[281] "Величие, высота, достоинство, — говорит св. Григорий Богослов, — чистые существа, с трудом вмещающие сияние Бога… Которого во всем и вне всего, Который есть всякая доброта и выше воякой доброты… таков должен быть невестоводитель, уневещивающий души. И боюсь, чтобы, связав мне руки и ноги, не извергли меня из брачного чертога, как не имеющего на себе брачного одеяния и нагло вторгшегося в круг возлежащих там"[282].
Высота пастырского служения требует от священнослужителя и высоких качеств в личной жизни, посредством которых он может привлекать ко опасению и других. Пастырь, по мысли св. отца, должен проводить свою жизнъ строго и без пороков, подавая тем самым пример пастве. "Пастырь, — пишет святитель, — подобно серебру и золоту обращаясь всюду, во всяком обстоятельстве и деле не должен звучать, как поддельная и нечистая монета… Иначе тем большее произойдет зло, чем над большим числом людей он будет начальствовать… Но как удобно ткань принимает в себя невыводимую краску и близкие вещи занимают одна от другой зловоние или благовоние, так подчиненные… принимают в себя пороки начальства… Таким образом, порочному принимать на себя пастырство значило бы только усиливать зло и порок в мире"[283] (ср. Агг. 2, 13–14).
По учению св. отца, добрая и примерная жизнь пастыря должна быть признана первым, главнейшим и неприменным средством пастырского воздействия, потому что метод наглядного обучения есть самый естественный и действенный. "Или вовсе не учи, — говорит Григорий Богослов, — или учи доброй жизнью. Иначе будешь одной рукой притягивать, другой отталкивать… Меньше потребуется слов, если делаешь что должно, живописец больше учит картинами… Особенно вам, служители алтаря, — продолжает он, — советую не быть оком, исполненным тьмы, чтобы не оказаться первыми в порочной жизни… Будь более привязан к Богу, чем стой за учение о Боге. Всякое слово можно оспаривать словом, но жизнь чем оспоришь!"[284].
Пастырь должен быть среди своих пасомых, как военачальник среди солдат, сиять славой и добродетельной жизнью, чтобы, как говорит святитель, — не подать другим преткновения или соблазна, не погрешая и даже не подавая подозрения, сколько сие возможно"[285].
"Кому вверено сие (пастырство), — учит св. Григорий, — тот не только должен быть непорочным… но должен отличаться добродетелью… Он обязан не только изглаживать в душе своей худые образы, но и напечатлевать лучшие, чтобы ему превосходить других добродетелью больше, нежели сколько он выше их достоинством. Он должен не знать даже меры в добре и в восхождении к совершенству, почитать не столько прибылью то, что приобретено, сколько потерянным то, что не достигнуто, пройденное же обращать всегда в ступень к высшему и не высоко думать о себе, если и многих превосходит, но признавать уроном, если не соответствует в чем сану"[286]. Если в обыкновенном человеке, по мысли св. отца, считается пороком то, что произведено им худого, и заслуживает наказания и строго истязуется законом, то в пастыре даже и то уже порок, что он не достигает возможного совершенства и не преуспевает в добре. "В начальнике и предстоятеле, — говорит Григорий Богослов, — и то уже порок, если не многим он превосходит простолюдина, если не оказывается непрестанно лучшим и лучшим"[287].
Говоря о пастырской высоте и добродетельной жизни, св. Григорий Богослов требует от кандидатов священства приготовления души заранее, испытания ее со всех сторон нравственного совершенства. Готовясь на это великое служение, по мысли св. отца, "надобно прежде самим очиститься, потом уже очищать… стать светом, потом просвещать, приблизиться к Богу, потом приводить к Нему других; освятиться, потом освящать"[288]. Тому, кто ищет сан священства, не искоренив из своей души пороки, святитель советует "учиться умерять гнев, обуздывать язык, уцеломудрить око, укрощать чрево и попирать земную славу… Вести такую любомудрую жизнь лучше, нежели принять на себя власть и управление душами, и, когда еще сам не научился быть хорошим пасомым, не очистил, как должно, душу свою, обязаться должностью править паствой"[289]. Далее святитель считает "чуждыми, незаконными и недостойными сана тех священников, которые, приступая к священству, ничего не привносят с собою; нимало не потрудившись для добродетели, оказываются вместе и учениками и учителями благочестия и когда сами еще не очистились, начинают очищать других"[290]. И действительно, как паства сохранит себя в чистоте, когда ее пастырь погрязает в нечистоте? Ведь дурной пример гораздо сильнее, чем добрый, оказывает влияние на окружающих и без всяких трудов усвояется ими. Поэтому пастырю Церкви, по мысли святителя, нужно очистить свою душу от всех пороков, и тогда он сможет вести свою паству по пути спасении. Для этого нужно пастырю глубоко изучить души своей паствы и уметь дать соответственно ее запросам указания и врачевания.
Святой Григорий Богослов, для лучшего понимания в руководстве паствой и исцелении ее, приводит сравнение с лечением тела. Трудно вылечить тело, но душу "еще труднее, а вместе и предпочтительнее, — и по свойству врачуемого, и по силе знания, и по цели врачевания. Одно трудиться над телами, над веществом, которое непременно разрушится и подвергнется своей участи, хотя теперь с помощью искусства и преодолевается происшедшее в нем расстройство… А другое — оказывать попечение о душах, которые произошли от Бога и божественны, которые причастны горнего благородства и к нему поспешают… Врачующий тело принимает во внимание место, случай, возраст, время года и тому подобное, дает лекарства, предписывает образ жизни, предостерегает от вредного, чтобы прихоти больного не воспрепятствовали искусству; иногда же, когда и над кем нужно, употребляет прижигания, резание и другие еще более жестокие способы лечения. Хотя все это, — пишет святитель, — оказывается очень трудным и тяжелым, однако же не столько, как врачевать нравы, страсти, поведение, свободное произволение и все в нас тому подобное; исторгать, что приросло к нам зверского и дикого, а на место сего вводить и укоренять все, что есть кроткого и благородного, установлять надлежащее отношение между душой и телом… Охраняемое врачом тело нимало не злоумышляет и не ухищряется против средств, употребляемых искусством… а в нас мудрование, самолюбие и то, что не умеем и не терпим легко уступать над собою победу, служат величайшим препятствием к добродетели и составляют как бы ополчение против тех, которые подают нам помощь. Сколько надлежало бы прилагать стараний, чтобы открыть врачующему болезнь… Мыто рабски скрываем грех… то под различными предлогами извиняем в себе его… то, заградивши слух… принимаем все меры, чтобы не слышать гласа обвиняющих (Пс. 57, 5–6) и не пользоваться врачевствами, которыми исцеляется душевный недуг; то, наконец, явно не стыдимся ни греха, ни врачующих грех, идем, как говорится, с открытой головой на всякое беззаконие… Посему-то полагаю, — пишет св. отец, — что наше врачебное искусство гораздо труднее, а, следовательно, и предпочтительнее искусства врачевать тело… Что касается до цели того и другого врачевания, — говорит святитель, — то цель одного — или сохранить здоровье, когда оно есть, или возвратить, когда оно утрачено… Но цель другого врачевания — окрылить душу, исхитить из мира и предать Богу, сохранив образ Божий, если цел, поддержать если в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в сердце (Еф. 5, 17) Духом; короче сказать, того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горнего блаженства"[291]. Забота врача о теле больного, по мысли св. отца, заключается в том, чтобы продлить его жизнь на земле и облегчить тяжелые страдания болезненного тела, но "врач духовный должен предохранять человека от вечной смерти; вот почему он постоянно находится в опасности утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, которая будет вечно или наказываема за порочность или прославляема за добродетель"[292].
Прекрасную картину сравнения духовного врачевания с телесным св. Григорий Богослов заканчивает тем, что говорит: "Сколько пастырю нужно умений и опытности для того, чтобы дать соответствующие указания той или иной душе для ее спасения!" Поэтому, по учению святителя, "как телам неодинаковые даются лекарства и пища… так и души врачуются различным образом и способом… Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других узда, ибо одни ленивы и неудобоподвижны к добру, и таких должно возбуждать ударами слова; другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым, сильным коням, бегущим далее цели, и таких может исправить обуздывающее и сдерживающее слово. Для одних полезна похвала, для других укоризна; но та и другая — вовремя; напротив того, без времени и без основания они вредят. Одних исправляет увещание, других выговор, и последний — или по всенародному обличению или по тайным вразумлениям. Ибо одни привыкли пренебрегать вразумлениями, сделанными наедине, но приходят в чувство, если укорять их при многих; другие же при гласности обличения теряют стыд, но их смиряет теплый выговор… Иные, надмеваясь мыслию, что дела их тайны, о чем они и заботятся, считают себя умнее других, и в таких надобно тщательно наблюдать все, даже самые маловажные, поступки; а в других лучше иного не замечать и, как говорится, видя не видеть и слыша не слышать… Иногда нужно гневаться, не гневаясь, оказывать презрение, не презирая, терять надежду, не отчаяваясь, сколько сего требует свойство каждого; других должно врачевать