в сатирических произведениях, написанных с целью создания карикатуры человеческих проблем в космической сценографии. В «Эдеме» же он провёл подобный эксперимент в серьёзном контексте. В финале дружественный представитель двутелов рассказывает героям, что сто лет назад на этой планете началось построение идеального общества и закончилось тем, чем заканчивались подобные эксперименты на планете Земля: братскими могилами.
На этот раз Лем не жаловался на проблемы с цензурой, вероятно, потому, что их не было. Цензор, который бы признал, что видит в этом аллюзию на строй ПНР в аллегорическом рассказе о злостном тоталитаризме на другой планете, сам бы подтвердил, что ему что-то не нравится в строе ПНР. И в их интересах было делать вид, что не поняли аллюзии, даже если прекрасно её понимали (тем более если её понимали).
Своим «Эдемом» Лем положил начало целому течению аллюзийной фантастики, описывающей реалии восточного блока, переодетые в инопланетный костюм. Так потом поступали Стругацкие и Булычёв. Почему Лем избегал этой темы и не хотел говорить об «Эдеме»? Те из вас, кто проигнорировал моё предупреждение и прочёл второй раздел этой книги, могут догадываться. А остальные сейчас могут поверить мне на слово, что целые фрагменты «Эдема» оказались не плодом фантазии писателя. Лем написал эту книгу быстро и легко (скорее всего, большинство было написано во время одной из поездок в Закопане летом 1958 года), так как он не должен был ничего придумывать – он записывал воспоминания, возвращающиеся к нему регулярно в кошмарах.
Ниже приведена страшная сцена, представляющая вынос каких-то зловонных, полуразложившихся останков из особого подвала, появившегося, когда ракета врезалась в планету Эдем. Если исключить фантастическую сценографию, это чистые воспоминания самого Лема. Только делать это его просил не какой-то Доктор извиняющимся тоном, а бандеровские боевики, которые подгоняли таким образом Докторов, Инженеров, Химиков, Адвокатов и Редакторов, чтобы потом большинство из них убить на месте, а некоторых – как Раппопорта в «Гласе Господа» или Станислава Лема 1 июля 1941 года – выпустить на свободу:
«Машинное отделение выглядит, увы, как бойня. Нужно немедленно выносить и закапывать всё, в ракете слишком тепло, и поспешность в самом деле необходима – особенно при такой жаре.
[…]
Доктор наконец вылез из туннеля. Поверх резинового халата на нём был надет второй, белый, снизу доверху в красных пятнах.
– Мне очень неприятно, это действительно может вызвать тошноту. Но что делать? Иного выхода нет. Идёмте.
Доктор повернулся и исчез. Остальные переглянулись и поочередно нырнули в туннель. Похоронные работы, как назвал это Химик, закончились только после полудня. Работали полуодетые, чтобы не перепачкать комбинезоны. Расчленённые останки закопали в двухстах шагах от ракеты, на вершине холма, и, несмотря на призывы Координатора экономить воду, истратили на мытье пять ведер».
Следующее описание показывает, что увидели бы астронавты, приземлившись между 1942 и 1943 годами на Кортумовой горе под Львовом, с которой тогда вытекал ручей «водянистого сока», как в «Эдеме»:
«Громоздящийся над краем рва восковой вал показался им в первый момент монолитной вспухшей глыбой. Страшная вонь едва позволяла дышать. Взгляд с трудом выделял отдельные фигуры. Некоторые лежали горбами вверх, другие – на боку, из складок грудных мышц больших тел высовывались болезненные, бледные торсы с вывернутыми, сплющенными личиками. Огромные тела, сжатые, сдавленные, и худые ручки с узловатыми пальцами, беспомощно свисающие вдоль раздувшихся боков, были покрыты большими жёлтыми потёками.
[…]
Постепенно они подходили всё ближе, не отрывая глаз от того, что наполняло ров, – он был огромен.
Большие капли водянистой жидкости, блестящей в солнечных лучах, стекали по восковым спинам, по бокам, собирались во впадинах безглазых лиц, – людям казалось, что они слышат звук мерно падающих капель».
Лем не хотел в интервью говорить об «Эдеме» по тому самому поводу, почему и не хотел говорить о втором томе «Неутраченного времени». Он слишком открылся в этой книге. В лице двутела, который устанавливал контакт с земными астронавтами, он описал самого себя, фантазирующего во Львове 1943 года о пришельцах из космоса, чтобы не сойти с ума от страха и отчаянья.
«Эдем» – это как бы выворачивание ситуации из юношеского «Человека с Марса». Герой той книги узнаёт от членов какой-то таинственной организации о приземлении на Земле существа, которое является чистым, разрушительным злом и с которым невозможно договориться. Он верит им, хотя по-хорошему они ничем не заслуживают его доверия (всё ведь началось с того, что его выкрали просто с улицы в Нью-Йорке!). В «Эдеме» же преступная диктатура представлена в пропаганде землян как чудовищ с целью отбить охоту местным жителям искать контакта с землянами. В пропаганду, однако, не верит один из двутелов, хотя попытка установить контакт заканчивается для него смертельно. Земляне случайно подвергли его смертельной дозе излучения.
Разговор ведётся с помощью автоматического переводчика. Земляне предлагают двутелу, что вылечат его. Но он уже знает, что так или иначе для него не существует будущего. Он не может вернуться к своим, потому что его убьют. И не может полететь с людьми, потому что жизнь в изгнании станет для него мукой, сравнимой с ностальгией изгнанного львовянина в Кракове.
«– Хочешь остаться с нами? Мы вылечим тебя. Смерти не будет, – медленно сказал Доктор.
– Нет, – ответил репродуктор.
– Хочешь уйти? Хочешь вернуться к своим?
– Возвращение – нет, – ответил репродуктор.
Люди переглянулись.
– Ты действительно не умрёшь! Мы тебя действительно вылечим! – воскликнул Доктор. – Скажи, что ты хочешь сделать, когда будешь здоров?
Калькулятор заскрипел, двутел ответил одним звуком, таким коротким, что он был едва слышен.
– Нуль, – как бы колеблясь, сказал репродуктор.
И через мгновение добавил, словно неуверенный, что его правильно поняли:
– Нуль. Нуль».
В это время Лем в роли чёрного юмора признался Сцибору-Рыльскому, что подумывает о цианистом калии. Может, это была не только мрачная шутка? «Эдем» выглядит как роман, написанный в состоянии глубокого угнетения, чтобы не сказать депрессии. Особенно если видеть, как глубоко он автобиографичен.
К счастью, во второй половине 1958 года настроение Лема существенно улучшается. Ремонт дома начинает давать видимые результаты, хоть и отнимает много денег. Откуда Лем их берёт?
Людям, живущим с творчества, знаком этот соблазн быстро улучшить своё финансовое положение, подписывая договоры с несколькими издательствами сразу и беря от каждого аванс. Лучше быть должным издателю книги (и потом что-то выдумывать, чтобы оправдать задержки по сдаче книги), чем быть должным кому-то деньги. Так поступал даже Достоевский, а в 1958 году так же поступил Лем.
В мае 1959 года он так описывал Сцибору-Рыльскому: «Я ведь должен (ха-ха) ТРИ книги в этом году (?) написать, поскольку в прошлом году столько подписал договоров. И это всё ужасно ТОЛСТЫЕ книги, так как тогда я был в беде и метался-метался, пока не выметался (интересная грамматическая форма, не считаешь?)»[197]. Как окажется, ни одной из этих книг Лем не сдаст вовремя. Но это будут «Рукопись, найденная в ванне», «Возвращение со звёзд» и «Солярис».
VIНепобедимый
Под конец 1958 года из писем Лема окончательно пропадает интонация паники и депрессии, которая последний раз чувствуется во время ремонта дома. Появляется тон, который ещё, возможно, нельзя квалифицировать как bon vivanta, но в любом случае уже кого-то живущего на достойном уровне (по крайней мере, на таком, на каком можно было жить в коммунистическом режиме).
Случай Лема интересен тем, что писатель постоянно на собственной шкуре переживает то, что в ПНР – несмотря на то что ты можешь быть человеком карьерного успеха (например, автором популярным среди издателей и читателей в стране и за границей) – на самом деле ты мало что имеешь с этого успеха. Даже если исполняется американская мечта о домике и машине, то домик оказывается строительной катастрофой, а машина – гэдээровским «Эрзатцвагеном».
Свои приключения человека, который на самом деле имеет деньги, но не может их тратить, Лем не единожды с юмором описывал в прозе, публицистике и личной корреспонденции, не предназначенной для публикации. И похоже на то, что он не преувеличивал, так как подобные вещи описывали и его друзья. Например, Ян Юзеф Щепаньский, случайный свидетель попытки покупки телевизора Лемом в 1959 году (тогда ещё личный телеприёмник был большой редкостью), описал в своём дневнике такое событие:
«[Лемы] купили телевизор, а на следующий день он сломался. Я поехал с ними в магазин. Им сказали: «У нас каждый третий с дефектом, через две недели пришлём ремонтника».
Лемы со Щепаньскими дружили и раньше, но после 1958 года эта дружба становится ещё более тесной. Дом Лемов стоит при «закопанке», то есть по дороге между Краковом и Касинкой в Бескиде Высповом – дачном посёлке, где у Щепаньских был небольшой домик. Так что Щепаньский стал частым гостем у Лемов – гостем очень ценным для биографа, так как фиксировал в старательно ведшемся дневнике практически каждую встречу.
Поэтому нам известно, что началом дружбы было 4 сентября 1952 года, когда Лем завёл со Щепаньским долгую беседу в краковском отделе Союза польских писателей. Кстати говоря, эта первая запись принадлежит к немногим историческим документам, представляющим какую-либо форму поддержки Лемом марксистской философии – Щепаньский ощущал в разговоре, как будущий приятель обращает его «может, не в сам марксизм, но хотя бы в поддержку марксизма»