— В центре города! — удивился Ленин.
— Знамена должны висеть в видных и посещаемых местах! — тихо рассмеялся Дзержинский. — Ведь мы знамя власти пролетариата, кровавой мести и насилия над его врагами. Я мечтал разместиться в соборе Василия Блаженного, но здание никуда не годится!
— Парадоксальное намерение! — воскликнул Ленин.
— Парадокс заменяет нам логику, товарищ! — снова рассмеялся Дзержинский. — Все, что мы делаем, это парадокс, а, реализуя его, мы набираем необычайную силу и привлекательность в глазах людей с прогнившими, трусливыми мыслями.
— Считаете ли вы, Феликс Эдмундович, что можно долго продержаться на парадоксе?
Дзержинский пропустил Ленина перед собой и, глядя на него, с уверенностью заявил:
— На все время четкого функционирования «чека», товарищ! Ручаюсь вам…
Они сели. Дзержинский закурил сигарету и задумался, содрогаясь лицом и растирая подрагивающие веки.
Ленин осматривал кабинет. Письменный стол, 2 кресла, 3 стульчика, широкая софа со смятой постелью; на полу — светло-розовый, толстый ковер с черными пятнами в нескольких местах. На столе, среди красных папок с бумагами и на стене за столом Ленин заметил пистолеты Маузера и Парабеллум.
— Вы, товарищ, живете в своем кабинете? — спросил Ленин.
— Нет! — ответил Дзержинский, глядя на него подозрительно. — У меня несколько конспиративных квартир. Я не доверяю даже своим людям, потому что и среди них были предатели. На меня охотятся повсюду…
Он замолчал и склонился над бумагами, просматривая их и подписывая. Закончив, он буркнул:
— Сегодня у нас «к выдаче» 150 людей… Группа белых агитаторов, которые действовали в деревне…
— К выдаче? Что это означает? — спросил Ленин.
— На казнь, потому что следствие уже закончено, — ответил Дзержинский. — Можем начать с Володимировым?
Ленин кивнул головой. Дзержинский снял трубку телефона и отдал короткий приказ:
— Немедленно ко мне товарища Федоренко. Привести ко мне арестованного из камеры № 31. Подготовить 17-ю камеру! Когда позвоню — ввести ко мне!
Вскоре в дверь постучали. Дзержинский быстро схватил со стола револьвер и, направив стволом на дверь, сказал:
— Войти!
На пороге стоял человек, совершенно, как казалось, не соответствующий этому месту. Высокий, стройный, гладко выбритый и старательно причесанный, он держался свободно и вызывающе. Отглаженный синий костюм лежал безукоризненно на гибкой, элегантной фигуре, светлый галстук и высокий жесткий воротничок свидетельствовали о культурных навыках их хозяина.
— А, это вы, товарищ Федоренко! — воскликнул Дзержинский, кладя револьвер обратно. — Прошу приступать к рассмотрению Володимирова в присутствии председателя Совнаркома.
Прибывший судья задержал на Ленине холодные, голубые глаза и склонился перед ним с вежливой улыбкой.
— Очень хорошо складывается! — сказал он звонким голосом. — Попрошу председателя комиссаров сесть возле окна и повернуть кресло таким образом, чтобы вас не было видно, вот так! Отлично!
Он хлопнул в ладони. Щелкнув винтовками, вошли солдаты, сопровождающие арестованного.
Долгое время царило молчание. Люди мерялись взглядами, спрашивающими о чем-то волнующем, изучали друг друга без слов. Наконец раздался вежливый голос Федоренко:
— Мы правда не хотели бы обижать вас, товарищ Володимиров! Но пока мы бессильны, потому что вы скрываете тайну, которую мы должны раскрыть любой ценой…
Володимиров не отвечал.
Федоренко спокойно, вежливо продолжал:
— Давайте припомним все, о чем вы соизволили нам сообщить! Перед началом пролетарской революции вы были капитаном царской гвардии, а потом записались в союз шоферов и получили должность в гараже Совета народных комиссаров. Насколько понимаю, я все точно повторил?
— Да… — шепнул Володимиров.
— Я очень рад! — воскликнул следственный судья. Теперь нам предстоят вещи более деликатные. Вы, товарищ, дали показания, что в момент отъезда товарища Ленина из манежа, вопреки приказу трогаться, не сделали этого и ждали террористов, продиравшихся через собравшуюся на митинге толпу.
— Да… — прозвучал короткий ответ.
— Это значит, что вы были в сговоре с преступниками?
— Да… Мы хотели убить Троцкого, который должен был ехать с Лениным, — объяснил шофер.
— Сколько было террористов? — спросил Дзержинский, тряся головой, потому что страшная судорога искривила его лицо.
Володимиров молчал.
— Кто руководил террористами? Кто их послал?
Никакого ответа.
— Кто ими руководил? Кто отправил преступников? — повторил Дзержинский, сжимая белые губы.
Рассматриваемый поднял голову и твердо сказал:
— Я в ваших руках, можете меня казнить, но вы ничего не узнаете. Я хочу умереть за отчизну, замученную этими…
Он не закончил, потому что раздался выстрел. Пуля застряла в правом плече Володимирова. Он застонал, но стиснул зубы и смотрел на безвольно висящую, кровоточащую руку.
— Будешь говорить, пес? — прошипел Дзержинский.
Арестованный молчал. Председатель чека метался, бил кулаками по столу, швырял на пол красные папки и разбрасывал бумаги. Он хрипел и тяжело дышал.
Федоренко сказал невозмутимым голосом:
— Тяжело справиться с таким героическим молчанием! Можно восхищаться… Но мы должны знать правду!
Он встал и нажал кнопку звонка. Слыша, что дверь открывается, и входят новые люди, Ленин выглянул. Он увидел дрожащего Володимирова с бледным, перепуганным, обращенным к входу лицом. Ленин заметил черную лужу крови, собравшуюся возле ног шофера и постепенно впитывавшуюся в толстый ковер. Зачем здесь розовый ковер?… Лучшими были бы темные, очень темные цвета — подумал он непроизвольно и вновь спрятался за высокой спинкой кресла.
Раздался голос Федоренко:
— Солдаты, выйдите и ждите в коридоре! Ну, теперь давайте поговорим спокойно! Обвиняемый не станет отрицать того, что эта женщина является его женой, Софией Павловной Володимировой, а этот милый мальчик — это его сын — Петька?
Володимиров молчал. Ленин вновь выглянул. Лицо рассматриваемого окаменело, и только в глазах метались отчаяние и сомнения. Дрожащая женщина, с бледным, болезненным лицом грустно смотрела в землю и сжимала ручку мальчика лет 10 с глубоко запавшими глазками и парализованным от стража лицом. Ребенок не плакал, а только громко клацал зубками, прижимаясь к матери.
Федоренко внезапно изменил тон. Его голос стал шипящим и срывающимся.
— Хватит этих игр… — сказал он. — Если не назовешь фамилий террористов и тех, кто их послал, мы на твоих глазах расстреляем эту суку и ее щенка… Н-ну!
Никто не отвечал. Федоренко хлопнул в ладони. Ворвались солдаты.
— Распять женщину и мальчика на стене! — крикнул судья. — И крепко держите этого верзилу, чтобы не вырвался!
Солдаты моментально окружили мать и ребенка, поднесли, придавили к стене и растянули им руки и ноги. Володимирова молчала, по-прежнему глядя в землю. Мальчик царапался, извивался и кричал:
— Мама! Мамочка! Папа, спасай нас, не дай… Они хотят нас убить!
Федоренко спокойно заметил, глядя на арестованного:
— Нам уже известно, что ты муж этой женщины и отец — мальчика. Справились без ваших показаний! Теперь мы узнаем остальное… Власов, стреляйте!
Толстый, краснолицый охранник открыл огонь. Пуля ударила в стену прямо над головой женщины, засыпав ее осколками штукатурки; вторая застряла в стене возле уха, третья — возле самой шеи…
— Теперь займитесь мальчишкой, — прошипел Федоренко. — Две пули пробные, третья должна оказаться во лбу!
Пуля глухо ударила над головой мальчика. Его лицо исказилось, он сжался и потерял сознание.
Володимиров рванулся из рук державших его солдат и простонал:
— Пощадите их, я все расскажу….
— Слушаем! — безразлично сказал Федоренко и, обращаясь к охраннику, добавил: — Зарядите револьвер новыми патронами!..
Володимиров еще боролся с собой. Ужасные страдания отражались в его бессознательных, измученных глазах.
— Мы слушаем, черт тебя побери! — не выдержал Дзержинский, затопав ногами.
— Покушение было придумано правыми социалистами-революционерами и евреями… — прошептал Володимиров.
— Фамилии исполнителей? — спросил судья.
— Я не знаю все… их было 10… я случайно расслышал фамилии Ленотьева, Схура и Фрумкин… — говорил ни на кого не глядя арестованный.
— Фрумкин — женщина? Красивая, молодая еврейка? Ее имя Дора? — спросил Федоренко.
— Да… — шепнул Володимиров.
— Не понимаю, зачем нужна была такая длинная, героическая сцена отказа от дачи показаний? — поднимая плечи с издевкой заметил Федоренко. — Но, еще одна формальность!.. Я должен провести очную ставку между обвиняемым и очень интересной особой. Власов, распорядитесь, чтобы сюда доставили № 15! Ну, бегом, бегом… товарищ!
Дзержинский и Федоренко совещались, куря сигареты…
— Умоляю, чтобы солдаты не мучили больше мою семью! — отчаянно воскликнул Володимиров.
— Еще минутку! — вежливо и спокойно ответил судья. — Только от вас зависит полное освобождение симпатичной дамы и милого Петеньки…
В кабинет кого-то ввели. Ленин осторожно поднял голову. На пороге стояла женщина. Казалось, что она сошла с какой-то картины.
— Где я видел такую фигуру? — думал Ленин, потирая лоб. — Кажется, на какой-то картине времен французской революции? А может и нет…
Высокая, гибкая, с гордо посаженной красивой головой стояла молодая еврейка. Ее белое, как молоко, лицо, горящие глаза, черные дуги бровей, чувственные губы и огромный узел вороных волос, мелкими завитушками падающих на шею и вдохновенный лоб, — все было совершенно в линии рисунка и красках.
— Юдита… — прошептал Ленин.
Она стояла спокойно, вызывающе опустив вдоль выразительных бедер руки. Ее высокая грудь вздымалась едва заметно.
Федоренко долго осматривал ее, похотливо щуря глаза. Наконец спросил изменившимся голосом:
— Имя и фамилия прекрасной… дамы?