По спецзаказу Лема и снова со специальным министерским разрешением была изготовлена определённая конструкция на Заводе железнодорожной автоматики Польских государственных железных дорог. Я не называю это «оборудованием», потому что это не совсем то, что можно перенести в другое место и включить там. Это не продукт массового производства – это уникальная единоразовая конструкция, требующая собственного помещения – отдельного сарая на заднем дворе.
Сарай скрывал в себе инсталляцию, напоминающую декорации старого фильма science fiction. У неё были старомодные регуляторы, часы и идентификационные пластины; приводилась в действие корабельным двигателем, выхлопная труба которого эстетично была встроена в каминную трубу, выходящую из сарая. Я могу представить себе, сколько радости Лему – который ведь никогда так и не перестал быть тем мальчиком из «Высокого Замка» – приносил каждый повод поиграться такой Машиной.
Равно как спутниковая антенна на крыше, машина уже много лет стоит неиспользуемая. Она являет собой очередную достопримечательность дома Лема, хоть и вполовину не так удивительную, как сам дом.
Когда я побывал в нём впервые в жизни, моё чувство ориентации – как правило, оно меня не подводит – покинуло меня почти сразу. Дом полон антресолей – полуэтажей, четвертьэтажей, одна-третья-этажей и полутораэтажей, между которыми проходят ступени, порой одновременно ведущие вверх и вниз, как на картине Эшера. Сквозь этот лабиринт я пробрался только потому, что пользовался секретными рекомендациями Барбары Лем – «сейчас влево, потом вверх, потом вправо и сейчас уже прямо».
В конце концов я оказался в кабинете писателя – том знаменитом, известном по большинству фотографий – с гигантской библиотекой, в которой к части книг нужно подниматься по лесенке. С тех пор я бывал в его доме ещё несколько раз и успел понять несколько его секретов: например, некоторые тайники – узкие, тесные и тёмные, втиснутые под лестницей или между половинчатыми этажами и скрывающие старые печатные машинки или запас бумаги.
Я не знал тогда истории этого дома, такой же сложной, как и сам Лем, но при этом демонстрирующей, как невероятно история переплела судьбу Польши и жизнь Лема, и не в каком-то эфемерном метафизическом смысле, но в самом что ни на есть реальном – в этом конкретном случае вполне материальном, из кирпича и цемента.
В отличие от первого дома Лемов в Клинах, в котором от решения о покупке до переезда прошли месяцы, этот второй дом строился целых десять лет, на протяжении которых не было понятно, кто и когда здесь будет жить. Но по порядку.
В середине семидесятых Лем начинает жаловаться на тесноту. Кроме постоянных жителей, к ним регулярно приезжают гости – например, странная австралийка, которая приехала к Лемам без предупреждения, объяснившись, что пишет научную работу о Леме, и какое-то время у них жила, потому что ей некуда было идти. Семья называла её Аделаида – по названию города, из которого она приехала (настоящее её имя затерялось в путанице истории)[473].
Лемы не хотели уезжать с улицы Нарвик. Здесь жили их приятели – Блоньские, Мадейские и пан Зависляк, который поддерживал лемовские машины в состоянии боевой готовности. Необходимость помогать друг другу в кризисных ситуациях – например, выталкивать машину из снежных сугробов (если верить письмам, Лем регулярно делал это для Блоньского, но тот никогда не ответил ему тем же из-за другого суточного распорядка), следить за домом во время дальних поездок или отвезти в больницу в случае внезапного кровотечения – связала между собой местную общественность. Если бы не помощь Мадейских, Лем, вероятно, насмерть истёк бы кровью в 1976-м.
Щепаньский, у которого постоянно были какие-то стычки со своими соседями в Касинке, предостерегал Лема, что он не должен так легкомысленно терять это сокровище, которым является проживание среди друзей. Но как поменять дом, не меняя адреса? Лемы думали о том, чтобы перестроить старый дом, но архитекторы не советовали. Вероятно, правильно – вышло бы некрасиво, да и много это бы не исправило.
Лемы в первую очередь нуждались в большом помещении для кабинета с библиотекой, а в старом доме его просто негде было сделать. Постройка ещё одного этажа – даже если бы технически это было возможно (а похоже, что не было) – ничего бы не изменила.
Под конец 1977 года Лемы уже были почти готовы купить участок где-то «в 40 км от Кракова»[474], но в 1978 году им подвернулось отличное предложение. Власти выставили на продажу участок в окрестностях австро-венгерского форта 52 «Борек». Это было идеальное решение – семья могла переехать, не меняя своего окружения, просто переехав из одного дома на улице Нарвик в другой.
Лемы сразу же купили этот участок внушающих размеров – 0,27 гектара[475], на котором могли построить дом их мечты. Эта новость пришла вместе с хорошей новостью из Рима, и сегодня об этом хранится запись где-то под фундаментами этого дома, закопанная вместе с краеугольным камнем[476]. Она свидетельствует, что построение дома началось тогда, когда поляка выбрали Папой Римским.
В начале декабря 1979 года Лем описывал строительные работы Чепайтису. Дом тогда был на этапе между стропилами и «сырым состоянием». Лем выражал в письме надежду, что до того, как выпадет снег, удастся достичь «сырого состояния», позволяющего вести отделочные работы во время зимы. Участок был уже ограждён, а Лем купил для своих строителей фургон «Жук», «потому что с транспортом трудно было» (не забудьте об этом фургоне, если кто-то из читателей будет когда-то участвовать в конкурсе на перечисление всех машин Лема – каждый помнит о «Мерседесе», большинство знает о «Вартбурге», но мало кто слышал о «Жуке»).
Лем рассчитывал на то, что его семья в этом доме отпразднует Рождество в декабре 1981 года. К сожалению, это удастся аж через семь лет.
Первой проблемой было то, что ПНР – согласно идеологии марксизма-ленинизма – не разрешала иметь в личной собственности средства производства. Власти могли разрешить только мелкое ремесло, то есть «самозанятость». Однако существовали разные ограничения, чтобы случайно это ремесло не перестало быть «мелким», потому человек, предоставляющий строительные услуги (на всякий случай!), не может иметь в собственности фургон или бетономешалку, потому что из «самозанятого» лица он может стать владельцем средств производства, то есть эксплуататором пролетариата.
А без таких устройств, разумеется, нельзя справиться со строительными работами. Из этого следует, что все строительные услуги (как и все остальные) предоставлялись в ПНР в атмосфере моральной двусмысленности. Было заранее известно, что тот, кто предоставляет услугу, хочет кого-то обмануть: либо страну, либо клиента. Клиенту оставалось только молиться, чтобы первое, а не второе, но в случае конфликта он и так не мог обратиться в суд, потому что в первую очередь это плохо закончилось бы для него самого.
Лемам дом должен был строить некий «пан Фредзя». Он всем казался каким-то странным. Щепаньский сразу назвал его мошенником, но описал его в дневнике следующим образом: «спортсмен атлетического телосложения, моряк, хитрец, постоянно шутит»[477]. Пан Фредзьо любил много и красочно рассказывать о том, какой красивый дом построит для Лемов, но за саму работу так охотно не брался.
Когда Лемы спрашивали пана Фредзя о расхождениях между обещанным им графиком работы и реальным положением дел или пытались разузнать какие-то конкретные сроки, то в ответ слышали только длинные монологи о личных проблемах строителя, у которого было много забот с чиновниками, кредиторами и коллегами. Вдобавок он ещё и разводился. Эти излияния он заканчивал обычно выводом, что единственный выход, который он видит, это самоубийство. Разумеется, самоубийства Лемы не хотели, потому не давили на него. Однажды Лемы, однако, прислушались ко мнению Щепаньского, что всё указывает на образ мошенника. Пан Фредзя принял это близко к сердцу. «Вот именно, похоже, я действительно мошенник», – прокричал он, после чего оказалось, что сразу после этого разговора он действительно совершил самоубийство.
Лемы остались с муками совести и недостроем, который удалось покрыть крышей только в 1980 году, однако до «сырого состояния» они не дошли даже в ноябре 1981 года[478]. Позднее, как известно, случилось военное положение, побочным положительным эффектом которого было то, что стройка наконец сдвинулась с места.
Военное положение было последним шансом для лемовского Гориллища, чтобы сожрать ещё каких-то музыкантов. Во всей Польше заработали верификационные комиссии, которые должны были проверить, достоин ли каждый конкретный гражданин продолжать работу в этой профессии.
Племянник Лема, Михал Зых, работал на Телевидении Кракова. Как «правого» по политическим убеждениям, его, конечно, верифицировали отрицательно – так же как и других редакторов, докторов, профессоров, актёров и директоров, его выбросили с работы, и он должен был искать себе новое занятие. Его новым работодателем стал его дядя.
Старый дом отошёл бы к семье Зыхов, потому Михал Зых имел дополнительную мотивацию, чтобы как можно быстрее закончить строительство нового. После увольнения у него было не слишком много обязанностей, поэтому работа пошла быстрее. Во время редких приездов из венской эмиграции Лемы жили уже в своём новом доме. Семье там очень нравилось, и поэтому они ещё больше давили на писателя, чтобы эта эмиграция закончилась как можно быстрее – в конце концов, после написания «Фиаско» Лема уже ничто не держало на Западе.
Это была последняя книга Лема. Вольфганг Тадевальд со свойственной ему деликатностью несколько раз спрашивал у писателя, над чем он сейчас работает. Лем, однако, рекомендовал ему только то, что мы знали и в Польше, – то есть возобновлённое издание «Человека с Марса», а также книжные издания собранных фельетонов, начиная от «