слах. Он может заработать очень много денег, такой человек. Он может по блату доставать мебель и всё такое, то есть это хлебная должность. Но в основном там сильно пьющий народ среди этих грузчиков мебельного магазина, и вот он узнает в одном из этих грузчиков блестящего друга своего детства, своей юности, генеральского сынка, сына мамы-аристократки, Шулепу. И там же начинается, даже не начинается – стоит эта черная мгла, она становится не только фоном, но содержанием всего романа.
И [так же] она ложится, эта черная мгла, это удушье, [в романе «Старик», становясь] абсолютно полной метафорой романа, замечательным фоном последних дней жизни главного героя, этого старика, там все это блестяще сделано.
[В романе «Дом на набережной»] все упирается в [тему предательства]. Это одна из важных тем у Трифонова, она идет из школьных еще воспоминаний, связанных с Шулепой. В классе устроили темную этому Шулепе. Как перевести «темную»? Вот, three for one, [трое] на одного; избили Шулепу, сына какого-то важнейшего чекиста. Произошел страшнейший скандал, и нужно было выявить виновников. Учительница собрала класс, а Шулепа, этот мальчишка из чекистской семьи, отказался называть людей. То есть, как ни странно, кодекс чести существовал в этом мальчике, абсолютно развращенном могуществом своего отчима, не отца, а отчима. Заграничными вещами: ему на первом курсе института подарили открытый немецкий [кабриолет] BMW, би-эм-даблю, машину трофейную. И он, студент, на фоне полной нищеты приезжал в институт, и, Трифонов пишет, это вызывало не просто зависть студентов, а судорогу, просто почти уже полный паралич; [это] настолько за пределами зависти было, что люди отпадали. Не говоря уже о каких-то кожаных куртках, которые [ему] привозили. И такой человек отказался называть тех, кто его избил, и отец не мог допытаться. Учительница собрала всех и стала увещевать типичным советским способом, который мы, прошедшие школу, знаем все досконально. Формулировка такая: мужество не в том, что ты скроешь, мужество в том, что ты скажешь (смеется). Нас приучали к этому с раннего детства, что нужно раскрыть, нужно сказать, вот тогда ты будешь мужественный человек. То есть предательство, по сути дела, – это мужество. Так же было с Павликом Морозовым, например.
Знаете ли вы, кто такой Павлик Морозов? Вы знаете, но, наверное, многие здесь не знают, я напишу, это очень важная фигура. Мальчик-отцепредатель. В начале тридцатых годов, в период коллективизации, появилась для детей, для юношества книга «Подвиг Павлика Морозова»[70]. Это мальчик лет двенадцати, по-моему, не старше. Он был пионер, ленинский пионер. Он был такой хороший, такой умный, сознательный, мужественный, что, когда услышал, как его папа сговаривается с какими-то другими взрослыми нехорошими людьми – такие люди назывались кулаками, против них боролись – что-то сделать плохое против колхоза, Павлик пошел и донес на своего папу и рассказал, что папа участвует в заговоре против колхоза. Тогда кулаки его наказали, и он героически погиб, его кулаки где-то в лесу убили, а папу расстреляли. Вот такая история героическая. Как говорят, эта история не вполне реальная, то есть, может быть, такие случаи и бывали, но говорят, что это просто перевод с немецкого (смех). Серьезно, серьезно. Это просто калька с фашистской истории гитлерюгенда. В гитлерюгенде была ходящая история о том, как мальчик, член гитлерюгенда, услышал разговоры своих родителей, направленные против фюрера и нацистской партии, и пошел и стукнул. И погиб героем. Говорят, история [Павлика] – точный сколок с фашистской истории.
У меня был однажды такой публичный опыт. [То ли] в пятьдесят восьмом году, [то ли] в шестьдесят восьмом году. Я сидел в баре в Доме писателей в Москве, и рядом за стойкой сидел еще один человек, больше никого не было, грузный, пожилой уже человек, который пил коньяк и был основательно пьян. (Эта история не имеет отношения к творчеству Трифонова только наружно, на самом деле имеет она отношение.) И он мне сказал: «Вот вы, молодой человек, тут новичок, сидите, попиваете свой коньяк и не знаете даже, кто рядом с вами сидит, не знаете, кто мимо проходит. Может быть, большой огромный писатель». Я говорю: «А кто же вы такой, скажите, назовите свое имя». А я его первый раз видел, всех там знал, но его первый раз видел. Он говорит: «Мое имя – Буданов, Валерий Буданов (возможно, ошибка В. А. или намеренное искажение имени Виталия Губарева. Писателя Валерия Буданова обнаружить не удалось.)». Я говорю: «Простите, не имею чести». Он говорит: «А “Павлика Морозова” вы читали?» Оказалось, что это автор «Павлика Морозова». И я ему говорю: «А, значит, это вы певец отцепредательства?» И он тогда вскочил в жуткой ярости и говорит: «А ты кто такой, как ты смеешь мне такие вещи говорить?!» И начал на весь этот бар орать на меня: «Ты враг, враг!» Я говорю: «Идите отсюдова». Он куда-то побежал и узнал, кто я, узнал, что [я] Аксенов. И начал с тех пор меня всюду преследовать. Мы сидим, предположим, [я и] Саша Хмелик, известный драматург советский, очень хороший драматург и хороший очень человек. Буданов подходит к нему: «Саша, можно тебя на минуту? Ты знаешь, с кем ты сидишь? (Смех.) Ты, член партии, не имеешь права сидеть с таким человеком, это Аксенов, это враг, настоящий враг. Вот такие, как он, устроили контрреволюцию в Праге».
(Из зала: Большая честь.)
Большая честь, но все-таки немножко опасно, когда такие вещи орут на весь зал. [Каждый] раз, пьяный, а пьяный он был всегда, увидев меня на улице, он становился, вытягивал [палец] и кричал: «Это враг, враг!» Один раз мы выходили из ресторана, и шла какая-то параллельная компания, максимовская, между прочим. И в этой параллельной компании кто-то стал кричать, что большевиков надо вообще… надо что-то с ними такое сделать (смеется). Начали очень нехорошие слова выкрикивать по адресу правящей партии. Это была не наша компания, а просто рядом шли. И вдруг возник Буданов, который начал кричать: «Слушайте все, слушайте, что Аксенов тут провозглашает!» А я ничего вообще не провозглашал. Тут мое терпение лопнуло, я взял его [за грудки] и сказал: «Вы пожилой человек, я намного вас моложе и поэтому сильнее. Извините, я не хотел применять силу, но я применю ее». И об стену просто швырнул. И он в стенку припрятался, и всё. С этого времени ни разу не протянул палец и не сказал «враг, враг» (смеется).
Так вот, темой предательства, типичной, психологически естественной, пронизаны эти главные произведения Трифонова. «Дом на набережной», по сути дела, роман о предательстве, и «Старик» – второй главный роман Трифонова – тоже роман о предательстве. Старый большевик [Павел Летунов], участник Гражданской войны, озабочен вопросом: как реабилитироваться у кумира своей юности, комкора Мигулина, который был расстрелян во время Гражданской войны чекистами за якобы совершенную измену. Старик, ему в это время за семьдесят, хочет восстановить справедливость, хочет доказать, что Мигулин был настоящим большевиком, настоящим бесстрашным бойцом. Но шаг за шагом выясняется, что это вовсе не поиски справедливости, а в принципе бессознательная попытка найти и раскрыть собственное предательство: герой, старик, практически предал комкора Мигулина. В своих розысках и исследованиях он борется со своей больной совестью: после ареста Мигулина он на него донес, и донес вовсе не на классовых, так сказать, убеждениях, не на классовом сознании, а просто-напросто на страхе и на ревности.
Я уже говорил о том, как мастерски Трифонов реконструирует прошлое, как у него возникает атмосфера тех лет, запах тех лет. На меня колоссальное в свое время произвело впечатление описание трамвайного поворота, мощеных улиц, где трамвай со скрежетом поворачивает, сирень так тяжела, что она наваливается на забор и скребет по окнам трамвая, это так типично именно для Москвы конца сороковых – начала пятидесятых годов. Это время молодости трифоновской, бунта, запах этого времени – поразительное ощущение точности возникает. И потрясающие портреты, портреты типичнейших людей своего времени. Вот этот Шулепа [из «Дома на набережной»]. Когда я впервые прочел о нем, я поразился, как точно Трифонов угадал тех, с кем и мне приходилось сидеть почти на одной парте. Когда я мальчиком приехал в Магадан и поступил в девятый класс средней школы, у нас [тоже были] Шулепы, класс разделялся на Шулеп и на детей бывших заключенных и настоящих заключенных. Шулепы сидели бок о бок с нами, и мы с ними дружили, они, как ни странно, неплохие были ребята. Никогда нас не предавали, даже когда мою маму второй раз арестовали там в сорок девятом году, они выражали мне постоянно свое сочувствие, мы вместе занимались спортом. Ни минуты не сомневаюсь, [что] мог бы дать кому-то из них по шее, а он мне, то есть это были более-менее человеческие, более-менее гуманистические отношения, несмотря на то что их родители на самом деле были нашими палачами. [Про] отчима Шулепы не говорится, кто он, но так мастерски передана его власть, его зловещая сила, что ты просто чувствуешь, что это одна из самых главных сволочей. Вот так же Трифонов в романе «Старик» нащупал другой, удивительный, совершенно непохожий образ современника, их отделяет друг от друга лет двадцать или даже тридцать, и это опять точное попадание, и опять читатель раскрывал рот и вздыхал: вот это да, какой точный образ!.. Вот в романе «Старик» Кандауров – или, как его еще называют, «до упора». Кто читал «Старика»? Вы читали? Не помните этого? Блестящий образ, человек, который всё делает до упора, до последней точки, неужели не помните?
«Я все довожу до упора» – это типичное выражение современной коррумпированной Москвы, где такие налетчики, как этот Кандауров, практически стали хозяевами общества. Они начинают и доводят всё до упора, невзирая ни на какие нравственные лимиты, по-старому говоря, шагая по трупам. Через трупы. Трифонов этот образ вытаскивает прямо из жизни, и вы вдруг видите: о боже мой, все вокруг нас – вот эти самые ребята. Вот они, он их показывает. Он совершенно мастерски вставляет описания быта. Прочтите сцену завтрака на даче, когда идет та самая черная мгла, когда всё горит, духота, и собираются воскресным утром дети этого старика, одному уже пятьдесят лет, мальчику пятьдесят лет. И всякие тетки, и его бывшая любовь, Ася, которая описана так поэтически, что это просто… девушка революции, как в песне «Каховка». «Каховка, Каховка, родная винтовка… и девушка наша проходит в шинели, горящей Каховкой идет». Она появляется уже старухой, он описывает, как у нее волосы уже поредели, как она хихикает, хитро, по-старушечьи хихикает. И Кандауров, «до упора», супермен, победитель. Ему нужно пройти – блестящая сцена – ему нужно пройти медосмотр, чтобы ехать в Мексику. Для поездки за границу ему нужна справка от врача. На это нужен целый день или даже два, а может быть, несколько, включая все анализы и прочее, и прочее. Но победитель идет в поликлинику, намереваясь получить справку мгновенно. Врачиха с ним начинает кокетничать, он все успешней и успешней на нее давит, «до упора», она уже готова дать справку, но говорит: «Надо просто пройти анализ крови». Он сдает кровь на анализ, завтра он заедет и возьмет справку. [Назавтра] оказывается, анализ угрожающий. Выясняется, что у него канцер, что он болен неизлечимо, и рушит