохи. Подробности, приводимые им, выясняют нам и причины восстаний багаудов, о которых было уже сказано выше; восстания эти имеют довольно важное значение, так как повторялись во всех провинциях и везде были вызваны одними и теми же социальными и экономическими условиями жизни. Одинаковую важность имеет и указание Сальвиана на то, что свободные люди отказывались от своей свободы и отдавали свои участки магнатам, могущественным лицам, приобретая за это их защиту, но вместе с тем теряя свою свободу. Кроме того, Сальвиан с особенной резкостью останавливается на зрелищах и цирках, в которых, по его мнению, главным образом выражалось падение и разложение римского общества.

Нет преступления и порока, говорит он, которых бы не заключалось в зрелищах, где величайший род наслаждения представляет то, как умирают люди, или, что еще сильнее и ужаснее, разрываются на части, как чрево животных наполняется человеческим мясом, как съедаются люди к общей радости присутствующих, к великому наслаждению зрителей. Глаза зрителей столько же, сколько и зубы зверей, пожирают жертву. Чтобы это могло делаться, вся вселенная несет издержки, с большим вниманием и старанием ведется и приготовляется дело. Отдаленные страны делаются доступными, непроходимые леса обшариваются по всем направлениям; всюду рассылаются гонцы, и сыщики проникают в плодоносные долины Альп, чтобы найти необходимых для этих зрелищ диких зверей (L. 5. V. § 22, 23).

Таким образом, в пятом веке Сальвиан говорит о звериных боях, но, в сущности, это только анахронизм, так как их в это время уже не существовало. Первый эдикт против гладиаторских игр издал Константин в 325 году, по-видимому, для одной провинции – Финикийской, где они еще долго держатся, хотя на Востоке никогда не были часты и так страстно любимы, как на Западе. Важно, что в новом Риме, в Константинополе, их с самого начала не было. В старом Риме они просуществовали до самого окончательного их уничтожения, что совершилось только через 90 лет после торжества христианской церкви.

Но христианская церковь, конечно, никогда не питала к ним сочувствия и не давала одобрения. Между тем лучшие из язычников одобряли: Либаний, Симмах при Феодосии очень хвалил Феодосия, когда он пленных язычников отдал на растерзание зверям; но на Востоке при нем совершенно прекратились цирк и ристания. На Западе преступники присуждались к арене еще и в царствование Гонория. Последний гладиаторский бой в 404 году в честь победы Стилихона – монах Телемах, родом из Азии, бросился на сцену, чтобы разлучить сражающихся; толпа в ярости закидала его каменьями.[70] Но довольно уже сказано об этом, говорит он далее, тем более что, как говорят в извинение, это не всегда совершается.

В весьма резких выражениях, мало напоминающих классическую благородную латынь, Сальвиан говорит далее о том, что общественные торжественные процессии, празднества и т. п. имеют вредное, растлевающее влияние на народ, но театры и цирки особенно вредны для общественной нравственности.

Конечно, он имел некоторые основания говорить с негодованием об этих зрелищах, но быть может до известной степени преувеличивал их опасность и вред. В особенную заслугу он ставит варварам, что у них нет этого, и за это именно Бог, по словам его, несмотря на их ересь, помогает им. Часто случалось, говорит он, что назначали богослужение в христианских храмах Рима и вместе с тем зрелище в цирке. Народ собирался в последнем гораздо охотнее, чем в первом, и даже покидал богослужение и стремился в цирк, если узнавал во время священнодействия о новом зрелище.

«Некоторые, – продолжает он, – скажут, что это делается не везде; правда – но рассмотрим, где это не делается? Это не существует в Модuntiacum’e, но потому, что город разрушен и вырезан варварами. Не делается это в Кельне, потому что он наполнен врагами. Не делается в превосходном городе Трире (Treverorum), но потому, что четыре раза был разорен и лежал в развалинах. Но делается это во многих городах в Галлии и Испании. Но горе нам и беззакониям нашим!

Италия опустошена столькими нашествиями – прекратились ли пороки Италии?

Рим разорен и уничтожен – прекратились ли богохульства и пороки Рима?

Наконец, чтобы ни одна часть мира не сделалась свободной от гибели, воины стали переплывать по волнам; взяты в плен Сардиния и Корсика, но что же вышло из этого? В то время, когда оружие варваров звучало около Карфагена, христианская церковь этого города предавалась распутству и порокам». Все эти подробности весьма важны в культурном отношении: они показывают нам, что зрелища и цирки процветали в Галлии и даже Африке до V века, но вызвали осуждение христианских писателей. Вместе с тем мы видим, что с нашествием варваров и занятием римских городов все это прекращается.

Перейдем теперь к другому писателю того времени, совершенно отличному от предыдущего. Как мы могли усмотреть из краткой характеристики Сальвиана Марсельского, он охотнее мирился с варварами, чем с распутством и пороками своих современников и соотечественников. Не то можно сказать про уже известного нам Виктора Витенского, который как бы прямо спрашивал Сальвиана: «После разрушения городов наших, после всех бед и несчастий, постигших империю, возможно ли извинять варваров?»⁶⁴

«Те, которые любят варваров, пусть посмотрят на Африку и на поведение там вандалов. Какие бы попытки ни делались к основанию добрых, хороших к ним отношений, хотя бы вы не щадили ни денег, ни слов покорных – они умеют только ненавидеть римлян. Сколько это от них зависит, они стараются низринуть значение римлян; для них было бы всего приятнее, если бы ни одного римлянина не осталось в живых. И если они когда-нибудь дают пощаду римлянам, то это происходит из своекорыстных побуждений, то есть ради того, чтобы тем лучше их эксплуатировать».

К числу писателей противоположного Сальвиану направления принадлежит знаменитый Сидоний Аполлинарий. Родившийся в Лионе около 430 года Каий Солий Аполлинарий Сидоний происходил от одной из тех богатых галльских фамилий, среди которых сохранились предания римской образованности и культуры. Он получил образование у хороших наставников, уроки поэзии ему давал известный Энний, философии – Евсевий, и ученик этих двух знаменитых учителей сделал большие успехи в общих науках. И вдруг этот галл, ритор и философ, был призван к политической деятельности и к высшим почестям империи, вследствие восшествия его тестя Авита на престол римский. Сидоний, призванный в Рим, должен был публично перед сенатом произнести панегирик императору. Дело это требовало большого красноречия, но он с успехом выполнил его. Немного времени спустя Авит пал, и Сидоний произнес в Лионе панегирик Майориану, но и Майориан сошел со сцены. Сидоний произнес панегирик преемнику его Анфимию в Риме. За это на него сыпались почести; на римском форуме поставили его статую среди величайших поэтов империи; он возведен был в сан патриция и получил звание префекта города Рима.

В то же время он должен был явиться к вестготскому двору для получения следуемой ему доли наследства. С тем же изысканным красноречием, с которым он прежде говорил панегирики императору, Сидоний описывал теперь Бордо и двор короля Евриха.

«Я нахожусь здесь, – пишет он, – вот уже более двух месяцев и только раз видел властителя; он не имеет для меня времени свободного, потому что покорный мир также ждет от него ответа.

Здесь виден саксон с голубыми глазами. Привыкший к морю, он страшится земли. Ножницы не только подстригли его волосы на маковке, они совершенно их срезали и гладко выстриженная голова кажется короче, в то время как лицо стало как бы длиннее.

Здесь старый сигамбр; остриженный после нанесенного поражения, ты закидываешь назад вновь отпущенные пряди волос.

Здесь бродит герул с зеленоватыми щеками, он обитает у крайних пределов Океана, и цвет его лица напоминает морские травы.

Здесь бургунд, ростом в семь футов, беспрестанно преклоняя колена, молит о мире.

Остгот получает новую силу, имея таких покровителей. Он теснит соседних гуннов и гордится там и здесь одержанными победами.

Здесь и ты, римлянин, ищешь спасения: он просит у тебя защиты, Еврих, против орд скифских степей, когда Большая Медведица грозит смутами. Он молит, чтобы Гаронна, сильная пребыванием на ее берегах Марса, защитила ослабевший Рим».

Вскоре, впрочем, этот остроумец, этот оратор и светский человек наскучил почестями, пожинанием лавров в Риме; он обратился к более строгой жизни и сделался епископом Клермонта. Но, несмотря на это, страсть его к литературным занятиям не угасла; во всех сочинениях и переписке тот же язык; на престоле епископском он оставался светским остроумцем, среди политических и церковных дел не забывал эпиграмм и мадригалов. Григорий Турский таким образом хвалит красноречие Сидония Аполлинария: «В каждую данную минуту, на каждый данный сюжет он мог импровизировать немедленно». Сам Сидоний говорит в своем письме к Перпетую, епископу Турскому, что в продолжение двух страж (6 часов) он продиктовал речь, которую должен был произнести в Бурже перед духовенством и народом. «Я ее продиктовал, Христос тому свидетель, в две стражи одной летней ночи, но я боюсь, чтобы ты, читая ее, не подумал, что я написал ее еще скорее, чем тебя о ней извещаю», – заключает он свое письмо к упомянутому епископу. Приведем как образец начало этой речи.

«Возлюбленные мои, гражданская история повествует, что один философ приучал своих слушателей к терпению, необходимому, чтоб молчать, прежде нежели сообщить им знания, необходимые, чтобы говорить, и что поэтому в продолжение пяти лет все начинающие хранили строгое молчание среди споров своих товарищей, так самые быстрые умы не могли сыскать себе похвал прежде, чем пройдет довольно времени, чтобы их узнать. Что касается до меня, то моя слабость поставлена совсем в другие условия, так как, не прошедши через смиренную обязанность учеников при каком-нибудь праведнике, я принужден взять на себя относительно других обязанность учителя.

Но уже если вам угодно было в своем заблуждении потребовать, чтобы я, немудрый, нашел для вас с помощью Христа епископа, исполненного мудрости, и в особе которого соединились бы всякие великие добродетели, то знайте, что ваши единогласные требования хотя и делают мне большую честь, однако возлагают на меня тяжелое бремя»; и так далее.⁶⁵

Впрочем, по мнению самого автора, речь эта не была пределом его ораторского красноречия; в ней, по собственному выражению его, «нет ораторского разделения, исторических примеров, поэтических образов, грамматических фигур, блесток, коими риторы украшают свои речи» (Письмо к Перпетую). Зато он вознаграждает себя в письмах, где подражает Плинию и Симмаху (и которые он сам собрал и издал по совету друзей). Все послания носят следы самой тщательной обработки. Очевидно, что высшее удовольствие для Сидония – бороться, состязаться со своими друзьями в остроумии (esprit), изысканности, утонченности. Он любит преодолевать трудности, пускаться в описания до последних мелочей жизни варваров и римлян, как мы уже видели из вышеприведенного описания двора Евриха. Но верх самодовольствия, когда он считает себя достигнувшим верха литературной славы – если ему удается включить несколько импровизированных стихов в фамильярное, дружеское письмо. Так, он рассказывает, что однажды во время путешествия должен был перейти через ручей, но не нашел брода и по этому поводу импровизировал следующее двустишие:

«Praecipiti modo quod decurrit tramite flumen

Крутою тропинкою быстро сбегает река

Tempore consumptum iam cito deficiet

И, истребленная временем, скоро спадает».

Несколько более грации и изящества в стихотворении, которое он сочинил как надпись на металлическую чашу, предназначенную в подарок жене Евриха Рахнагильде. Чаша имела вид морской раковины, и Сидоний в своем стихотворении говорит:

«Та раковина, в которой Тритоны носили

Афродиту, не столь прекрасна, как эта

чаша. Склони же перед ней, королева, свое

прелестное лицо; чаша от этого станет

еще более блестящей».

Особенно любопытно то, что эти стихотворения можно читать с конца, и они сохранят свой размер и не потеряют смысл. По изяществу языка, по грациозным сравнениям это небольшое стихотворение может выдержать сравнение с каким угодно мадригалом, принадлежащим bel esprit (остроумие) XVII века.

Любопытным памятником, служащим нам для пояснения образа жизни тогдашнего духовенства, его времяпрепровождения, в котором элемент светский сливался с духовным и мирился с ним, может служить письмо Сидония к другу его Эрифию. У гробницы св. Юста, епископа Лионского IV века, в промежутке между двумя церковными службами – утреней и обедней, – они занимаются игрой в мяч, разделившись на партии, игрой в кости, импровизацией стихов и т. п.⁶⁶

Но скоро и в другом отношении Аполлинарию Сидонию удалось выказать свой талант. Епископство Клермонтское, находившееся на границе двух варварских миров – Бургундского, простиравшего с востока свои завоевания к Оверни, и Вестготского, часто подвергалось нападениям. Клермонтскому епископу пришлось еще ближе познакомиться с варварами, к которым он чувствовал отвращение и ненависть, соединенные со страхом. Это чувство происходило столько же из аристократической гордости родовитого галло-римлянина, сколько из сознания своего умственного превосходства; но более всего оскорбляла Сидония грубость нравов и привычек германских варваров. Человеку, возросшему среди изысканного и утонченного образа жизни высшего круга, бургунды и готы, явившиеся в Галлию, казались дикарями, каждый поступок которых неприятно действовал на его избалованные нервы. Это враждебное чувство было тем сильнее, чем значительнее становилась роль варваров в судьбах Римской империи. Вот отрывок из его стихотворения, которое он написал другу своему после взятия Лиона:

«Как, ты требуешь, чтобы я сложил стих в честь фесценинской Дианы, я, среди толпы косматых варваров и вынося звуки германского наречия, я, принужденный с приятной улыбкой расхваливать песни, которые поет объевшийся бургунд, намазывая волосы тухлым маслом. Хочешь, я скажу тебе, отчего невозможна моя поэма? Моя муза отвергла шестистопный стих с тех пор, как видит семистопных патронов (то есть ростом в 7 футов). Счастливы глаза твои и уши, я скажу даже: счастливо твое обоняние: десять бургундов не оскорбляют его каждое утро отрыжкой лука и проклятого чеснока. Гиганты, которых едва поместит кухня Алкиноя, не ломятся на самом рассвете к тебе в комнату, как будто ты дряхлый родственник их отца или муж их кормилицы. Но уже моя муза замолкла, пошалив этими немногими эндекасиллабами, она боится, что их сочтут за сатиру». Еще хуже было его положение со стороны вестготов, от стремления которых овладеть Овернью он должен был защищать свою епархию. Мы уже знаем, что многие епископы становились впереди войска и защищали города свои от нападений варваров. Таковым является нам в этот новый период своей жизни и Сидоний Аполлинарий. Много пришлось ему перенести лишений и трудности, тем более что в осажденном городе начался голод. Несколько раз отправлял он посольство в Рим, наконец ответ пришел, но совершенно не такой, как ожидал епископ. Клермонт, защищавшийся так долго и упорно, вместе со всей Овернью был уступлен готам с условием, что они прекратят неприязненные действия и не будут вести войну с другими провинциями. По этому случаю Сидоний пишет языком менее изысканным и риторическим, но вместе с тем более сильным и задушевным: «Таково теперь положение этого несчастного клочка земли, что он менее пострадал от войны, чем от мира. Наше рабство сделалось ценой спокойствия других; о, горе царству Аравернов, которые, если обратиться к их прошлому, осмеливались именовать себя братьями римлян и считаются между народами происшедшими от крови Илиона. Если мы обратимся к их настоящей славе, то увидим, что они своими собственными силами отвратили оружие неприятеля: они за своими стенами не устрашились приступа готов и вселили ужас в полчища варваров. Итак, вот что заслужили мы после голода, пламени, железа, заразы, варварских мечей… Вот славный мир, ради которого мы питались травой, вырванной из расщелин стен…»

В этот период деятельности Сидоний Аполлинарий является перед нами в более высоком и серьезном образе, чем в других случаях. Вообще, его личность является весьма интересной для истории. Среди варваров этот замечательный человек сохранил предания древней классической культуры, образованности, науки. Разумеется, он был не единственным, при варварских дворах можно было найти многих знатных и образованных римлян, занимавших видные места у германских консулов. Из числа их припомним Авита Вьеннского, также оставившего свои сочинения.

Краткий очерк истории Остготской и Лангобардской Италии

Нам необходимо будет сказать несколько слов про Италию при остготах и лангобардах. Таким образом мы дойдем до возвышения королевства франков, которым досталось выполнить задачу объединения варварского элемента – объединения, окончившегося восстановлением Римской империи Карлом Великим в 800 году.

Власть Одоакра, виновника переворота 476 г., не могла быть прочна, так как он опирался на не компактную массу варваров, поселившихся, как уже известно, в различных местах Италии. После раздела земель между варварскими легионами сплошная масса их сделалась еще меньше. Римское население мало сочувствовало и трудно примирялось с поселением среди их земель презираемых варваров. Даже сам император Восточной Римской империи (Византии) не был доволен Одоакром, и вскоре последовал разрыв как между варварским и римским населением Италии, так и между представителями власти – Одоакром и императором византийским. Италия скоро досталась новому варварскому племени – остготам: той части готов, которая после переселения из степей южной России имела пребывание в области Дуная; в V веке они даже перешли на юг от Дуная, кочевали в Мезии и своими набегами причиняли много хлопот Византии. Во главе их в разбираемое нами время стоял человек, прославленный и историей, и народной силой, – Теодорих, получивший воспитание и образование в Константинополе. Явившись здесь первоначально как заложник, он пробыл довольно долгое время в роскошной столице Восточной империи, познакомился с римской образованностью, блеском роскоши, цирками, театрами, изучил греческий язык – и можно было надеяться, что он не будет содействовать уничтожению римской культуры и разрушению античной цивилизации. Возвратившись к своему народу, он был то в дружбе, то во вражде с Византией, но в поход против Италии отправился с согласия и даже совета императора Зенона. Таким образом, Италия, по-видимому совершенно легально передавалась во власть нового наместника. Начался поход в 488 г. с войском числом приблизительно 250 тысяч. Борьба Теодориха с Одоакром всем известна. Несколько лет, благодаря крепкой Равенне, защищался последний; наконец, в 493 году борьба окончилась поражением Одоакра. Между двумя варварами заключен был мирный договор, но, как известно, Теодорих не выполнил условия: Одоакр был убит, и конунг остготский остался единственным властителем Италии.

Рассмотрим теперь, в какие отношения стал новый победитель к местному римскому населению и к императорской власти в Византии. По отношению к населению положение его было довольно выгодно. Он не должен был отнимать землю у римлян для раздачи ее своим единомышленникам, так как прежде жившие в Италии германцы получили уже свои наделы от Одоакра; между остготами были разделены участки мелких варварских племен герулов, сциров и других.

Таким образом, отношения его к римскому населению Италии с первого раза принимают мягкий, миролюбивый характер.

Что касается до отношений его к Византии, то они были фальшивыми, основанными на страхе, хитрости и недоверии. Формальным образом Теодорих всегда высказывал почтительную покорность Византии и императору, большей частью держал с ними мир и на деле, сохраняя официальный характер наместника Западной Римской империи в Италии. Все это выражалось и в некоторых частных явлениях. Так, например, он никогда не чеканил автономной золотой монеты, так что от его времени до нас дошли лишь серебряные монеты, но и на них только на реверсе изображена монограмма Теодориха. С формальной точки зрения, в теории, империя, следовательно, не переставала существовать. Но практика не вполне сходилась с теорией.

Опираясь на большую народную массу, Теодорих имел вследствие этого и большую силу. Наместник империи, он был вместе с тем полноправным королем своих многочисленных остготов.[71] Свои собственные существенные интересы он защищал с оружием в руках, так что иногда готы вступали в борьбу с империей, и хотя Византия и была склонна считать остготов своим наемным войском, однако же сила вещей заставляла ее считать войну войной, а не простым бунтом. Так, когда император Анастасий хотел расширить свою власть на восточных границах владений Теодориха, то остготский король, с сохранением всякой учтивости в письменных сношениях, противопоставил ему свое войско. Точно так же было и в деле Мунда, выдававшего себя за потомка Аттилы и принявшего титул короля, хотя это был скорее предводитель большой разбойничьей шайки. Когда он был вытеснен императорскими войсками, то полководец Теодориха объявил его союзником своего короля, и когда Византия не обратила на это внимания, то Теодорих разбил войска ее вместе с их болгарскими[72] союзниками. Таким образом, поддерживаемый национальной силой своих остготов, он всегда мог защитить сам себя. И в другом отношении положение его было весьма выгодно: под его властью находилась вся Италия. В противоположность другим варварам (вестготам, бургундам), селившимся где им было указано, случайно, без выбора, Теодорих завладел всей территорией полуострова; он правил в Ломбардии, Норике, Реции, Тироле. Таким образом он имел возможность поддерживать отношения с внутренним варварским миром, начинавшимся за Дунаем, и это является также элементом для защиты от силы франков. Теодорих пользовался своим особенным положением и оберегал его.

Благодаря географической близости к варварскому миру собственно Германии, он понял и постоянно преследовал одну цель: объединение германского элемента с римским, проведение среди германцев культуры Рима и подчинение варваров.

Эта сторона его деятельности особенно важна и интересна для нас. Политика его имела вообще мирный характер – и в отношении к Византии, и в отношении к другим соседям Теодориху удалось путем мира, славой своей мудрости и своей силы приобрести некоторого рода нравственный протекторат над всеми значительными германскими племенами. Влиятельные и отдаленные германские конунги вступают с ним в дружеские связи, признают за ним некоторое право посредничества и суда. Теодорих ревностно старался скрепить эти связи родственными союзами, путем усыновлений, почетных посольств и щедрых подарков. Завоеваний он не имел в виду, и изрыгающий пламень Дитрих Веронский (таким рисует его народная сага) был, в сущности, весьма мирный король; Теодорих, очевидно, сознавал общность интересов всех германских государств того времени и постоянно старался поддерживать между всеми мир.

Цель его при этом была одна – распространение благодеяний мира правого порядка и культуры, благородных преданий римской образованности. Он и его готы должны стать посредниками при передаче античного образования единоплеменникам-варварам соответственно тому срединному положению, которое остготское государство занимало между империей и германским миром.

Взгляд этот постоянно выражается в политической переписке Теодориха, сохранившейся у Кассиодора. Последний был знатный римлянин, подобно многим своим соотечественникам, находившийся при дворе остготского короля; он занимал здесь нечто вроде должности нашего министра и государственного секретаря. Теодорих диктовал ему обыкновенно все свои письма и распоряжения. Кассиодор впоследствии собрал все это и издал сборник под именем «Variae» (Epistolae), весьма драгоценный для знакомства с характером и идеями Теодориха.

Впрочем, здесь необходима оговорка. Пользуясь для характеристики остготского короля разными местами из сборника Кассиодора, нельзя забывать, что тут мы имеем дело не прямо с королем, читаем не то, что он продиктовал, а то, что написал его министр, при том не простой министр, а еще и литератор, вышедший из риторической школы и находивший большое удовольствие, кстати и не кстати, выставлять на вид свое риторическое искусство и школьную мудрость. Но все это касается больше формы и изложения, а не самого духа официальных актов, выражавших, конечно, намерения короля. Судя по этим документам, в готском государстве с гордостью сознавали свою противоположность с грубыми королями других варваров, которых приходилось поучать праву и справедливости.

Теодорих говорит об одном из своих послов: «Ты противостоял королям, как равноправный им противник; посланный нами, ты показал нашу справедливость даже и тем, которые в грубом упорстве едва ли могли понимать какие-либо разумные внушения. Не устрашило тебя королевское достоинство, которое от противоречия возгорается гневом; ты покорил их дерзость истине, заставил преклониться перед требованиями истины и потряс их сознание до того, что они последовали велениям нашим».

Посылая свою племянницу как невесту тюрингенскому конунгу, Теодорих выражает пожелание: «Пусть она познакомит ваш народ с лучшим образом жизни. Счастливая Тюрингия будет обладать девицей, которую воспитала далекая Италия во всякой науке и добрых правилах».

При посылке часов водяных или песочных Гундобальду Бургундскому Теодорих пишет: «Пусть он имеет у себя дома то, что некогда видел в Риме. Под его властью Бургундия должна познакомиться с самыми редкими чудесами искусства и научиться ценить изобретение древних». «При содействии своего короля бургундский народ пусть отложит варварский обычай. То, что для нас, готов, ежедневность, пусть бургунды считают за чудо». Таким образом, готы противопоставляются остальным варварам, даже бургундам, в силу своего знакомства с культурой Рима. Хлодвигу Франкскому он отправляет какого-то певца (citharoedum) и говорит о Боэции, который должен был исполнить это поручение: «Пусть Боэций будет Орфеем и своими сладкими песнями смягчит грубый дух варваров». Слова особенно замечательные, потому что исходят от варвара же.

Особенно хвалится Теодорих тем, что он распространяет везде, даже среди чуждых племен, мир и господство закона, римскую дисциплину, так что входит в обычай решать каждый спор и ссору не силой оружия – поединком, как у варваров, но путем права, разума. «Мы смягчаем нравы чуждых народов, подчиняя их закону. Союз с Италией означает признание римского права: Exterorum gentium mores sub lege moderantur, juri Romano servit quisquis sociatur Italiae».

Он выставляет свою гордость в том, что он – питомец античной государственной практики и управляет государством подобно римскому императору, а не как варварские короли, заставляет решать спор и ссору не как варвары – частной войной, самопомощью, но по закону и праву.

Это самая существенная основа его правительственной системы – забота о мире и об усмирении всякого раздора: пусть тяжба решается лучше словесным состязанием, а не оружием. При антипатии римлян и готов, которая легко могла раздуть всякое частное столкновение в опасное смятение, при трудности обуздывать готов и старые их привычки задача сохранения мира и порядка была столь же важна, сколь и затруднительна.

Обращаясь к своим варварским (не готам) подданным в Паннонии, он говорит: «Зачем вы прибегаете к единоборству, когда у вас есть судьи, недоступные для подкупа? Где же можно искать мира, когда допускаются бои и под властью самой гражданственности? Подражайте нашим готам, которые на войне сохраняют мужество, дома – послушание закону». В Италии ему приходилось делать римлянам другие заявления: «Отбросьте чуждые обычаи, не усваивайте себе дурных пороков, которые, как видите, даже и другими варварами отбрасываются».

Зато, с другой стороны, он считал себя вправе хвалиться своими готами: «Среди извращенных обычаев варварских народов они обнаруживают свою любовь к справедливости и закону и заслужили двойную славу тем, что усвоили римскую разумность (prudentiam) и сохранили первоначальную доблесть (virtutem gentium)».

Такое господство порядка, при котором они живут, подчиняясь закону и суду, есть civilitas – виновник и защитник государства правды, образования и разума. Поддерживая свое значение, утверждая свое влияние среди варваров, Теодорих, особенно во имя этой civilitas, под своим нравственным протекторатом старался объединить Германию, приводя ее вместе с тем в связь с очагом цивилизации – Римом. Но осуществление этой задачи выпало не на его долю; оно досталось людям гораздо более материалистическим, более грубым, не обладавшим вовсе тем идеализмом, который был присущ знаменитому королю остготов.

Много препятствий встречал Теодорих на своем пути. Готы, вооруженные защитники римского общества, несмотря на все проповеди короля, вели себя весьма часто как волки, которым поручено было охранять стадо. Не довольствуясь своими третями, королевскими пожалованиями и дарами, они захватывают оставшиеся у римлян земли, отбиваются от налогов, которые с тем большей тяжестью падают на бедных и бессильных. И римское население неспокойно: королю приходится напоминать ему, что восстания и волнения не идут к римской солидности (gravitas); а еще хуже то, что римские чиновники государя пользуются своей властью на зло, а не на благо подчиненным; мы постоянно читаем о вымогательстве, насилии, казнокрадстве. Независимо от всяких племенных различий, на всех концах государства слышатся жалобы на людей сильных. Местные судьи, чиновники не в состоянии добиться повиновения и исполнения своих приказаний; постоянно приходится искать помощи графа, весьма часто помочь может только король. Вообще положение Теодориха в борьбе с этими тысячами мелких сопротивлений было весьма тяжелым. Никто, в частности, не мог соперничать с ним; все вместе не старались соединиться, чтобы ограничить его волю; но все врозь делали то, что король ненавидел и запрещал.[73] Но главным препятствием его заветным стремлениям является уже известный нам религиозный антагонизм готов-ариан и католиков-римлян. Теодорих, желавший быть посредником между античной культурой и варварским миром, сам не мог долго оставаться в мире с религиозно противоположным римским населением. Опять дело Ульфилы, в сущности благодетельное, оказывалось помехой еще более великому делу – слиянию двух враждебных друг другу миров. Пока на византийском престоле сидели также не правоверные императоры, Рим пассивно подчинялся арианину Теодориху. Но вот совершается династический переворот, на престоле династия Юстина-Юстиниана, ревностных последователей Никейского исповедания, и переворот этот сразу чувствуется в Италии. И Теодорих, подозревавший в измене своих приближенных, быть может, не всегда был прав; быть может, сносясь с Византией, они и не мыслили об измене, а просто невольно были привлекаемы туда религиозными симпатиями. Как бы то ни было, но эти сношения их с Восточной империей сделали Теодориха подозрительным; недоверие и подозрения его привели к гибели лучших друзей и советников ослепленного короля – Боэция, Симмаха и других. Теодорих не дожил до столкновения, оно было решено его преемниками. Плоды трудов Теодориха на ниве образования и цивилизации выразились в весьма отрадных литературных явлениях среди самих готов.

Не говоря уже о Симмахе, Боэции, Кассиодоре – римлянах, живших при дворе остготского короля, является у них писатель, варвар по происхождению, причисляющий себя к готскому народу и происходивший из знатной фамилии, родственный с королевским родом Амалов: Иордан или Иорнанд, сочинение которого («De Getarum origine et rebus gestis») служит главным источником по истории готов. В настоящее время его исторический талант и способности не пользуются особенным уважением; он весьма неудовлетворительно писал по латыни, а по-гречески почти вовсе не умел и в своей готской истории, в сущности, пользовался сочинением знаменитого Кассиодора, не дошедшим до нас. Историю готов

Кассиодор написал с особой тенденцией. Нужно было сгладить расстояние между сильным, крепким, но все еще варварским в глазах римлян готским народом и римлянами, гордыми своим образованием и своей историей. Эта руководящая мысль политической деятельности Кассиодора нашла выражение и в его сочинении. Этой цели послужила его ученость: что готы и древние геты, упоминаемые в древней греческой истории, представляют один и тот же народ – было ходячее мнение; но никто еще не пытался объяснить связь и родословную, то есть как от гетов произошли готы. Кассиодор это сделал: он связал исторические предания готов, содержание их песен с теми сведениями о гетах, которые он нашел в сочинениях греков и римлян, а так как геты наравне с готами назывались у последних нередко скифами, то он привлек к делу всю историю скифов и даже амазонок превратил в готских женщин. Готы, таким образом, являются на сцену истории весьма древним народом, как и их королевский род – Амалы. Древность готов и их предполагаемое родство с гетами должны были несколько примирить римлян с горечью их настоящего положения: над ними властвовали не какие-нибудь варвары, а очень благородные потомки древнего и славного имени. Из сочинения Кассиодора делал извлечения и Иордан; по некоторым указаниям видно, что книга была дана ему на время и он торопливо и часто небрежно выписывал из нее; сам написал начало и конец, прибавил кое-какие новые извлечения из греческих и латинских историков. Руководящая мысль, однако, принадлежит самому Иордану.

Он весьма интересен для нас со стороны собственных взглядов. Живя во время борьбы готов с Византией, он, как это ясно высказывается в сочинении, отдал все свои симпатии Византии. По его собственному выражению, он писал не для того, чтобы возвысить славу готов, а славу победителя (Юстиниана). По-видимому, его можно было бы заподозрить в недостатке патриотизма, но это заключение было бы чересчур поспешно. Чувства его к Византии были те же, которые мы замечали и у короля Теодориха. Идея Римский империи, столь живая, столь присущая даже варварам, заставляла даже и писателя их отдавать должную честь Византии как представительнице ее. И эта двойственность – патриотизм и уважение к империи – нисколько не мешала Иордану с теплотой и одушевлением говорить о храбрых и доблестных подвигах своих соотечественников. Борьба остготов с Византией известна уже из общего курса истории. Юстиниан, император Римской Восточной империи, не довольствуясь номинальной властью на Западе и желая восстановить там свое фактическое господство, начал борьбу с вандалами; во время этой борьбы, происходившей в Африке, поведение Италии возбудило неудовольствие Византии, и во время царствования Амалазунты остготской (матери малолетнего Аталариха, внука Теодориха) возгорелась кровопролитная война.

Около 30 лет (с небольшими перерывами) велась эта война – упорная, ожесточенная, беспощадная; в борьбе с войсками Византии, предводительствуемыми величайшими полководцами Велизарием и впоследствии Нарзесом, была, наконец, сломлена сила геройски защищавшихся готов. Они были побеждены, или, лучше сказать, уничтожены теми императорскими войсками, которые составлены были из различных народностей: славяне, гепиды и лангобарды и другие – вот контингент войск, возвративших Запад под фактическую власть римского императора. Италия перешла под управление экзарха, имевшего свою резиденцию в Равенне; первым экзархом назначен победитель – Нарзес.

Но Италия, впрочем, недолго оставалась под властью римского императора: ее постигла новая участь, новое варварское нападение. Как бы в возмездие за старую политику Рима, которая, не зная усталости, переносила власть свою от одного народа на другой, Италии тоже суждено было в продолжение очень длинного периода переходить из одних рук в другие. С 568 года Италия находится под властью лангобардов.

Лангобарды, продвигаясь по Эльбе, достигли Паннонии и здесь имели постоянные сношения с византийскими императорами, которые пользовались их помощью в борьбе против враждебных империи соседей. Живя еще в Венгрии, лангобарды истребили гепидов, сталкивались с аварами и вообще вели многочисленные войны. Вследствие своих связей с Византией они ходили и в Италию, служили союзниками в армии Велизария и Нарзеса и с первого раза показали себя здесь грубыми, жестокими, свирепыми варварами.

В 568 году они являются в Италию уже как самостоятельные завоеватели под предводительством короля Альбина, устроившего у них еще на Дунае сильную центральную власть. Византийские войска, с которыми им пришлось бороться, скоро были побеждены; лангобарды овладели верхней Италией до реки По и здесь, встретив сопротивление у Павии, на три года были задержаны. В продолжение этого времени они разорили подчиненную ими страну и прочно уселись в ней. В то же время отдельные толпы лангобардов двигались внутрь страны и еще при жизни Альбина завоевали область на юге, которая впоследствии составляла герцогство Беневентское. После взятия Павии сам Альбин еще успел взять часть северной и средней Италии, но, несмотря на продолжавшиеся отдельные движения лангобардов по полуострову, им все же не удалось захватить всей Италии, как это сделали остготы. Во власти их остались: Венеция, укрепленная Равенна с Пентаполисом, пространство земли от Равенны до Анконы, лигурийский берег (Лигурия, Генуя), территории Рима и Неаполя, Апулия и Калабрия (южная часть полуострова). Кроме того, под властью империи была Перуджа – крепость, служившая соединительным пунктом между Равенной и Римом. В последующее время владения лангобардов занимали преимущественно центр и протягивались узкой полосой земли, что, как увидим ниже, имело особое значение для судьбы Рима и Равенны.

Отметим здесь отличительную черту лангобардского завоевания – жестокость и свирепость. Ариане, даже частью язычники, поклоняющиеся Одину и другим германским богам, лангобарды по характеру своего завоевания были сходны с саксами. Вместе с ними пришел даже (по достоверным сведениям) союзный отряд в 20 000 саксов – из тех, конечно, саксов, которые остались на материке после вторжения своих родичей в Британию. Язычники саксы и язычники лангобарды, очевидно, вовсе не были расположены щадить римскую культуру, храмы и монастыри, явившиеся в то время главными рассадниками просвещения. При образовании герцогства Беневентского они истребили множество монастырей бенедиктинского ордена, и сама митрополия всех монастырей – Монте-Кассино был разрушен. Множество епископских кафедр было уничтожено; поэтому-то при приближении лангобардов многие епископы оставляли свою паству и спасались бегством в другие города от неистовства варваров; архиепископ миланский Гонорат, оставив свою паству, бежал в Геную. Все это объясняется религиозной разобщенностью арианланго-бардов и католиков-римлян, той же преградой, которую везде ставило варварам их вероисповедание. Кроме того, припомним еще, что лангобарды, в противоположность другим варварам, явились в Италию без всякого знакомства с римской культурой. Остготы, жившие в Паннонии и Мезии, вестготы, бургунды и другие варвары ранее своих наступательных действий приходили в столкновение с цивилизацией Римской империи. Лангобарды явились в Италию «свежие», дикие, не тронутые римским влиянием, не проникнутые идеей величия «вечного города», поэтому завоевание их имело более разрушительный характер.

Альбин Лангобардский умер в 572 году; ему наследовал (по избранию) Клеф (Clept), царствовавший только полтора года; потом идет интересная попытка бескоролевья: вместо того чтобы избрать одного верховного властителя, они поручили власть нескольким герцогам.[74] Но опасность, которая грозила им вновь со стороны византийского императора Маврикия и его союзников франков, снова заставила их прибегнуть к централизации власти, и королем был избран Аутари, царствовавший в 584–590 гг.

Перейдем теперь к вопросу о том, как поставили себя лангобарды по отношению к покоренному ими местному населению Италии.

Мы уже видели, что характер завоевания отличает жестокость; рассмотрим теперь их отношения к римлянам, постараемся разобрать, оставили ли они прежнее управление, законы и к какому сословию были причислены завоеванные. Вопрос этот по отношению к лангобардам имеет особую важность и вместе с тем многие трудности. Необходимо прежде всего исследовать, признали ли лангобарды личность права или территориальность его. Один германский ученый (Савиньи)⁶⁷ на лангобардах доказывал непрерывность существования римского права во все время империи. Но если существовало это право, то кем же оно применялось, кто судил в это время? Если были римские законы и римские граждане, то, следовательно, были и муниципии как место суда. Доказав в положительном смысле непрерывное существование этих муниципий, мы этим самым подтвердили бы теорию тех ученых, которые коммунальное движение городов в Средние века приводят в связь с преданиями муниципального Рима. До сих пор еще ученые, впрочем, не пришли к окончательному разрешению этого спорного вопроса. Существуют три школы, мнения которых совершенно расходятся. Для одних ученых[75] завоевание 569 года мало произвело изменений в Италии, оставило за ней римский характер, оставило римскому населению свободу, большую часть собственности и самостоятельное право, даже не разрушило римских муниципальных учреждений, одним словом, изменило оболочку, не тронув зерна. Эта школа, таким образом, признает отдельное существование лангобардов и римлян.

Для других[76] суровое, беспощадное лангобардское завоевание может быть сопоставлено по своим последствиям только с завоеванием англосаксов, так как привело к полному порабощению туземного населения. Завоеватели не только не оставили римского права и порядка, но обратили население в полурабское податное состояние. На всей территории Западной Римской империи началось господство германского права, которому должны были подчиняться и римляне.⁶⁸ Согласно с этой теорией позднейшее коммунальное движение не имело никакой связи с древними римскими учреждениями.

Третьи,[77] наконец, отыскивали средние положения между этими противоположными мнениями, считая, что сохранилась личная свобода римлян, хотя и признали разрушение римских учреждений. Теория эта, впрочем, не имеет особого научного значения.[78]

Чтобы несколько уяснить себе спорный вопрос, обратимся к Павлу Диакону, который два раза упоминает об отношениях победителей лангобардов к побежденным. В первый раз он говорит об этом, описывая события после убийства Клефа (574). При герцогах, захвативших тогда власть, многие знатные римляне были убиты из корысти, остальные же разделены были между гостями так, чтобы они платили одну треть своих плодов лангобардам, и таким образом они сделаны были их трибутариями (tributarii). После десяти лет господства герцогов королевская власть была восстановлена с воцарением Аутари, а поселения и земельные отношения подверглись новому изменению. Павел Диакон говорит по этому поводу: «Ради восстановления королевской власти герцоги, которые тогда были, половину своих имуществ передали для королевского употребления, чтобы король имел средства, откуда бы мог кормить себя и тех, которые к нему были привязаны и состояли в отношении к нему в служебном подчинении по разным должностям. А население покоренное зависимое распределено было между лангобардскими пришельцами» (Pauli Diaconi Hist. Lang. L. II, 32; L. III, 16).

Устранив разного рода искусственные и натянутые толкования и приняв за исходную точку объяснения тесную связь между обоими приведенными местами, мы можем остановиться на следующем заключении одного из новейших исследователей этого вопроса, русского молодого ученого г. Виноградова: «Несомненно, – говорит он, – что в обоих случаях дело идет не о случайных захватах и не о местных мерах, а о правильноq процедуре, касавшейся всего римского населения, имевшего земельную собственность».

Правда, в более подробном отрывке Павел Диакон говорит как будто только о знатных людях (nobiles), но, упоминая об остальных, подвергшихся разделу, он показывает, что имел в виду определенный класс; такого рода высший класс с определенными и существенными признаками составляли как раз землевладельцы, так как их было и не особенно много и они играли самую видную и ответственную роль в римском обществе. Раздел, направленный против землевладельцев, непосредственно затрагивал и все остальное население, зависевшее от землевладельцев. О судьбе купцов и ремесленников, а также движимого имущества Павел Диакон умалчивает, и мы не знаем, касались ли их сколько-нибудь мероприятия герцогов и Аутари или нет. Во-вторых, несомненно, что в раздел попадала не прямо собственность римлян, а они сами. Таков общий смысл обоих отрывков.

Затем являются недоумения и вопросы: если оба раза раздел совершался на одинаковых основаниях, если второе описание, по своей краткости, как бы указывает для разъяснения на первое, более полное, то зачем вообще понадобился второй раздел? Он был вызван не введением в дело нового принципа, о котором не сказано ни слова, а фактически пересмотром имущественных прав. Каким было личное положение римлян и как была велика их зависимость от лангобардов? Именно на этот особенно важный вопрос наши два летописных отрывка не дают вполне ясного ответа. На основании их можно сказать только, что римляне не были обращены в рабство, потому что тогда лангобарды были бы названы не «hospites», а господами, «domini», что, с другой стороны, римляне не сохранили полной свободы, потому что летописец не употребил бы относительно их выражение «tributarii efficiuntur». Между тем от определения характера зависимости римлян зависит весьма многое: с ним связано суждение об общем гражданском положении завоеванных, о судьбе их права и учреждений.

За неясностью прямых свидетельств необходимо обратиться к косвенным и позднейшим. Внимание при этом должно, естественно, обратиться на два ряда фактов: на быт зависимых людей различного рода, где могли сохраниться следы происхождения самого класса; на быт римлян, упоминаемых в позднейших свидетельствах, где также могли сохраниться следы их зависимости.

Все почти исследователи признают, что образование класса так называемых tertiatores – объясняется подчинением римского населения в промежуточной области между герцогством Беневентским и Неаполем. Равносильно с ним употребляется название hospites; у Павла Диакона им обозначены завоеватели; оно всегда имеет двойное обозначение: указывает и на гостя, и на хозяина; и на собственника, и на помещенных у него солдат, потому что должно было выразить именно взаимность отношений. Права лангобардских и неаполитанских владельцев, которым служил терциатор, основаны не на принципе частной собственности, а на праве всего герцогства лангобардов (беневентских, конечно) и всего войска или государства неаполитанцев. Самые владения называются «третями» совершенно так же, как готские наделы, вышедшие из завоевания. Нетрудно также объяснить себе, почему именно в этом уголке Италии особенно ясно сохранились следы порядков лангобардского завоевания.

Оно встретилось тут с силой Неаполитанского герцогства и не в состоянии было вполне справиться с ней; при окончательной организации так называемой Лигурии пришлось допустить в долю неаполитанцев и затем постоянно поддерживать сложившиеся отношения с помощью трактатов и международных договоров.

Присутствие нескольких заинтересованных и договорное скрепление их прав должно было особенно содействовать выяснению и поддержанию порядков, установившихся при завоевании. В каком же положении находятся эти терциаторы, в которых мы вправе предполагать остатки сословия римских собственников? В VIII века это не более как оброчные крестьяне cerviles homines, messarii, которые служат своим неаполитанским лангобардским господам. Но что существенно важно, что отделяет их вполне от рабов и колонов и особенно говорит в пользу происхождения от готских собственников – они не прикреплены к участкам. Параграф 12 в договоре Арихиса показывает, что терциаторы сохраняли свою личную свободу и могли в случае притеснения идти куда глаза глядят. Конечно, фактически они были крепко связаны с землей, которая давала им пропитание; едва ли они имели право уносить с собой что-либо, а потому на практике должны были довольствоваться своим раз сложившимся положением, но юридически они прикреплены не были (Виноградов. Происхождение феодальных отношений в Италии. С. 276 и сл.). Для того чтобы еще более уяснить себе отношения лангобардов с покоренными жителями Италии, постараемся рассмотреть сословное разделение самих лангобардов. Здесь встречаем мы сословие альдиев – среднюю ступень между свободными и крепостными. По мнению Гегеля, они стояли каждый под защитой своего патрона, который заступал их перед судом, получал за них виру и штраф, а также вносил оные за них.⁶⁹ По отношению к патрону они были обязаны имущественными повинностями, которые составляли треть их дохода, и сверх того, по крайней мере позднее, – в некоторого рода барщине; но эти повинности были точно определены и не могли быть возвышаемы произвольно. Далее – альдий не мог, именно вследствие этих повинностей, свободно распоряжаться своими имуществами, не мог без позволения господина отчуждать ни земли, ни рабов (Эдикт Ротари, 235). В остальном его положение не было неблагоприятно; вира за него простиралась до семидесяти солидов (около 210–240 руб.), следовательно, была больше, чем вира наиболее благоприятствуемых рабов, министериалов, с которыми они также часто ставятся наравне, как и с вольноотпущенными низшего права; они также имели свою землю и рабов у себя на службе. Что же важнее всего – аль-дии могли заключать законные браки со свободными (si haldius cuius-cumque libera uxorem tulerit id est fulcfrea), между тем как браки этих последних с рабами (ancilla) хотя и не были запрещены, но, однако, рассматривались для них как унизительные (Эдикт Ротари, 216, 219).

Итак, альдии были средним сословием и имели большое сходство с терциаторами; на основании позднейших памятников очевидно, что альдии отличались существенно от рабов (за них больше вира, право законных браков и т. п.).

В результате всего сказанного ход и последствия лангобардского завоевания представляются приблизительно следующим образом. При своем первом появлении в Италии, при Альбине и Клефе, лангобарды не принимали относительно побежденных никаких общих мер и ограничивались разного рода частными насилиями, захватами, грабежами. Герцоги, завершившие завоевание главной части Италии, сделали вместе с тем первую попытку ввести правильную постоянную организацию. Имея в своем распоряжении массу земель, они не сочли нужным отнимать у оставшегося туземного римского населения слишком значительную часть имущества, а ограничились тем, что обложили римских собственников повинностью, равной трети дохода в пользу отдельных лангобардов. Поступая таким образом, они, вероятно, руководствовались традицией о готских третях. При общем переустройстве и укреплении отношений, ознаменовавшемся с воцарением Аутари, раздел был возобновлен и исправлен в подробностях. Завязавшиеся между hospites – римлянами и лангобардами отношения с течением времени потеряли своеобразность и перелились, так сказать, в формы родственных гражданских отношений. Часто, надо полагать, римлянин откупался от своего патрона землей или деньгами, чтобы избавиться от постоянного личного подчинения и от вмешательства в свое хозяйство. Еще чаще зависимость поддерживалась и ухудшалась, и римлянин из собственника, обязанного вносить часть плодов, становился арендатором земли, принадлежащей другому. Только в маленькой области, лежащей между Беневентом и Неаполем, особые исторические обстоятельства поддержали до VIII и IX веков своеобразные имущественные отношения, вытекающие из завоевания.

Решение вопроса о положении покоренных туземцев Италии вместе с тем может служить и ответом на вопрос, поставленный ранее: вопрос о непрерывном существовании римского права, римских порядков и курий. Очевидно, что после превращения римского населения в данников, в трибутариев и право римское перестало существовать; вместе с господством лангобардов водворилось и германское право, которому должны были подчиняться и покоренные племена. Подтверждение мы встречаем[79] в позднейших законодательных актах королей Ратхиса, Айстульфа и Ротари.⁷⁰ В законах этих мы не встречаем совершенно имени римлян, а если упоминаются Romani, то этим словом обозначают жителей непокоренной Восточной Римской Италии, против которых провозглашается военное положение. Очевидно, что в виде отдельного общественного класса римляне не существовали, так как в противном случае имя их несомненно встречалось бы в законодательных актах.

Около половины VII века начинается мало-помалу сближение покоренного населения Италии с победителями. Римляне, сохранившие в среде своей образованность, культуру, цивилизацию, хотя и стояли в социальном отношении ниже своих победителей, но тем не менее влияния их не избежали даже суровые лангобарды. Влияние это и смягчение нравов выражаются более всего в языке документов и законов короля.

Эдикт Ротари (в половине VII столетия) написан на латинском языке, очевидно, не сделавшемся языком народным. Это обнаруживается не только в употреблении некоторых германских названий (aldio – полусвободный; arimannus – вполне свободный; gasindius – находящийся под защитой и т. п.), но и в германизмах целых фраз и в оборотах. Здесь, как, везде, помехой к слиянию был религиозный антагонизм победителей и побежденных. После короля Аутари (584–590) начинается лучший порядок вещей. Сильный и энергичный правитель, Аутари прославился удачными завоеваниями, но самым важным событием стала женитьба на Теоделинде, дочери Теодеберта Баварского. Она была христианкой вследствие того, что мать ее приняла христианство, еще когда была франкская принцесса. Красивая, умная, образованная и благочестивая королева приобрела расположение народа до такой степени, что когда ее муж Аутари внезапно умер, то ей предоставлено было избрать себе другого мужа и – в лице его – короля лангобардов. Выбор ее пал на воинственного Агилульфа Туринского (590–616). Новый король, хотя и арианского исповедания, много сделал для католической церкви: восстановил некоторые разрушенные монастыри и возвратил из ссылки изгнанных епископов. После него на престол лангобардский вступает сын его и Теоделинды – казалось, сближение идет верным и неуклонным путем. Но вот наступает реакция: молодой король свергнут и на престоле является ряд арианских правителей. Из них первым был Ариальд, или Аривальд, также лангобардский законодатель король Ротари, кодекс законов которого был издан в виде одного большого наказа (643), к которому впоследствии, по мере надобности, прибавились новые постановления.

Итак, в половине VII века наступила реакция арианская и национальная; сближение несколько отдалено, и только спустя некоторое время наступает в Италии полное торжество православия.

Этими краткими замечаниями о лангобардском государстве в Италии мы должны ограничиться, оставляя в стороне многие другие, чрезвычайно любопытные и важные, вопросы, касающиеся этого периода истории Италии (например, начало упадка влияния византийских императоров, причины возвышения папской власти и лангобардское законодательство, борьбу с франками и так далее).

* * *

Нам удалось пройти в этом году только первую часть истории Средних веков, тот глубоко интересный переходный период, когда все человечество стояло на рубеже двух миров, когда доживала свои последние дни одряхлевшая античная цивилизация, когда разлагающийся организм древнего мира умирал медленной, но неминуемой смертью и, наконец, погиб, утопленный в волнах нахлынувшего потока новых народов. Тогда воцарился смутный хаос над распавшимися западными провинциями всемирной империи; но тогда, в то же время, занималась заря великого будущего, тогда зарождались и становились на ноги свежие, могучие элементы новой молодой жизни, новой религии, новой цивилизации, нового социального строя.

Нам удалось проследить главные явления всего римского варварского периода истории Средних веков; мы дошли до того момента, когда новая Европа, пережившая долгий период нашествий, насилия и анархий, начинает мало-помалу устраиваться, приводить в порядок разрозненные общественные элементы, когда готовилось объединение ее под скипетром могущественного и гениального государя; дошли до возобновления Римской империи, но уже просвещенной христианством, королем франков – Карлом Великим, и на этом останавливаемся.

Дальнейшее развитие средневековой цивилизации – обозрение деятельности Карла Великого, затем распадение Карловой монархии, образование на ее месте новых национальных государств Западной Европы, история монаршества, феодализма, рыцарства и городских движений – составит предмет следующего нашего курса.

Примечания

I. ГЕРМАНСКИЙ ИЛИ ВАРВАРСКИЙ МИР. ТАЦИТ

1. В публикации основного текста отсутствовали указания на издания Тацита, Кассия Диона и других историков, материалы которых использовал в своих лекциях В. Г. Васильевский. По этой причине в примечаниях, обозначенных цифрами мы даем имя автора, название сочинения, книги, главы или параграфа; в ряде случаев указываем на русский перевод исторического источника или монографию историка.

2. Точнее: Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte. Bd. I. (Dritte Aufl. Kiel, 1880). Немецкий историк Г. Вайтц (1813–1886) – крупнейший представитель историко-правового направления в историографии второй половины XIX века.

3. Точнее: Kaufmann G. Deutsche Geschichte bis auf Karl den Grossen. Bd. 1. Leipzig, 1880; Sybel H. v. Entstehung des deutschen Königtums. Bonn, 1881; Baumstark A. Ausführliche Erläuterung der Germania des Tacitus. Bd. 2. 1875–1881; Müllenhoff K. Deutsche Altertumskunde. Berlin, 1870; Geffroy A. Rome et les barbares. Études sur la Germanie de Tacite. 1874.

4. Имеется в виду сочинение Ю. Цезаря «Commentarii de bello gallico» («Записки о Галльской войне»).

5. Точнее: Грановский T. Н. О родовом быте у древних Германцев. // Сочинения T. Н. Грановского. T. I. Ч. I. М., 1866. С. 140, 141, 142.

6. Вероятно, речь идет о статье эдикта Ротари: Ro § 221.

7. Ссылка на полях: «Саксонская правда», IX, XIV, XVII».

8. Точнее: Maurer G. L. Einleitung in die Geschuchte der Mark-Hof-Dorf und Stadtverfassung und der öffentlichen Gewalt. München, 1854.

Маурер Г. Л. (1790–1872) – крупный немецкий ученый-историк и политический деятель.

9… Цезарь два раза упоминает… – Речь идет о сочинении Ю. Цезаря «Записки о Галльской войне». Кн. IV. Гл. 1, 3, 4, 7, 19. Кн. VI. Гл. 22.

10. См.: Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte… Bd. I. S. 108.

11. В этом разделе курса лекций проф. В. Г. Васильевский использовал материал из труда французского историка Ф. де Куланжа, о чем свидетельствует помета на полях: «По Fustel de Coulanges N. D. Histoire des institutions politiques de l'ancienne France. Vol. I–II. Paris, 1875».

12. Издание «Беовульфа», которое было в распоряжении проф. В. Г. Васильевского, установить не удалось.

13. См. по рус. пер.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. Ст. 1230, 1240, 1250.

14. Там же. Ст. 2194–2195.

15. О смерти Брунгильды см.: Старшая Эдда. Краткая песнь о Сигурде // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. 47, 65–69, 70. С. 298–300.

16. Здесь в пересказе приведен обычай кимвров, описанный в сочинении Страбона «География». Кн. VII. Гл. II, 3.

II. БОРЬБА ДВУХ МИРОВ И ВОЗРОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ

1…со времени Марка Аврелия и открывается первым после Тевтобургской катастрофы… – Марк Аврелий — римский император династии Антонинов (161–180). 2 августа 9 года три римских легиона с легатами и вспомогательными войсками под командованием Квинтиллия Вара попали в ловушку, устроенную варварами во главе с вождем херусков Арминием в Тевтобургском лесу (Вестфалия).

2. Траян – римский император династии Антонинов (98-113).

3. Здесь В. Г. Васильевский рекомендует литературу, которая содержит дополнительный материал о римских пограничных укреплениях: «Hübner. «Der römische Grenzwall in Deutschland // Jahrbücher des Vereins Alterthumsfreude im Rheinlonde». Heft. 63. Bonn, 1868; Hirschfeld. Die Verwaltung der Rheingrenze; Моммзен T. История Рима».

4. См.: Кассий Дион. Римская история. Кн. LXXI. 8-10.

5. Коммод, римский император (180–192), сын Марка Аврелия.

…склонить на свою сторону несколько племен деньгами… – Коммод обещал

вождям маркоманнов и квадов выплату денег (ежегодные подарки), чтобы они не воевали с римлянами.

6. См.: Кассий Дион. Римская история. Кн. LXXII. 2.

7. Точнее: Dahn F. и. Urgeschichte der germanischen und romanischen Völker: Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellung. Hauptabtheilung. Bd. 1. Berlin, 1881.

8. Точнее: Platner C. Über die Art der deutschen Völkerzuge zur Zeit Wanderung // Forschungen Dt. Geschichte. Bd. 20. Göttin. 1880. S. 165–202.

9. Речь идет о событиях при Октавиане Августе (27 г. до н. э.-14 г. н. э.).

10. Речь идет о крупном ученом-слависте XIX века П. Шафарике (1795–1865); упоминается сочинение: Schafaric P. J. Slawische Alterthümer. Bd. II. Кн. II. Leipzig, 1843. C. 80–83.

11. Примечание восстановить не удалось.

12. Имеется в виду византийский историк Агафий Миринейский (536/537-ок. 582). В сочинении «О царствовании Юстиниана» он писал: «Алеманны, если верить Азинию Квадрату, мужу италийскому, который описал германские дела самым тщательным образом, представляют смешанный род людей, и это показывает само их название». – Цит. по: Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана / Пер. М. В. Левченко. М., Арктос-Вика-пресс. 1996. I, 6. С. 18.

13. Аврелиан Люций Домиций, римский император (270–275).

…побеждены Пробом… – Марк Аврелий Проб, полководец при Аврелиане;

римский император (275–282).

14. Точнее: Ammiani Marcellini Rerum gestarum. XXVIII. 5, 11. Рус. пер.: Аммиан Марцеллин. Римская история (Res Gestae) / Под общ. ред. В. И. Сальникова; пер. с лат. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни. СПб., 2000.

15. Юлиан Отступник, римский император (361–363), ранее – цезарь в Галлии во время правления императора Констанция II (353–361). Проф. В. Г. Васильевский пользовался изданием: Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri XXXI qui supersunt; rec. Gardthausen. Vol. I–II. Lipsiae. 1874–1875.

16. Имеется в виду труд: Müllenhoff К. Deutsche Altertumskunde. BeroL, Bd. L 1870.

17. Галльский узурпатор Иовин (411–413) выступил против римского импера тора Гонория.

18. Wietersheim Е., Dan F. v. Geschichte der Völkerwanderung. Bd. I. Leipzig, 1880. S. 150.

19. Точнее: Виетерсгейм – см. выше примеч. 18; Васильевский В. Г. Житие Иоанна Готского // ЖМНП. Ч. 195. 1878. Отд. II. С. 86–154; Врун Ф. Черноморские готы и следы долгого их пребывания в южной России // Черноморье. 4. 2. Одесса, 1880. С. 189–241; Соколов М. Из древней истории болгар. 1879 (студенческое сочинение, удостоенное золотой медали Совета С.-Петербургского университета).

20. Имеется в виду: Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен: В 2 ч. М., 1876–1879. Ч. I. Гл. 1, 2. М., 1876; Зосим. Новая история. 1. 31–33.

21. Точнее: Клавдий II, римский император (268–270), разбил главные силы варваров в битве около г. Наисса (Ниш). За свои победы он получил прозвище «Готский».

22…Римский бог Terminus… – В римской мифологии Terminus – это божество границ, межевых знаков, разделявших частные земельные владения. Культ Терминуса был распространен по всей территории империи. На Капитолийском холме в Риме находился камень, который символически изображал бога как хранителя нерушимости границ всего государства.

23. Речь идет об английском историке Э. Гиббоне (1737–1794) и его труде: Gibbon Е. The History of the decline and fall of the Roman Empire. Vol. 1–7. London, 1776–1788. Многократно переиздавался в разных странах. Рус. пер.: Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. Т. 1–7. М., 1883–1886.

24. Точнее: Renan Е. Mark-Aurèle et la fin du monde antique. Paris, 1882. Далее проф. В. Г. Васильевский дает свой перевод фрагмента главы 32 сочинения Э. Ренана.

25. Здесь примечание внизу под строкой: «Th. Brieger. «Konstantin der Grosse als Religionspolitiker» в «Zeitschrift für Kirchengeschichte». Bd. IV, 1881. S. 164; Zahn. Konstantin der Grosse und die Kirche. Hannoverae, 1876».

26…немецкого экономиста Родбертуса… – Rodbertus J. К. (1805–1875), экономист, историк, прусский политический деятель. Речь идет об одной из его статей: Untersuchungen auf dem Gebiete der Nationaloekonomie des classichen Alterthums // Jahrbücher für Nationaloekonomie und Statistik. Iena, 1864. 2 Jahr.

27. Точнее: Соколовский П. А. Экономический быт земледельческого населения России перед крепостным правом. СПб., 1878. С. 44–45.

28. Точнее: Васильевский В. Г. Материалы для внутренней истории византийского государства // ЖМНП. Ч. 202. 1879. Отд. II. Март. С. 160–232; Отд. II. Апрель. С. 386–438.

29. Помета на полях: «Panegyrici latini. pag. 180. cap. XI».

30. Запись под строкой: «Cp. Savigny. Vermischte Schriften. Bd. II. 1849. 5. 138–143».

31. Запись под строкой: «там же».

32. Цахариэ фон Лингенталь К. (Zachariae von Lingenthal К.), немецкий ученый (1812–1894), крупный специалист в области средневекового права. Упоминается основной труд его «Geschichte des Griechisch-Römischen Rechts». Berlin, 1856 (неоднократно переиздавался).

33. Виноградов П. Г. Происхождение феодальных отношений в Лангобардской Италии. СПб., 1880. Вопросу о колонате посвящается первая глава труда.

34. Laferrière. Essai sur l’histoire du droit français. Vol. 2. Paris, 1858. P. 437.

35. Здесь указана статья A. Рудорфа, также имеется в виду труд Шульца: Schultz. Grundlegung zu einer geschichtliehen Staatswissensehaft der Römer. 1833. S. 446.

36. Примечание под строкой: «Статьи Ф. К. Савиньи 1) von Savigny F. К. Ueber den römischen Colonat (в «Zeitschrift für Geschichte Rechtswissenschaft». 1828; 2) Üeber die Römische Steuerverfassung unter den Kaisern». Обе статьи помещены в «Vermischte Schriften». Bd. IL 1849.

Савиньи Ф. К. (1779–1861) – знаменитый юрист, основоположник исторической школы права в Германии.

37. См.: Nachtrag к статье Ф. К. Савиньи о колонате в «Vermischte Schriften». Bd. IL

38. Точнее: Hegel K. v. Geschichte der Städtverfassung von Italien. Bd. I. 1847. S. 86 и сл.

39. См.: Виноградов П. Г. Указ. соч. С. 63, 64.

40. Речь идет о сочинении: Wallon. Histoire de l’esclavage dans l’antiquité. Vol. 3. Paris, 1847.

41. Точнее: Estein A. Les colons du Saltus Burunitanus // Journal des Savants. 1880, Novembre, p. 686–705.

42. Примечание под строкой: «Как пособия для изучения этого периода можно указать на книгу Richter a «Das Weströmische Reich». Собственно для времени Константина: классическое сочинение Буркгарта (Burckhardt Т.) «Die Zeit Konstantin’s des Grossen», Leipzig, 2-е издание 1880; вопрос о причинах обращения Константина в христианство разбирается в статье Brieger Th. «Konstantin der Grosse als Religionspolitiker». Gotha, 1880. О содержании последних двух сочинений см. в рецензии Болотова «Христианское чтение», 1881, II».

43. Флавий Клавдий Юлиан, римский император (361–363).

44. Указаны издания: «Adrien Naville. «Julien l’apostat et saphilosophie du po-lithéisme». Paris, 1877; Phode. «Geschichte der Reaction Kaiser Julians». Iena, 1877; статья Gaston a Boissier «L’empereur Julien» в «Revue des Mondes», 1880, juillet; Rendait H. «The emperor Juliani Paganism and Christianity». Кембридж, 1879».

45. Речь идет о сражении римской армии с алеманнами при Аргенторате (Страсбург) в 357 году.

46…Аммиан Марцеллин… сопровождал в персидском походе… – Аммиан Марцеллин – византийский историк IV века. Юлиан возобновил войну с персами, начатую при императоре Констанции. Аммиан участвовал в военной кампании 363 года, когда римская армия дошла до Ктесифона. Описание похода содержит сочинение Аммиана «Res gestae» («Деяния» или «История»). В тексте этой лекции проф. В. Г. Васильевского название труда историка составители обозначили в круглых скобках как «Hist.» (то есть «Historia»).

47…замечательных учителей, как Фемистий и особенно Либаний… – Фемистий (ок. 317 – ок. 388), ритор, политик, влиятельный языческий философ; Либаний (314–393) – знаменитый языческий ритор IV века.

48. Имеется в виду труд А. Naville. См. выше примеч. 44.

49. Афанасий Великий (293–373), епископ Александрийский, несколько раз бывал в изгнании. В середине IV века долгое время скрывался в египетской пустыне до смерти императора Констанция. Вернулся в Александрию в феврале 362 года, однако осенью того же года вновь отправился в изгнание, опасаясь преследований со стороны Юлиана.

50. Речь идет о Георгии Каппадокийском, арианине, епископе г. Александрии. События происходили в городе после возвращения Георгия из ссылки. Бунт горожан был в декабре 361 года.

51. См.: Феодорит, епископ Кирский. Церковная история. III. 25.

52. См.: Сигон – Числа. XXI, 21–29, 34; Втор. II, 32 и др.; Пс. 134, 10–12. О г – Втор. III, 11, 13; Числа. XXI, 33–35.

53. Церковные историки V века: Сократ Схоластик. «Церковная история» (см. III. 24); Феодорит, епископ Кирский. «Церковная история» (см. IV. 2, 4).

54. Имеется в виду: Сократ Схоластик. Церковная история. III. 26.

55. Саламан Ермей Созомен (ум. ок. 450 г.) – церковный историк, юрист, автор «Церковной истории».

56. Точнее: Richter А. Das Weströmische Reich. Iena, 1880. S. 364.

57…император Валент на Востоке – император Грациан на Западе… – Валентиниан I провозгласил соправителем Валента 28 марта 364 года. Братья встретились неподалеку от сербского города Ниш и разделили управление империей: Валенту – Восток (он уехал в Константинополь), Валентиниану – Запад (резиденция в Милане). Грациан – старший сын Валентиниана I от первой жены Северы Марины, август с 24 августа 367 года, император, соправитель Валента с 17 ноября 375 года.

58…Грациан… избрал в соправители Феодосия… – В год смерти Валента (378 г.) Грациану исполнилось 18 лет, его младший, сводный брат был несовершеннолетним (род. в 371 г.). 19 января 379 года Грациан избрал соправителем военачальника, испанца Феодосия, который стал управлять всем Востоком, а также Дакией и Македонией. Резиденция Феодосия находилась в Фессалонике (Солуни). Правление императора Феодосия I – 379–395 гг.

59. Речь идет о беспорядках в Фессалонике весной 390 года, которые по приказанию Феодосия I были подавлены военными силами.

60. Цитируемый проф. В. Г. Васильевским эпизод приводится в древнейшей биографии (от 442 г.) святого Амвросия Медиоланского, а также в сочинениях Созомена («Церковная история») и Феодорита, епископа Кирского («Церковная история»). Современная историография считает его легендой.

61. Цитата из послания Осии (Hosius, или Ossius), епископа Кордовы (к. Ill – IV в.) к императору Констанцию (353–361), относящаяся ко времени борьбы между никейцами и арианами.

62. Ammiani Marcellini Rerum gestarum… Далее проф. В. Г. Васильевский пересказывает Аммиана Марцеллина по изданию: Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri XXXI qui supersunt. rec. V. Gardthausen. Vol. I–II. Lipsiae, 1874–1875. XXX. 4, 8-20.

63. Святой Антоний Великий (250-ок. 355), один из родоначальников восточного аскетизма.

64…последовал Аммон… Макарий… – Преподобный Аммон (ум. ок. 350/357 гг.), Макарий Александрийский (IV в.) – видные представители египетского монашества.

65. Святой Иларион Великий (IV в.) – христианский аскет. Святой Василий Великий, архиепископ Кесарийский, вселенский отец и учитель Церкви (329–379).

III. БОРЬБА ДВУХ МИРОВ. ОБРАЗОВАНИЕ ВАРВАРСКИХ ГОСУДАРСТВ НА РИМСКОЙ ПОЧВЕ

1. Труды Ф. К. Савиньи – см. выше примеч. 36.

2. Точнее: Notitia dignitatum omnium tarn quam militarium utriusque civilium imperii / Ed. O. Seeck. Berolini, 1876.

3. Léotard. Essai sur la condition des barbares établis dans l’empire Romain au IV siècle.

4. См. выше примеч. 59.

5. Имеется в виду издание: Auxentius episc. Dorostorensi. De Ulfila episcopo Gothorum // Waitz G. Über das Leben und die Lehre des Ulfila. Hannoverae, 1840.

6. Ульфила занимался переводом во второй пол. 40-60-х гг. VI века.

7. То есть в 347–348 гг.

8. Здесь проф. В. Г. Васильевский указывает сочинение Филосторгия по изданию: Philostorgius. Historia ecclesiastica // Migne J. P. Patrologiae cursus completus. Series graeca. Paris, 1858. Vol. LXV. Col. 459–638. Примечание в круглых скобках «(Waitz. s. 20)». Точнее: Waitz G. Указ, соч., с. 20 (см. выше примеч. 5). В Нижней Мезии готы поселились в 348 году.

9. См.: Philostorgius. Hist. eccl. IL 56.

10…почти современном… житии святого Саввы Готского… – Имеется в виду, что Савва был современником Ульфилы. Житие написано вскоре после мученической смерти святого в 372 году, издания: Acta SS. April. 12 d. p. 87–90 edit, novis. 1866. Ibid. Прилож. P. 2–5; Ruinart. Acta martyr. T. III. P. 600.

11. События, происходившие в 375 году.

12. Точнее: Eunapius Sardianus. Fragmenta // Fragmentae historicorum grae-corum / Ed. K. Müller. Paris, 1851. Vol. IV.

13. Точнее: Ranke L. v. Weltgeschichte. Bd. III. Berlin, 1882. S. 168, 170. (Далее в тексте фамилия автора и страница из этого издания указаны в круглых скобках.)

14. Там же. С. 19, 191. Маги Клемент Максим – испанец по происхождению, римский наместник в Британии. Правил в 383–388 гг. Феодосий победил войска Максима в двух сражениях, затем подошел к Аквилее, за стенами которой укрылся Максим. Жители города сами открыли ворота императору. Состоялось короткое судебное заседание, после которого Максим был казнен.

15. Речь идет о событиях последнего десятилетия IV века: Валентиниан II умер 15 мая 392 года. Франк Арбогаст, его конюший, выдвинул императором Запада римлянина Евгения. Феодосий не сразу выступил против узурпатора. Только в сентябре 394 года встретились две армии на границе между Северной Италией и Иллирией. У Феодосия было около 20 000 федератов, главным образом вестготов под командованием Алариха. Победа досталась Феодосию ценой потери почти половины армии.

16. Аларих (Alaricus, Halaricus), из рода Балтов, вождь вестготов (ок. 390–410).

17. Речь идет о событиях 395–400 гг. Вестготы Алариха в конце 90-х гг. IV века опустошали Балканский полуостров, в 397 г. вторглись в Эпир. После этого восточноримское правительство заключило мирный договор с Аларихом.

18. В 406 году.

19. Вандалы, свевы и аланы перешли Рейн в среднем течении в новогоднюю ночь с 406 на 407 год.

20. Стилихон казнен в Равенне 23 августа 408 года.

21. Ranke L. v. Указ. соч. T. III. С. 235–236.

22. В конце 409 года.

23. Комит Африки Гераклиан прекратил поставки хлеба в Италию; Аларих намеревался послать туда готов для наведения порядка, но Аттал не согласился.

24. 24 августа 410 года Аларих вступил в Рим, «вечный город» пал.

25. Аларих умер в конце 410 года. Его преемник Атаульф (410–415) вывел готов из Италии в Галлию.

26. Валлия (Валия), король вестготов (415–418).

27. В 416 году император Констанций и вестготский король Валлия заключили соглашения, по которому готы получали статус федератов. В течение двух лет готские отряды воевали за интересы империи в Испании. По приказу императора в 418 г. они оставили Испанию, получив для поселения земли в Галлии.

28. Издание Antiqua не указано.

29…вместе с Даном… – речь идет о труде Ф. Дана «Urgeschichte der Germanischen und Romanischen Völker» // Oncken’s Allgemeiner Geschichte in Ennzel-darstellungen. T. 1. Berlin, 1881.

30. Примечание под строкой: «О Бургундах см.: М. Е. Caillemer. «L’établissement des Bourgondes dans le Lyonnais au milieu de V siècle».

31. Лион – столица Бургундского королевства с 461 года.

32. Авит, император (455–456).

33. Точнее: Гундобальд (Гундобад) правил в 480–516 гг.

34. Съезд в Амберье был в 524 году.

35. Примечание под строкой: «Предисловие Гизо в его «Истории цивилизации во Франции», лекция X, том I».

36. Гиларий (Hilarius) – аскет, замечательный проповедник (ок. 400 – ок. 450), епископ г. Арля (429). Более подробно по вопросу о споре см.: Болотов В. В. Лекции по истории древней церкви. Т. 3. М., 1994. С. 265–266.

37…короля франков, который… соединился с моими врагами… – Около 500 года между Гундобальдом (Гундобадом) и его братом Годегизелом (Годегизилом) начались раздоры, в которые вмешался король франков Хлодвиг, принявший сторону Годегизела.

38. Гейзерих, король вандалов (428–477).

39. Гунерих (Hunericus), сын Гейзериха, король вандалов (477–484).

40. Собор состоялся в Карфагене в 484 году, присутствовали епископы католической и арианской церквей.

41. Элевтерий, епископ римский (174–189). В примечании под строкой: «Bede. Historia ecclesiastica gentis Anglorum в «Monumenta Historiae Britannica», ed. H. Petrie. London, 1848; также у Migne J. P. Patrologia Latina. Vol. XC–XCV. Paris, 1848–1851». Рус. пер.: Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. с лат. В. Эрлихмана. СПб., 2001.

42. Речь идет о труде: Lappenberg J. М. Geschichte von England. Bd. 1–2. Hamburg, 1834–1837. Лаппенберг И. М. (1794–1865) – немецкий историк.

43. Св. Герман (Germanus), епископ Оксеррский (380–448). В Британию Герман прибыл вместе с Лупом, епископом г. Труа, в 429 году. Луп (ок. 383–455).

44. См.: Kemble J. М. History of the Saxons in England. Vol. I. London, 1848. S. 12. Кембль Д. M. (1807–1857) – английский историк и филолог, преимущественно занимался англосаксонским периодом истории Англии.

45. Точнее: Лаппенберг И. М. Указ. соч. T. 1. С. И, 13.

46. Речь идет о трудах: Palgrave F. History of the Anglo-Saxons. Vol. I. London, 1831; Kemble J. M. Указ. соч. (см. примеч. 44).

Пэлгрев Ф. (1788–1881) – юрист по образованию, один из первых исследователей английского средневекового права.

47. Герман вместе с Севером, епископом Трирским, второй раз посетил Британию в первой половине 40-х гг. V века. Сведения о Севере содержит «Житие св. епископа Луна». Битву с саксами Беда относит ко времени первого посещения Германа (см. I, XX).

48…два брата Горза (Hors) и Генгист (Hengist)… Правление Генгиста 446–488 гг., Горза убит в 455 г.;…остров Taneth теперь не существующий… – Остров Танет ныне соединен с побережьем.

Далее В. Г. Васильевский в пересказе использовал текст из сочинения Ненния, но издание не указано. Рус. пер.: Ненний. История бриттов / Пер. А. С. Бобровича // Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. М., 1984. С. 171–193; Гильда. О погибели Британии / Пер. Н. Ю. Чехонадской. СПб., 2002.

49. Речь идет о сочинении: Гальфрид Монмутский. История королей Британии. Примечания под строкой: «См.: А. Веселовского «Из истории литературного общения Востока и Запада», стр. 305».

50. Точнее: Palgrave F. History of the Anglo-Saxons. Vol. I. P. 393.

51. Примечание под строкой: «Пособия: Сказания Приска. Русский перевод Дестуниса. Извлечения из Приска у Guizot’. «Histoire de la civilization en France» (т. 1). Также извлечения из Приска у И. Забелина’. «История русской жизни с древнейших времен». Ч. 1. М., 1876; у Аммана Марцеллина. Книга 31-я». Точнее: Дестунис Г. С. Сказания Приска Панийского // Учен. зап. второго отделения АН. Кн. VII. Вып. 1. СПб., 1861. С. 1–112.

52. См.: Забелин И. Е. Указ. соч. С. 358.

53. В. Г. Васильевский написал две статьи с развернутой аргументацией своей точки зрения и критикой Д. Иловайского и И. Забелина. См.: Васильевский В. Г. О мнимом славянстве Гуннов, Болгар и Роксолан // ЖМНП. Ч. 222. 1882. Отд. II. С. 140–190; Он же. Еще раз о мнимом славянстве Гуннов. Ответ Д. И. Иловайскому // ЖМНП. Ч. 226. 1883. Отд. И. С. 346–392.

54. Забелин И. Е. Указ. соч. С. 76.

55. См.: Iordan. Get. 259.

56. Запись под строкой: «Королевство ругов находилось напротив Noricum ri-pense. Евгиппиево «Житие святого Северина» (Vita sancti Severini) издано: Eugippius. Vita sancti Severini в «Monumenta Germaniae Historica (Auctores anti-quissimi». T. I. Ps. 2. 1877. P. 7–30». Далее В. Г. Васильевский использовал материал жития в кратком пересказе; издание жития, которым он располагал, не указано. Рус. пер.: Житие святого Северина / Пер. с лат. А. И. Донченко. Спб., «Алетейя». 1998.

57. Рикимер – высший военачальник (magister militum praesentabis) при императорском дворе в 455–472 гг. Он был сыном вождя свевов и дочери вестготского короля Валлии. За 16 лет пребывания при дворе Рикимер сместил трех римских императоров: Авита (455–456), Майориана (457–461) и Анфимия (467–472).

58. Юлий Непот, римский император (474–475).

59. Зенон (Zeno), византийский император (474–491).

60…оба раза Рим низверг их… – Убит Анфимий (472 г.) и низложен Юлий Непот (475 г.).

61. Точнее: Guizot F. Histoire de la civilasation en France. Vol. I; Ешевский С. В. Аполлинарий Сидоний. Эпизод из литературной и политической истории Галлии V века // Ешевский С. В. Сочинения. Т. 3. М., 1870. С. 1–337.

62. Издание Орозия, которым пользовался проф. В. Г. Васильевский, не указано.

63. Примечание на полях: «См.: Jung. «Zur Würdigung der agrarischen Verhältnissen der Römischen Kaiserzeit». («Historische Zeitschrift», Bd. XLII, 1 Heft, 1879 r.)».

64. Примечание на строке: «см.: Jung. P. 407».

65. Примечание под строкой: «См.: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых М. Стасюлевича. T. 1. Отд. III. С. 207, и Guizot F. Histoire de la civilisation en France. Vol. 1, лекция III, стр. 60 и след.».

66. Guizot F. Histoire… лекция III, стр. 69.

67. Савиньи Ф. К. (Savigni F. К. v.).

68. Издание П. Диакона, которым пользовался проф. В. Г. Васильевский, не указано.

69. Точнее: Ley Н. Geschichte der Italienischen Staaten. Bd. I. Кар. 1. Halle, 1828; Hegel К. Geschichte der Städtverfassung von Italien. Bd. I. Kap. 3. 1847.

70. Ратхис, король (744–749); Айстульф, король (749–756); Ротари, король (636–652).

Том II