Первые этапы
Лемносские лагеря лишь слабо затрагиваются первыми отъездами беженцев в другие страны. Так, 12 декабря 1920 г. пароход «Австрия», по пути в Сербию с 5000 беженцами на борту, заходит в Мудрос и забирает членов Кубанского правительства, т. е. 323 человека, включая их семьи. Французские власти не скрывают удовлетворения, избавившись так от этих «довольно стеснительных господ»[126].
Неделю спустя, 20 декабря, «Херсон» забирает 566 человек, также в Сербию. Но вдруг все останавливается: ни одно государство не желает больше принимать у себя беженцев из армии ген. Врангеля, и казакам остров Лемнос начинает казаться безвыходным тупиком.
Возвращения в Россию
Казаки начинают тосковать по родине. В начале января у ген. Шарпи складывается убеждение, что многие беженцы просят о возвращении в Россию, «не дожидаясь официального принятия Советами каких-либо обязательств». Командующий СОС пользуется благоприятными обстоятельствами и отдает приказ о скорейшем удовлетворении требований о возвращении, «дабы не допустить, чтобы распространители неверных слухов отрицательно повлияли бы на желающих уехать»[127]. Французским начальникам лагерей указывается сообщить беженцам, что «французское правительство далеко от идеи задерживать их на Лемносе, и считает выгодным для них самих репатриацию наибольшего количества беженцев». Заботясь исключительно о скорейшем рассеянии этих беженцев, стоящих французской казне огромных сумм, Шарпи в своей переписке ни разу не затрагивает вопрос о дальнейшей судьбе этих «контрреволюционеров» после возвращения в Советскую Россию.
В связи с этим приказом Бруссо просит Фостикова подытожить численность добровольных возвращенцев, подчеркивая, что «эти меры принимаются с исключительной целью гарантировать их личную неприкосновенность»[128]. Добровольцы будут разоружены и впредь до отъезда будут считаться гражданскими беженцами. Фостиков производит требуемый подсчет 25 января, но одновременно, пользуясь суматохой, отдает свой приказ, от которого у Бруссо буквально захватывает дух: «Предупреждаю, что ни Главнокомандующий (Врангель), ни правительство Кубани, ни атаман, ни я сам […] не можем нести ответственности за тех, кто желает возвращения в Россию […] их безопасность не может быть гарантирована. Этого мнения придерживается и французское правительство. Возможность перехода лиц военных в категорию беженцев предусмотрена при условии небольшого количества желающих, так как можно было предполагать, что они состоят исключительно из лиц, эвакуированных из Крыма случайно или против воли […] Сейчас стало ясно, что количество желающих достаточно велико, что я объясняю их незнанием обстановки».
В итоге Фостиков объявляет, что лишь гражданским беженцам разрешается возвращение в Россию, а что касается военных, то «те, кто выразил желание вернуться в Россию […] остаются при своих частях и продолжают нести службу, как раньше. Все уклоняющиеся от службы или от нарядов, кто не подчиняется приказам или занимается пропагандой […] подлежат аресту […] как лица, препятствующие дальнейшей борьбе с большевиками»[129].
Можно понять реакцию Фостикова и его горечь: 6931 человек выразили желание вернуться в Россию, т. е. около 40 % всего населения Лемносских лагерей. В Кубанском лагере, в самом оплоте Фостикова, это количество достигает 50 %![130]
Во время бурной встречи Фостиков объявляет Бруссо, что разрешение возвращения в Россию равнозначно расформированию Кубанского корпуса. Эту точку зрения Бруссо разделяет: «Ясно, что если допустить пропаганду и свободу выбора, уехали бы все нижние чины, бросая на произвол судьбы более 3000 офицеров, или так называемых».
Но о причинах мнения расходятся: «Фостиков объясняет этот исход пропагандой, грозящей уничтожением семейств невозвращенцев, а также слабодушием самих казаков, этих больших детей. Я скорее вижу здесь отчуждение нижних чинов от неспособного офицерства, потерявшего свое достоинство, лгунов, жуиров и воров, и отвращение к власти, оказывающей им снисхождение».
Бруссо восстает против плохого обращения, которому подвергаются кандидаты-возвращенцы со стороны офицеров: «Конфискуют одежду, одеяла, сокращают пайки, и были даже случаи актов насилия». На это Фостиков отвечает угрозой «разделаться» с теми 100 или 150 «агитаторами», которые занимаются «пропагандой» за возвращение домой. В таком случае, реагирует Бруссо, он, не колеблясь, прибегнет к помощи орудий стационера. В конце концов он добивается от Фостикова туманного обещания, что возвращенцев не станут беспокоить. Предвидя, что погрузка возвращенцев будет сопровождаться буйством, Бруссо требует подкрепления войсками и судами. Он их не получит. В сильном раздражении генерал заканчивает свой рапорт словами: «Мы в крайне затруднительном положении!»[131] Начинается битва за сохранение Врангелевской армии. Тут явно допускаются любые ходы. Врангель со штабом на деле стараются непосредственно договориться с Сербией, Болгарией, Чехословакией и Венгрией, чтобы те согласились принять у себя определенные части с сохранением их военного статуса, готовые возобновить борьбу при первой возможности. Массовое возвращение разрушает этот план.
Ввиду того, что Франция не признает Советское правительство, контакты возлагаются на Красный Крест. 20 января председатель Международного Красного Креста направляет в Москву телеграммы наркому иностранных дел Чичерину, с просьбой «разрешить и упростить возвращение россиян, изъявивших таковое желание»[132]. Ответа не последует. Тогда прибегают к иной стратегии: поставить Советы перед свершившимся фактом, направив им корабль с беженцами, с борта которого уполномоченным лицом будет направлена телеграмма, умоляющая их принять.
Первая репатриация, через Новороссийск
Желающих вернуться слишком много для одного судна. К 7000 лемносцам надо добавить 2888 донцов из лагеря в Чаталджи. По просьбе Врангеля, именно эти донцы погрузятся первыми на первый корабль. Свободных мест остается около 500; это для донцов с Лемноса.
12 февраля первые 558 человек покидают остров. Один французский моряк кратко пишет, что «все прошло спокойно, как и среди отбывших, так и у тех, кто не смог погрузиться из-за нехватки мест»[133]. На имя советских наркомов посылается подписанная уполномоченными следующая телеграмма: «Около 2000 казачьих беженцев[134] желают вернуться на Родину через Новороссийск. Перевозящее их судно прибудет к месту контроля на новороссийский рейд 15 февраля. Просят о разрешении высадиться в Новороссийске. Безоружны»[135].
После перепалки, переговоров под водку и продолжительных допросов пассажирам разрешают сойти на берег. Ввиду удачного начала намечается новая репатриация на конец марта. Советские власти готовы принять новый контингент уже в Одессе.
Вторая репатриация, через Одессу
Через неделю после первой репатриации на Лемнос приехал Врангель. В своем обращении к войскам он подтверждает, что никого не удерживает, но также клеймит тех, кто голосовал за возвращение в Россию. Командир стационера замечает, что «после этого посещения списки кандидатов на репатриацию резко сократились»[136]. Одновременно, по данным французской разведки, секретный циркуляр русского штаба предписывает начальникам лагерей бороться с пропагандой о репатриации, подчеркивая, что большевики абсолютно ничего не гарантируют возвращенцам[137], что, кстати, оказывается правдой.
Результаты этого русского «контрнаступления» чувствительны. По данным русской разведки, «число желающих возвращения в советскую Россию сократилось до ничтожных размеров: около 1000 человек на весь кубанский корпус. Эти лица сведены в отдельную группу, содержатся в неблагоприятных условиях. За ними ведется непрерывное наблюдение»[138].
16 марта Бруссо принимает у себя делегацию от этой группы с тем, чтобы сообщить им об удачном завершении первой репатриации. Пользуясь случаем, он расспрашивает их об издевательствах, которым они якобы подвергаются со стороны офицеров. Кубанцы подтверждают: «Нам не выдают ни белья, ни обуви, и многие из нас ходят босыми». Затем Бруссо хочет узнать, есть ли среди казаков, оставшихся в частях, желающие вернуться в Россию: «Все желают, но их сдерживает страх перед начальством. Мы не знаем, что нас ждет дома, но нас влечет любовь к родной земле, а вопросы политики мы отбрасываем».
Бруссо сразу же докладывает об услышанном ген. Шарпи и заканчивает следующими словами: «Мне ясно, что в тот день, когда казаки смогут свободно изъявить свою волю, под защитой французских штыков и в присутствии на рейде судна для их перевозки, большинство из них уехало бы»[139].
Выйдя от Бруссо, пятеро уполномоченных тотчас арестовываются по приказанию Фостикова официально как бунтовщики, за отказ от выполнения нарядов и бросание камней в офицеров. Плохо одетых и обутых, их выгоняют на работу под открытым небом, несмотря на «отвратительную», по словам Бруссо, погоду и несмотря на то, что в тот день никто вообще на свежем воздухе не работал[140].
При подобной систематической обструкции, в отличие от системы первой репатриации, французские власти решают погрузить на следующий рейс всех желающих, не считаясь с мнением Врангеля, и предупредить беженцев лишь за сутки до отправки. Предусмотрены два крупных судна на более чем 6000 человек[141].
Все происходит чисто по-военному. 25 марта «Решид-паша» бросает якорь у Лемноса: на борту последняя группа донцов из Чаталджи. На следующий день, 26 марта, т. е. за 24 часа до отправки, по приказанию Бруссо в лагерях объявляется следующее: «Генерал Шарпи, командующий СОС, мне сообщает, что Верховный комиссар Французской Республики на Востоке объявил генералу Врангелю, что правительство решило вскоре отменить кредиты на содержание русских беженцев, а также сообщает, что французское правительство не намерено ни способствовать, ни допустить новое выступление армии Врангеля против Советской власти. Врангелю сообщается, что в настоящих обстоятельствах у беженцев есть три альтернативы: 1) возвращение в Советскую Россию, 2) переезд в Бразилию и 3) личный поиск средств на удовлетворение нужд. При подобном ясном положении вещей необходимо пресечь различие между гражданскими и военными беженцами, и принимать и тех и других на равных началах, если они выразят желание воспользоваться одним из предлагаемых выходов. Французское правительство располагает сведениями, что […] лицам, уже направленным в Новороссийск, был оказан хороший прием и не было причинено никакого вреда […]
Итак, […] начальникам лагерей Мудрос Восточный и Мудрос Западный предписывается довести настоящий приказ до сведения своих подчиненных с тем, чтобы мне было доложено к завтрашнему дню, к 18 часам, а по возможности раньше, о количестве желающих вернуться в Совдепию[142] […]. Свобода выражения мнения сохраняется за всеми, а те, кто будут препятствовать этому, понесут ответственность перед французской властью. Настоящий приказ будет прочитан войскам полностью, а затем расклеен в лагерях»[143].
Немедля вступает в действие русская контрпропаганда. Вот как ее описывает Бруссо: «Это были лишь прогулки по лагерям, речи, крики “ура”, чистая дребедень; короче говоря, обычная инсценировка, применяемая для введения в заблуждение этих впечатлительных народностей»[144].
Офицеры распространяют разные слухи: Сербия и Крит в ближайшее время начнут принимать беженцев, снабжение за счет США… Кубанский атаман запрещает своим казакам уезжать. Наблюдаются случаи избиения офицерами желающих покинуть Лемнос[145]. За это время грузятся на борт 1430 человек, вот уж несколько недель демобилизованных в ожидании отправки. Грузятся еще около 500 человек, явившихся по собственному почину к причалу. Около 1100 донцов, прибывших из Чаталджи, объявили себя «возвращенцами», не высадившись на Лемносе. На следующее утро, с 8.30, некий капитан Мишле с конвоем из тридцати вооруженных матросов и четырех конных жандармов появляется у мест расквартирования с вопросом, все ли ознакомились с приказом ген. Бруссо, и повторяет, что каждый свободен уехать. Тем, кто выражает желание вернуться в Россию, предлагается сразу собрать вещи и немедленно направиться в порт к месту погрузки. Приказано обуздать немедленно все слова и жесты, имеющие издевательский оттенок[146].
Эффективность подобного мероприятия весьма мала, как подчеркивает один французский очевидец: «Нетрудно было предвидеть, что все увенчается лишь скромным успехом; желающие вернуться боятся покинуть ряды под насмешливым взглядом товарищей, и враждебным – офицеров. Чувствуется, что их заранее готовили: не успел офицер закончить свою речь, как раздается как по команде единодушный крик: желаем остаться в армии Врангеля»[147].
В Кубанском лагере Мишле ожидает живописный маршрут, который он детально описывает во всех своих докладах. По пятам за ним следуют Фостиков и около тридцати русских офицеров, с оружием. В «надежных» частях прием отлично отрепетирован. Например, гвардейский полк[148] единогласно выражает желание уехать… в Германию: «Этот коллективный ответ произвел у свидетелей, господ и дам из штаба […] взрыв удовлетворения и насмешек, покрытых неизбежной музыкой».
В Алексеевском училище – ни одного желающего, что неудивительно: «Не успел я закончить речь к кадетам, как те, в знак преданности начальнику училища генералу Лебедеву, стали его по русскому обычаю качать под несмолкаемое “ура”.
Тут два офицера объясняют Мишле, что настоящие казаки вернутся в Россию лишь с оружием в руках; «дабы прекратить эту бессмысленную и не раз уже слышанную болтовню, я им ответил, что коли у их казаков так чешутся руки по оружию, то зачем они им не воспользовались получше тогда в Крыму»[149]. На этот остроумный ход последовал официальный протест Врангеля.
Инциденты продолжаются, как только объявляются желающие возвращения на родину: «Желающих берут в оборот их товарищи и начальство, обвиняют в краже обмундирования. Но один из кандидатов на отъезд […] показывает мне свои босые ноги. Я требую, чтобы его экс-начальство вернуло ему обувь, на что следует частичное удовлетворение: изношенные и негодные туфли».
Тогда именно и происходит инцидент, который повлечет за собой выдворение ген. Фостикова с Лемноса. Несколько офицеров бросаются на отъезжающих с целью отобрать шинели и новую обувь: «Я приказал жандармам арестовать одно особенно грубое лицо […], что и было исполнено, несмотря на то, что этот тип яростно отбивался, поощряемый своими начальниками и даже самим генералом Фостиковым. […] Фостиков приказал офицерам, наблюдавшим за происходившим, вырвать его из рук жандармов. Приказ был исполнен охотно, и жандармам пришлось отпустить пленника»[150].
Из всех отчетов явствует, что захотело уехать лишь небольшое количество беженцев. Чем тогда объяснить факт, что погрузилось до 6000 человек? Отвечает сам ген. Бруссо: «Нужно сказать, что на призыв французского офицера отозвалось довольно ограниченное количество казаков. Зато гораздо больше их тайком покинули ряды по дороге к месту посадки, пользуясь ослаблением внимания офицеров»[151].
В Донском лагере погрузка происходит гораздо спокойнее, несмотря на то, что немало инцидентов имеют место и здесь (у желающих уехать отбирается одежда, офицеры поворачиваются спиной к говорящему и т. д.). Но на борту «Решид-паши» напряженность разряжается. Один офицер из комсостава ген. Бруссо обращается со следующими словами к 3300 беженцам. Вот его отчет: «Я попросил желающих отбытия в Совдепию встать группой […], что и было исполнено с явным удовольствием. Я поднялся на верхнюю палубу, откуда мог охватить всю массу людей […]. Простым поднятием руки я добился тишины. Я начал с того […], что сообщил от имени генерала Бруссо, что тот желает им доброго пути и благополучного возвращения. Меня прервали крики благодарности и “ура”. Простой жест рукой, и вновь наступает тишина. […] Один человек просит слова. Я, конечно, ему не отказываю. Он просит меня от имени своих товарищей поблагодарить французское командование и, в частности, генерала Бруссо за оказанное гостеприимство и за предоставленную им возможность освободиться от скверного обращения своего офицерского состава»[152].
27 марта в 12.30 «Решид-паша» выходит в море. Продолжается погрузка на «Дон». Тот, в свою очередь, выходит в море рано утром 31 марта. На борту 3188 человек. Перед отплытием тот же самый офицер поднимается на борт и произносит ту же речь: «Повторилась сцена, имевшая место на “Решиде”, но, может быть, с меньшим энтузиазмом. Тем не менее, слова мои были встречены хорошо и сопровождались криками “ура”»[153]. По прибытии в Одессу, по сведениям французской спецслужбы, они были встречены духовым оркестром, звуками Интернационала и речами: «Красные встретили солдат весьма дружелюбно. Их построили в колонны и направили в казармы, где накормили. Находившихся среди них офицеров встречали более сухо. Их построили отдельной частью, но ни о каком плохом обращении слухов нет»[154].
Советские власти объявляют даже, что будут рады принять беженцев, еще находящихся в Константинополе: «Большинство из них рядовые казаки, мобилизованные крестьяне, мелкие служащие. Никому из них не закрыто возвращение на родину, их ждут, их простят»[155]. Но одновременно те же власти сообщают, что подобная репатриация сможет произойти лишь по соглашению на уровне правительств, что для Франции совершенно неприемлемо. Похоже, что «русский выход» закрывается.
Итак, за несколько дней в Россию вернулось более 6000 человек. Не отозваться на подобное оскорбление Врангель, конечно, не может. В официальном коммюнике, а также в письме на имя французских маршалов, он пишет о явном предательстве. Врангель также направляет письмо французскому Верховному комиссару в Константинополе, донося на генерала Бруссо: «… Лемносские власти в своем служебном рвении зашли, похоже, слишком далеко и злоупотребили моим солдатским доверием…». Врангель вперемешку обвиняет Бруссо в пропаганде с целью опорочить русское офицерство, в их оскорблении и унижении использованием вооруженной силы, насильной погрузке нерешительных казаков, в запрещении покинуть судно после погрузки. Потеряв всякую надежду, как пишет Врангель, некоторые из них бросились в море, дабы избежать насильственной репатриации. Копию этого письма Врангель направил ген. Бруссо. Его рукой на полях письма трижды написано «ложь», трижды «неточно», а там, где говорится о бегстве вплавь, помечено «ложь и чепуха»[156].
Верховный комиссар США также получает письмо, в котором говорится, что Бруссо насильно под угрозой штыков погрузил 3000 казаков. История о насильственной погрузке казаков для выдачи их Советам подхватывается белогвардейской печатью, «Общим Делом» в Париже, «Русью» и «Новым Временем» в Белграде. Описываются душераздирающие сцены, как казаки рыдают, проплывая в Константинополе мимо яхты Врангеля, как три офицера выданы красным в наказание за то, что покинули Лемносский лагерь без разрешения[157]. Правая рука Врангеля, ген. Шатилов, берет на себя распространение подобных слухов во время поездки в Сербию. Российское эмигрантское общество, конечно, сильно встревожено.
Бруссо реагирует. Вот что он пишет ген. Абрамову, недавно заменившему Фостикова: «Если несколько человек спаслись вплавь, то имена их должны быть известны. Где они и кто они? Было бы интересно узнать, обращались ли они на самом деле к кому-то с просьбой разрешить им сойти на берег. Прошу Вас разыскать этих лиц и направить их ко мне. Они будут допрошены в присутствии русского офицера, Вами назначенного. Если они будут говорить правду – а Вы меня достаточно знаете, – никто их тревожить не станет. В противном случае Вы согласитесь, их обман должен быть наказан, и правда восстановлена»[158]. Через неделю поступает довольно путаное письмо от начштаба ген. Абрамова. Говорится о слухах, что якобы один казак бросился в море, но найти его не удалось, так как он утонул. Таким образом, уже невозможно доказать правду о происшествии, тем более, что прошло уже порядочно времени[159].
А Врангель получает от Бруссо краткое и весьма достойное письмо, к которому прилагается орден, полученный при эвакуации Крыма.
Другие направления
Другое предлагаемое французами направление – Бразилия. Штат Сан-Паулу согласен принять 10 000 человек сельскохозяйственных рабочих на кофейные плантации. Но к концу февраля добровольцев насчитывается не более 250. Это можно объяснить тем, что русский штаб распространял слухи о том, что вскоре русские войска готова принять Сербия. Но также и тем, что тот же штаб описывал Бразилию как страну ужасов, где свирепствуют тропические болезни и где с русскими будут обращаться, как с рабами, под плетью плантаторов[160].
В конце концов, 29 апреля к месту посадки на пассажирский пароход «Рион» явились 1029 казаков[161].
Сразу после Великой Войны некоторым успехом пользуется идея пополнить ряды Иностранного легиона за счет воинов из славянских стран. Уравновесить состав легиона необходимо ввиду того, что, по словам Аристида Бриана, в нем преобладает германский элемент[162]. Но казак Свидин придерживается иного мнения: «У Франции на плечах война в Марокко, и ей было бы неплохо воспользоваться такими замечательными воинами, какими являются казаки»[163].
Несмотря на настоящие чины, все добровольцы зачисляются солдатами 2-го класса. В военных архивах мы обнаружили следы не более 470 добровольцев с Лемноса.
Славянские страны открывают двери
С декабря 1920 г. отъезд в Сербию был невозможен, несмотря на неоднократные просьбы французских властей и Врангеля. За неимением материально-технических средств Сербии оказалось непросто принять даже те 20 000 человек, согласованных в первые дни эвакуации.
В начале апреля Врангель, тем не менее, сообщает французским властям, что сербский принц-регент желает использовать часть русской армии на государственной службе (пограничная охрана, строительство железных дорог и шоссейной дороги Ниш – Мистровица). Немного позже он заверяет, что в результате поездки в Болгарию его начальника штаба ген. Шатилова болгары готовы принять 7000 человек.
Французские военные власти относятся ко всему этому довольно скептически: ведь Врангель уже неоднократно распространял подобные слухи, а результатов так и не последовало.
Французы подозревают, что слухи эти являются попыткой, весьма слабой, кстати, подорвать отъезды в Россию или в Бразилию. Ко всем этим сведениям относятся с еще большим недоверием, так как все они исходят от ген. Шатилова, а тот за время своей поездки по Балканам яростно критиковал Францию на страницах местной печати. С другой стороны, Врангель настаивает на том, чтобы первые эшелоны отъезжающих состояли из казаков с Лемноса, а именно Кубанского технического полка. Такова якобы договоренность между ген. Шатиловым и сербским правительством. Французам, наоборот, желательно, чтобы уехали регулярные части из Галлиполи. Будучи более активными участниками Гражданской войны, они не особенно рвутся домой на родину. Разочарованный ген. Шарпи пишет, что, «продолжая свою тактику, русским хочется избавиться от казаков и одновременно сохранить целой свою армию в Галлиполи»[164].
28 апреля, наконец, следует официальное подтверждение: французский военный атташе в Белграде сообщает, что сербское правительство согласно принять 5000 человек в качестве рабочей силы[165].
Новость молниеносно разносится по острову; русское начальство отдает приказ о погрузке 1-го Кубанского дивизиона; больные, не хотящие остаться на Лемносе, выписываются из госпиталей… Рассказывает командир стационера: «Эвакуация, обещанная на Пасхальной неделе, ожидаемая изо дня в день, так и не произошла и, похоже, наступит не скоро. Царит лихорадочное, нервозное настроение и даже разочарование. Все сказывается на почти полной остановке работ: никто уже не собирается обустраиваться»[166].
На самом же деле первая крупная эвакуация на Балканский полуостров будет не в Сербию, а в Болгарию.
Отъезды в Болгарию
В начале мая болгарское правительство сообщает французскому послу в Софии, что согласно немедленно принять 2000 человек на земледельческие работы и лесозаготовки, а также как рабочую силу на заводы и железнодорожное строительство. Врангель просит, чтобы это были исключительно лемносские казаки, но Шарпи не согласен и решает погрузить по тысяче человек на Лемносе и в Галлиполи. 23 мая на Лемнос приходит «Херсон», успев уже взять галлиполийскую тысячу. Спокойно и в полном порядке происходит посадка 1030 донцов, 6 генералов, 53 женщин и 14 детей. «Этот отъезд – первый, который русское командование организует и непосредственно им руководит», – замечает командир стационера[167]. Естественно! Ведь это первый отъезд, который полностью отвечает их намерениям.
Но блаженствовать приходится недолго. По прибытии в порт Бургас болгарское начальство воспротивилось высадке. На борт поднимается полковник и показывает бумагу Генерального штаба, в которой говорится, что «погруженные в Галлиполи являются бунтовщиками, покинувшими свой лагерь без разрешения своего начальства. При таких обстоятельствах мы не можем принять их на свою территорию, так как мы просили рабочую силу и людей послушных»[168]. Наконец, после продолжительных переговоров болгары разрешают высадиться всем. На деле, если на Лемносе русским удалось погрузить два полка с офицерами, то в Галлиполи часть уехавших состояла из демобилизованных, что привело в ярость русского начальника лагеря ген. Кутепова[169].
В связи с происшедшим французское правительство немедля обращается к ген. Шарпи и Верховному комиссару: «Мне сообщают, что французские военные власти препятствуют переезду русских беженцев в Болгарию и Сербию, предоставляя эту возможность в первую очередь лемносским беженцам, и лишь потом галлиполийцам. Напоминаю, что нашей главной заботой остается избавиться от беженцев, и это соображение должно преобладать над всеми другими»[170].
Похоже, что на этот раз Врангель остается в выигрыше: кому уезжать в первую очередь, впредь будет решать его штаб!
25 июня происходит новый отъезд в Болгарию, но на этот раз организованный не русским начальством, а Казачьим Союзом: на «Самару» грузят 1089 казаков, в большинстве донцов. Но оба представителя Союза, которым был поручен отбор отъезжающих, прибывают на Лемнос с двухдневным опозданием. «Самара» отбыла. Они в ярости: им требовались кубанцы, а отнюдь не донцы! Майор Брюн, заменивший Бруссо, оправдывается: «Никто меня не предупреждал об этой детали, а тысячи кубанцев здесь и не было»[171].
На самом деле, воспользовавшись отсутствием делегатов Союза, русское начальство погрузило смешанные воинские части с двумя генералами. Далеко они не уехали: по прибытии в Константинополь, во избежание новых столкновений с болгарами, французы отправляют беженцев назад на Лемнос. Это возвращение сильно раздражило ген. Абрамова. Он отказывается отдать приказ своим войскам на выгрузку и всеми силами старается добиться мятежа на борту. Напрасные усилия. В отчете Брюна читаем, что «все попытки установить связь между берегом и судном (шлюпки, пловцы, рупор…) были перехвачены и, таким образом, за неимением поддержки на суше сопротивление на корабле оказалось не особенно серьезным»[172].
Теперь отъезжающих отбирают делегаты Союза, но это происходит в весьма напряженной атмосфере: «Регистрация на отъезд велась во французском лагере и, таким образом, все предосторожности с русской стороны оказались тщетными (запрещение записываться, угрозы, аресты, попытка оцепления лагеря часовыми и т. д.), а наплыв был таков, что русское командование очень скоро почувствовало свое бессилие. Влияние ген. Абрамова на войска сильно понизилось, и меня нисколько не удивило бы, что после новой попытки в том же духе ему придется подать в отставку. Наши с ним отношения, естественно, натянуты»[173].
10 июля «Решид-паша» берет на борт 904 беженца, отвечающих требованиям Союза. В порту Варна французам снова приходится вести бесконечные переговоры с болгарским начальством, не особенно желающим высадки после нового демарша Врангеля, взбешенного тем, что эта эвакуация произошла без его разрешения[174]. 18 июля беженцы, наконец, сходят на берег.
Последние отъезды в Болгарию происходят в конце августа и начале сентября 1921 г. На этот раз состав выбирается русским командованием; 27 августа 1186 казаков направляются в Бургас, спустя два дня туда же отбывают еще 1200 человек. В начале сентября на «Самару» грузятся 1300 казаков. А немного позже в Болгарию отправляются воинские части в составе еще 3500 казаков. За неимением архивных сведений мы не знаем обстоятельств этой эвакуации.
В Сербию
Наряду с Болгарией Сербия – место, о котором мечтают и русское начальство, и большинство беженцев. Когда в начале мая епископ Вениамин, бывший Севастопольский, в пасхальные дни прибывает на Лемнос с архипастырским визитом, он в своих речах и проповедях везде высказывается за Сербию. Врангелю это невозможно, так как он на Лемносе – персона нон грата.
Одним из препятствий массовой переброске беженцев в Сербию была перегрузка порта Котор[175]. Но 11 мая это препятствие устраняется. Греческое правительство дает согласие на высадку беженцев в Салониках и их перевозку по железной дороге до югославской границы. На пограничном пункте Гевгели беженцев ожидает устроенный югославским министерством общественных работ санитарный пост (ванные, дезинфекция, буфет). Следуя указаниям своего правительства, во избежание повтора унижения, имевшего место при первой перевозке в Болгарию, французское военное начальство не вмешивается в проведение Врангелем переезда 5000 человек в Сербию. Приоритет отдается Лемносу.
Первым судном, назначенным забрать беженцев в эту «землю обетованную», оказывается «Решид-паша». 30 мая он берет на борт в Лемносе 2634 кубанца, т. е. два полка, технический полк под командованием двух генералов, в сопровождении 136 женщин и 27 детей. Место назначения – Салоники. 3 июня «Херсон» забирает вторую партию из 2000 казаков в порт Котор. На этом сербская глава заканчивается[176].
Последние рейсы на Кавказ
С апреля возвращение в Россию невозможно, так как Советы требуют переговоров на правительственном уровне, в ущерб Франции. По данным французских спецслужб, за возвращение высказываются более 60 % донских казаков[177]. Но неожиданно возможность репатриации появляется снова.
Некий Серебровский, председатель Бакинского комитета нефтяных промышленников, 9 мая предлагает набрать среди беженцев 6240 рабочих. Он заверяет, что никто, за исключением офицеров, не подвергнется репрессиям и что к концу летнего сезона рабочие смогут вернуться к своим очагам[178]. Первая группа добровольцев из Константинопольских лагерей отбывает 13 мая в Грузию, в Батуми, и далее в Баку. 14 июня «Решид-паша» забирает на Лемносе вторую группу из 2180 человек, среди которых около 50 женщин и детей.
Кубанцы оставляют на имя ген. Бруссо следующее письмо: «Покидая сегодня о. Лемнос для того, чтобы начать совершенно новую жизнь в пока неизвестных для нас условиях, мы сердечно благодарим Их Превосходительство генерала Бруссо за внимательные, гуманные и милосердные заботы, оказанные нам за время нашего пребывания на Лемносе. В течение более шести месяцев нашей лемносской жизни мы неоднократно замечали, с каким бдительным вниманием относились к нашим нуждам представители двух благородных наций, Франции и США. Нас питали, одевали, охраняли нашу независимость, защищая ее от всевозможных попыток причинить ей ущерб. Мы, когда-то сражавшиеся вместе с франко-английскими союзниками за наши общие интересы, выражаем сегодня сожаление о том, что вместо благодарности благородной Франции было нанесено незаслуженное оскорбление за якобы насильственную отправку наших братьев-казаков в Советскую Россию, чего на самом деле не было и что остается бесчестной клеветой. Честь, слава и благодарность с нашей стороны благородным народам Франции и Америки за оказанное нам гостеприимство. Воспоминание о нем на многие годы останется в наших сердцах и, если судьба нам поможет, по возвращении на родину мы постараемся отплатить услугой за услугу. (От имени кубанских казаков, отбывающих на работу в Баку 13 июня 1921 г.)»[179]
В Константинополе французы разрешают подняться на борт представителям Серебровского и среди них некоему Исакину, делегату Бакинского союза профсоюзов. В докладной записке французской разведки читаем: «Г-н Исакин приветствовал отъезжающих от имени бакинского рабочего пролетариата. Он сказал, что приглашает их не в земной рай, а в страну, где экономические условия тяжелы и трудны. Но эта страна является их родиной, и они могут быть уверены, что их примут, как братьев, и что с ними обойдутся, как и со всеми другими. Их порой безотчетное участие в борьбе против Советской России им прощается и будет забыто. Ответом на эту речь было единодушное “ура”. Со своей стороны я объявил, что все те, кто считают недостаточными вышеуказанные гарантии и больше не желают возвращения в Россию, могут совершенно свободно и немедленно покинуть корабль […] Никто не сошел на берег»[180]. Выгрузка в Батуми проходит без проблем.
Так как два рейса не позволили перевезти всех требуемых Серебровским добровольцев, в июле планируется новый рейс на 1000 человек. Но тут провал полный. Судно прибывает в Мудрос 20 июля под вечер и грузиться будет лишь на следующий день. Таким образом, русское начальство за ночь успевает организовать противодействие. Вот что об этом пишет Брюн: «Были спровоцированы всевозможные инциденты. Один офицер Алексеевского училища […] даже оскорбил французского офицера. Его немедленно арестовывают и отводят в лагерь, но рота училища, при оружии, старается его освободить. Ей приходится ретироваться. Другое училище встретило французов свистом […] Все подступы, дороги, тропки охраняются офицерами. Их единственное видимое оружие – палки, но и этого достаточно, чтобы терроризировать отъезжающих»[181].
Позже ген. Абрамов напишет, что «глубоко» сожалеет об этих инцидентах, но тут же говорит, что ответственность за них несет французский офицер, которому было поручено обойти лагеря. Попытку освободить арестованного Абрамов объясняет слухами, что его якобы насильно собирались отправить в Батуми. Кстати, училищная рота была при винтовках, но «без затворов и без патронов»[182].
В конце концов пароход отчаливает, имея на борту… 7 казаков, сумевших пробиться. Брюн заключает: «Думаю, что после этого неудачного опыта бесполезно стараться устраивать массовые репатриации. Количество офицеров и юнкеров слишком велико, чтобы позволить мне воздействовать на простых казаков, как я делал раньше»[183]. Так оно и есть. Отъезды в Россию прекращаются. В итоге с Лемноса уехало в Новороссийск, Одессу и Батуми 9233 казаков, включая 1100 прибывших ранее из Чаталджи.
В Грецию
К апрелю 1921 г. для беженцев открывается новая возможность. В Греции объявлена мобилизация, страна вступила в войну с кемалистами. В сельском хозяйстве и на заводах – острая нехватка рабочих рук. Греческие работодатели обращают внимание на этот «садок потенциальной рабочей силы», православных, находящихся на одном из греческих островов. Бруссо замечает, что «донцы с энтузиазмом воспользовались такой возможностью». Но касаемо кубанцев добавляет, что те «по старой привычке предпочитают ничего не делать»[184].
В апреле один греческий предприниматель с о. Лесбос предлагает нанять 3000 казаков. Врангель согласен, но намерен направить лиц «надежных» с офицерами, в первую очередь юнкеров. Комментарий Шарпи: «Об этом […] и спорить бесполезно»[185]. Но последствий не будет ввиду отрицательной позиции греческих властей.
Наконец в начале июня положение меняется: Греция согласна принять беженцев, желающих работать, в неограниченном количестве, но исключительно как отдельных лиц. Если верить Бруссо, то это решение подсказывается не только исключительно экономическими соображениями, но также и тем, что открыли доступ Сербия и Болгария: «Ясно, что греки боятся отпустить слишком много русских, способных носить оружие, в другие балканские страны»[186].
В лагерях появляется следующее объявление: «Вице-префект г-н Кастро дал знать, что греческое правительство разрешает свободное передвижение по всему королевству русских беженцев, ищущих работу. В Греции ощущается острая нехватка рабочих рук накануне уборки урожая, ягод и винограда. Требуются сельскохозяйственные работники во всей Аттике и Фессалии, в Лариссе, Триале, Кардице, Фивах и т. д.; сельскохозяйственные работники и сборщики винограда необходимы на Пелопоннесе, в Пирее требуются пекари […]. Попасть в Грецию можно пароходом, раз в неделю по воскресеньям. […] Каждому эмигранту приказано выдать на дорогу 4-дневный паек. За рейс пароход может забрать от 300 до 400 человек»[187].
Бруссо получает разрешение оплатить переезд неимущих. Пользуясь оказией, 130 беженцев отправляются в Грецию первым же рейсом. Через неделю Лемнос покидают 435 казаков.
Это не по вкусу русскому начальству. Французская разведка на Лемносе отмечает «яростную пропаганду против отъездов в Грецию». Кандидаты на отбытие «должны скрывать это до последней минуты и пробираться с багажом во французский штаб под покровом ночи. Без таких мер предосторожности они рискуют быть задержанными своими офицерами, с конфискацией верхней одежды и смены белья»[188].
Но многие не решаются по иным причинам: «Удерживает казаков страх остаться без средств в стране с незнакомым языком, где никто о них не станет заботиться»[189]. Для поощрения колеблющихся Брюн добивается разрешения оплачивать их проезд, снабжать обувью, новым бельем и суммой в 50 драхм. Публикуются также письма от казаков, находящихся уже в Греции и расхваливающих жизнь.
В противовес этому штаб ген. Абрамова публикует своего рода сюрреалистический способ пользования подобными письмами: «Большинство писем запутаны и неясны из боязни цензуры и, чтобы узнать правду о Греции, надо читать между строк […]. Чем лучше описывается жизнь, тем хуже она на деле. Эти письма […] являются шифровками, ибо пишущие их договорились с оставшимися, что все положительное должно понимать отрицательно. Чем восторженнее оценки, тем хуже действительность»[190].
Отъезды отдельных лиц продолжатся еженедельно до закрытия лагерей (табл. 3).
Таблица 3. Отъезды беженцев с Лемноса летом 1921 г.
Неизвестно, полны ли данные или в архивах есть пробелы. Наблюдается несколько групповых отъездов. Так, 26 июня один британский подданный завербовал 211 рабочих, которых он отправил в Кассандру на побережье Халкидики. А 16 августа один грек вывозит 1260 казаков в Каламату. В общей сложности, по словам Поля Робинсона, в Грецию переехало около 2500 казаков[191].
Беглецы
Кое-кто покидает Лемнос тайно. Классический способ – кража или покупка баркаса у местного населения. Можно и оплатить перевозчика. Николаю Свидину удается, благодаря помощи офицера-контролера, тайно погрузиться на «Херсон» и отправиться в Котор[192].
Точное количество этих нелегальных эмигрантов установить невозможно за неимением достаточных архивных сведений. В декабре агент французской разведки замечает, что «количество офицеров и солдат, тайно покидающих Лемнос, растет изо дня в день […] Они направляются в Константинополь с целью найти работу».
Кое-кто, по слухам, нанимается в ряды кемалистов; известно даже их денежное довольствие – от 200 до 300 фунтов для офицеров, от 90 до 120 – для солдат[193]. Участие русских в войне в Анатолии, по слухам, не так велико, но невозможно отрицать, что какое-то количество беженцев в ней было замешано. Похоже, что, по словам французской разведки, некоторое количество сбежавших с Лемноса попало в Болгарию: «2000 казаков […] покинули Константинополь – Лемнос без разрешения, без паспортов, чтобы присоединиться в Софии к другой группе из 2000 беженцев»[194].
Закрытие лагерей
Таким образом, Лемносские лагеря начинают постепенно пустеть. Если в феврале – апреле 1921 г. их население достигало пика в 21 000 человек, то скоро оно пошло на убыль: 17 000 в мае, 12 000 в июне, 7000 в июле и 4000 в августе. Скоро становится ясной ненужность содержания нескольких лагерей, и с начала июня Бруссо начинает группировать остатки донцов из лагеря Мудрос Западный на мыс Калоераки, где лучше снабжение водой. 25 июня закрывается донской лагерь Мудрос Восточный.
Одновременно Бруссо обращается к своему руководству с вопросом, необходимо ли его присутствие при таком малом количестве беженцев, подчеркивая, что комендант Брюн сможет отлично справиться с этой задачей[195]. Передача власти происходит быстро: 20 июня Бруссо передает свои полномочия Брюну и покидает Лемнос.
А в конце месяца встает уже вопрос о нужности Мудросского лагеря вообще – вопрос, поднятый командиром стационера: «Общие расходы на содержание лагеря заметно не понизились. А эти расходы, т. е. военная миссия, стрелковая рота, стационер, электрическое освещение бензиновым генератором, снабжение питьевой водой, лихтеры, зарплата подсобного персонала, аренда участков и т. д. несоразмерны количеству русских беженцев»[196].
9 сентября на острове насчитывается лишь 600 беженцев, в числе которых около сотни тяжелобольных. Брюн публикует следующий приказ: «1. Лемносский лагерь упраздняется. 2. Тяжелобольные будут направлены в Константинополь вместе с медицинским персоналом. 3. Остальные будут направлены в Грецию или в Батуми. 4. Те, кто не сумел или не захотел уехать, будут направлены в Галлиполи»[197].
Последние больные отбывают в константинопольские госпиталя 16 октября 1921 г. Лагерь на острове Лемнос закрывается окончательно.