С 1-го июля ст. ст. французы увеличили паек муки вдвое. И затем вместо 200 гр. консервов дают так: 150 гр. мясных консервов, 50 гр. овощных консервов и 25 гр. варенья.
2[-го] июля раздавали 6-е единовременное пособие. Первые четыре пособия мы получили в размере Врангелевском: офицер – 2 лиры и казак – 1 лиру. А 5-е и 6-е, благодаря приказам ген. Абрамова о выделении из этих сумм кредитов на хозяйственные, канцелярские, командировочные и прочие нужды, выразились в таком виде: офицер – 1 лира, казак – 1/2 лиры. Вдвое меньше. Вот какую массу денег пожирают канцелярии, «хозяйство» (это на Лемносе-то!), командировки и прочее. Главным образом, наверное, пожирает «прочее».
Я болен и, вероятно, серьезно. Попаду в лазарет.
Американский Красный крест. Такое заглавие еще ни разу не встречалось в моем дневнике, а вместе с тем, по тем благодарностям, которые должны питать все мы, русские эмигранты, к американцам, можно и должно было уже многое написать об американцах.
Через месяц maximum после прибытия нашего на Лемнос приехал Американский Красный крест, в составе главы отделения лейтенанта Макноб[344], и больше никого. Это начало, говорили одни, следом едет целый состав служащих. Нет, служащих он наберет из русских[, – говорили другие]. Ошибались и те и другие. Следом за Макнобом не приехал никто. А из служащих набрал только 2[-х]: переводчика и денщика, ибо приехал даже без таковых.
Работа закипела. На первых порах он взял под свое покровительство оба лазарета на 800 больных, главным образом тифозных, и детское общежитие на 100 детей. Тотчас же в лазарете и у детей появилось у всех белье, носильное и постельное, у тяжелых больных – вино и варенье, у слабых и детей – какао, сахар. И все в таком количестве, что были довольны не только больные и дети, но и многочисленный персонал этих учреждений, каковой он сверх того еще одевал и обувал.
Как только наладилось более или менее дело с этими тремя учреждениями, Макноб развивает свою деятельность дальше. Он собирает всех женщин и детей и объявляет им, что будет еженедельно выдавать им дополнительный паек. На неделю на взрослую женщину: 2 банки молока, 2 банки мясных консервов, две банки сардин, столько-то какао, сухих овощей, муки. Детям – половину этого пайка. Кроме того, по получении дамского и детского белья он выдает им белье.
Эта вся работа на всех производится одним Макнобом при помощи переводчика. Эта вся работа идет еще тогда, когда Зем. Союз и Союз Городов сидят в Константинополе и не знают, с чего начать.
Наконец, Макноб не удовлетворен и этой работой, и всем без исключения выдает по одеялу.
В конце января приезжает из Константинополя уполномоченный ЦОКа[345] Шаповаленко, бывший прокурор вологодского суда. Макноб идет ему навстречу. Женщинам отпуск продуктов на руки прекращается; выдается все ЦОКу, который обязуется кормить всех два раза в день из двух блюд каждый раз. Кроме того, раз в день кормят на тех же пунктах всех выписавшихся из лазарета и всех малокровных, из расчета 10 человек на 100. Правда, к этому кое-что добавляет и ЦОК[346].
При непосредственной помощи того же Макноба, отпустившего палатки и инструмент, Земсоюз открывает читальни, 3 сапожн[ых], 3 швейных, жестян[ую], слесарно-плотничную, кузнечную и другие мастерские.
Дело у Шаповаленко поставлено, конечно, совсем на другую ногу, чем у Макноба. У Макноба двое служащих, а у Шаповаленко – 80, их них два помощника Главноуполномоченного. Верно говорит пословица, что горбатого исправит могила.
Макноб работает дальше. К Пасхе все получают по смене чудного белья, два полотенца, по пачке табака и зажигалку, одну на палатку. «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь». А тут дорог и сам подарок, ибо остались совсем без белья. Виват американцам! Ура им!
С наступлением весны возникает вопрос об образовании санатория для легочных больных. Макноб на лету схватывает эту идею. Сам едет в Константинополь, через неделю привозит оттуда два чудных кабинета для исследований, а еще через десять дней верстах в трех от лагеря, на горе в ущелье, у родника под деревцами раскидывается санаторий на 40 кроватей. Санаторий обставлен отлично: есть все не только необходимые медицинские вещи, но и много запасного и лишнего. На столах – скатерти, салфетки и столовые приборы; кормят 5–6 раз в день вволю[347] – яйца, молоко, какао, варенье[348].
Все в лагере начинают получать периодически сигареты и табак; и так, что если аккуратно курить, то можно протянуть от получки до получки. Это курево является колоссальным подспорьем в лемносской жизни. Это дело тоже Макноба.
Наконец, в конце мая месяца получаем от Макноба его самый крупный и ценный подарок; все в лагере получают по парусиновому костюму (панталоны и куртка), затем фланелевая рубашка с отложным воротничком и панталоны к ней, чудный мадаполамовый[349] докторский халат, из которого выходит отличная нательная или верхняя рубаха, 3 пары носков, 2 полотенца, 2 куска мягкого мыла – подарок крупный и ценный.
Сегодня Макноб опять выдал по фланелевой рубахе и панталонам. И все, что любопытно, один без всякой канцелярщины, в один день на 5 тысяч. Да какое в один день, в полтора часа[350]. Тихо, скромно, и от всей души. Чем мы сможем отблагодарить благородных американцев? Бездну благодарности, признательности и искренней любви будет целую жизнь хранить каждый русский с Лемноса к американцам за их милую, скромную и скорую отзывчивость ко всем нашим нуждам. Земной поклон вам! Те же детишки, которых кормили и баловали шоколадом, никогда не забудут добрых американцев. В настоящий момент для русского нет более близкой нации, чем американцы[351].
8 июля. Сегодня четверг уже, [а] очередного парохода, который должен был прийти в понедельник, нет до сих пор. Нет и Агоева, нет писем, нет газет. Полная оторванность от всего живого мира.
6-го числа еще появилось французское официальное объявление, что 7-го на Мудросскую бухту придет греческий пароход «Македонец» и заберет желающих, 300 человек, в Грецию. Французы, идя навстречу русским, купят каждому отъезжающему билеты на этот пароход за 25 драхм. Кроме того, выдадут каждому по 50 драхм на руки на первые дни и снабдят продуктами на 3 суток пути. Одним словом, все удовольствия, только уезжай.
Вчера 7-го июля, действительно около 5 часов вечера, на горизонте показался корабль. Спорили: очередной или «Македонец»? Когда подошел пароход ближе, оказалось, что это и не «Македонец», и не очередной. Когда же он вошел в нашу бухту и бросил якорь, узнали в нем «Керасунда». Куда повезет, кого, зачем? Пловцы – к пароходу, но от турецкой команды добились только одного слова: «Батум».
Все в недоумении. Ведь все отправки всегда известны заранее; тут же ничего абсолютно, кроме Греции, известно не было. Не ошибка ли это?
Часов в 7 вечера появился французский приказ № 93, где говорилось, что господин Серебровский, увезший на «Решиде» через Батум в Баку 4000 рабочих, известил французское командование, что первая партия была встречена на месте очень приветливо и даже торжественно, и что ему надо еще 1200 рабочих. Французское командование любезно предоставило транспорт и завтра, 8-го июля, желающие 1200 человек, со всеми своими вещами, благоволят собираться к ближайшим пристаням.
С 5 часов утра французы расставили всех своих аллеёбов и жандармов по всему лагерю. Около каждого объявления – часовой, у всех пристаней – усиленные наряды. Конные жандармы ездят по лагерю и раздают приказ № 93[352]. Кто в состоянии связать два слова, говорит: «Казак едет Батум». Ехать со всего Лемноса не набирается и двух человек. «Керасунд» стоит.
Часов в 10 утра на автомобиле ко всем местам, где расклеены приказы, подъезжают два франц[узских] офицера с русским вахмистром, донцом Чиковым, продавшимся французам и играющим у них роль шпиона и агитатора, и наклеивают дополнительную бумажку, где говорится, что приказ № 93 – истинная правда, а лагерные слухи – это злая фантазия, а поэтому собирайтесь скорее к пристаням.
У нас в полку казаки, исключительно по своей инициативе, встретили автомобиль шиканьем, свистом и тюканьем. Чикову кричали: «За сколько драхм, собака, продался?» На что противная морда отвечала: «Ничего, ничего. Скоро все в Совдепии очутитесь»…[353]
Письма К. Остапенко и В. Треугафта
(На тетрадном листе в клеточку, без даты. Судя по содержанию и подробному адресу получателей, было первым или одним из первых в переписке. А судя по тому, что в адресе указана «офицерская сотня», было написано не ранее 6/19 января 1921 г.)
[Кому: ] Галлиполи, бывшая 1-я батарея <неразб. 2 слова> бригады. Шт. – кап. Н. М. Остапенко.
Или: Бывшая учебн[ая] батарея Арт[иллерийской] школы. Вольноопр. В. М. Остапенко[354].
Дорогие Коля и Володя!
Пользуюсь случаем и пишу. Сижу на Лемносе. Конечно, о многом хотелось бы переговорить, но обстоятельства не позволяют. Пишите мне, что думаете делать, что предпринимаете. Я никаких окончательных решений не предпринимал, да и что-либо трудно решить, не имея ни пиастра в кармане и имея вид полубосяка, я ведь все бросил в обозе в Северной Таврии и эвакуировался буквально только в том, в чем был. Пишите, Бога ради, что с Вами, в каком состоянии, что полагаете делать, каковы условия жизни. Здесь не так, чтобы очень хорошо, но и не плохо. Кончаю. Уезжает