Фрунзе поглядывал на товарища в молчании. Протянул ему руку и крепко ее тряхнул. Антонов ничего не говорил, стоял бледный и взбешенный, чувствуя подбирающееся к сердцу безмерное отчаяние, как если бы мгновение назад потерял кого-то очень дорогого, кто уже никогда не вернется и никто уже его не сможет заменить.
Дворец вскоре опустел. Только в сенях, у входов остался патруль.
Антонов, позвав солдат своего полка, обходил флигеля дворцовых служб, заглядывал всюду, проверял, не остались ли где-то посторонние люди и не тлеют ли неосторожно брошенные папиросы. Здесь еще крутились солдаты и рабочие. Они выбегали из подвальных помещений, где размещались пивные с вином, выносили бутылки. Шатаясь и напевая, шли к воротам.
Антонов побежал вниз.
При горящих красными языками свечах происходило здесь пиршество победителей. Напевая пьяными охрипшими голосами, смеясь и все время бросая богохульные, развратные ругательства, пили они до потери сознания. Ударом ладони в дно бутылок выбивали пробки и, задравши головы, вливали вино в горло, сопя и булькая громко. Другие, открыв краны в бочках, подставляли под струи вытекающего вина широко открытые рты, лакая и чавкая отвратительно. Каждую минуту валились на землю пьяные тела и лежали, храпя и хрипя.
Антонов стиснул кулаки и крикнул:
– Прочь отсюда!
Солдаты лязгнули винтовками и ударили прикладами по паркету.
Пирующая толпа, качаясь и клонясь, покинула пивную.
– Разбить бочки! – скомандовал Антонов.
Солдаты высадили днища, ударяя в них прикладами, деревянными молотками для набивания обручей или тяжелыми дубовыми табуретами. Вырывали пробки бочек.
Струи красного и белого вина с плеском хлестали между треснувших дубовых дощечек и растекались по белым плитам паркета.
Когда солдаты вышли из дворцовых подвалов и направились в сторону Эрмитажа, к пивной начали подкрадываться темные фигуры. Мужчины с бутылками, женщины с ведрами, даже дети с жестянками в руках. Все сбегались вниз и, светя себе спичками, черпали вино и убегали, уступая место другим, все более многочисленным, прибывающим из города. Никто не видел во мраке, на темной, впитывающей дрожащие вспышки спичек и огоньки фонарей поверхности вылитого вина плавающих утопленников, которые остались среди бочек, перевернутых столов и лавок. Заметили их только под утро, когда выносили уже остатки вина, смешанного с грязью и отвратительными следами пребывания пьяной толпы.
Когда последние грабители покинули пивную дворца, на его стенах были наклеены красные плакаты, призывающие к воздержанию и трезвости во имя счастья и высоких идеалов пролетариата, начинающего лучезарную эру в мировой истории.
Глава XX
Ленин ехал в собор Святых Петра и Павла. На наружных углах и куполе кафедрального собора, гордо поднимающейся игле звонницы с золотой фигурой на верхушке, развевались уже красные флаги. Площадь перед собором, палисад и двор цитадели были плотно заполнены солдатами, рабочими и любопытной уличной толпой. Ленина приветствовали бурными криками. Он шел, окруженный эскортом и товарищами, на середину площади, где была приготовлена для него трибуна.
Взошел на нее и долго смотрел на немедленно смолкнувшую толпу. Когда последний рокот утих на зубцах стен и внутренней галерее собора, он вытянул руку, как бы хотел объять, охватить всех собравшихся здесь, которые стояли в страстном ожидании.
– Товарищи! – крикнул он, наконец. – Впервые в истории нашей страны революция ступает по камням этого ужасного места. Впервые гордо и победно развеваются над ним красные знамена, знамена освобождения! Века видели здесь революционеров, в смертельном ужасе идущих на место казни или звенящих кандалами в казематах и застенках крепостей. Другие флаги били пурпуром в глаза исполнителей воли царей и буржуазии, казненных рукой палача, как борцы за свободу!
– Смерть царю! Убирайся вместе с буржуазией! – взрывались злые, оглушающие крики.
– Царь будет отдан под суд рабочих, крестьян и солдат! – продолжал Ленин, когда опять стихло. – Буржуазия будет уничтожена, как ваш самый страшный враг, враг пролетариата! Отберете ее землю, фабрики, капиталы, власть. Буржуазия погибнет, так как только это представляет ее силу. Если же она осмелится противиться, пропадет в потоках крови. Пролетариат будет немилосерден и навсегда утвердит победу революции! Товарищи! Все принадлежит трудящимся, и ничто без их воли и желания не будет решаться!
– Смерть министрам! – пронесся крик. – Они находятся в цитадели! Отдать их в наши руки!
Этот опасный подстрекающий голос не успел прозвучать, как Ленин поднял руку и, упреждая другие восклицания, воскликнул громко:
– Товарищ не выражает воли пролетариата, требуя буржуазную месть для безвредных мерзавцев. Керенский убежал и замышляет вести войска на столицу. Но мы знаем, что наши товарищи уже сделали невозможным этот план. Войска Керенского распались, и никакое воинское соединение не дойдет до Петрограда!
– Да здравствует Ленин! Ленин! Ленин! – переливалась война криков.
Финны успокоили толпу.
– Товарищи! Кто же остался? Младенец Терещенко, смешной министрик, детская игрушка, и другие, которые ничего не сделали, ни плохого, ни хорошего, так как не могли ничего сделать, не имея ни разума, ни воли, ни власти! Должны они открыть всякие секреты царской власти, неизвестные народу структуры, наиважнейшие документы и тем самым оказать услугу пролетариату. Освободим их, так как в данный момент они не являются для вас более опасными, чем воробьи на крыше, товарищи!
Толпа грохнула смехом, со всех сторон неслись восклицания:
– Ох, Ленин! Ох, Ильич, умный мужик! Острый у него язык, как бритва! Ха, ха, ха! Министров назвал воробьями на крыше! Ох, высмеял их! Ленин! Ленин!
Другие требовали еще громче:
– Выпустить воробьев из клетки!.. Гей, что они для нас? Сплюнуть и растереть…
– Хорошо, товарищи, исполним ваше желание! Министры после допроса их товарищами Троцким, Преображенским, Залкинд и Рыковым, будут освобождены! – крикнул Ленин. – А теперь расходитесь по домам после тяжелого дня, но будьте начеку, чтобы нигде не притаился враг революции и пролетариата! Да здравствует социалистическая республика! Да здравствует рабочий люд целого мира!
– Ур-ра! Ур-ра! – выла толпа. – Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!
Ленин стоял и приглядывался к кричащим бессмысленно людям. Изучал каждую пару глаз, каждую гримасу, вслушивался в рев, улавливая обостренным слухом единичные слова. Превращался в какой-то самый чувствительный микрофон, отвечающий едва загоревшейся в мозгу мысли этих тысяч людей, каждому еще подсознательному настроению, рожденному только чувству.
Видел перед собой это море голов с горящими глазами и широко открытыми ртами, но различал четко каждое лицо, изучал его в мельчайших деталях, чувствовал жажду желания всех и каждого отдельно. Говорил с ними их мыслями, будил в них то, что лежало глубоко в их мрачных душах ненавидящих друг друга рабов, выполнял их затаенные мечты. Был владыкой, божеством этой толпы, чувствуя, однако, себя ее слугой, бегущим перед толпой. Знал, что уже не может остановиться даже на мгновение ока, так как окажется позади сам; не может отступить, так как сомнет его эта разбушевавшаяся толпа, требующая постоянно новых жертв, потрясений и обещаний, потому что требовали этого внезапно освобожденные силы, подавленные тяжелой стопой гнета, парализованные жестокостью власти, обманом церкви, удрученные неудавшимися попытками социалистов-соглашателей.
Финские стрелки и батальон Павловского полка ловким маневром отсекли значительную часть собравшихся от трибуны и, как бы прокладывая для них дорогу, очистили площадь, палисады и боковые дворики около равелинов15, где еще недавно враги царя проводили тоскливую жизнь.
Ленин с товарищами остались на площади одни.
На внутренней галерее стояло, однако, сборище тесной толпой. Были это те, о которых Ленину совершенно ничего не было известно. Уличный сброд, домашняя прислуга, мелкие служащие, какие-то женщины в платках на головах и шалях на плечах – всяческие типы, переброшенные во время революции из одного периода времени в другой, «политический студень», как обычно он их называл.
Сначала он хотел потребовать удалить эту группу людей, но мгновением позже подумал, что это те, которые быстрее всех разнесут по городу нужные вести. Нужно было сделать что-то, чтобы они могли подтвердить победу партии. Он поднял голову и веселым голосом крикнул:
– Товарищи! Заглянем в глаза нашим поработителям! В собор!
Он быстро взбежал по ступеням и вошел в преддверие храма.
Люди теснились перед ним, молча и крестясь набожно.
Ленин вступил в церковь в шапке, а за ним шли комиссары, финские стрелки, руководимые Халайненом, и солдаты. Никто не обнажил головы.
Толпа окаменела и с негодованием смотрела на безбожников. Если бы храм был переполнен людьми, Ленин не сделал бы этого, так как не смог бы предупредить взрыв возмущения.
С этим уличным сбродом эскорт справился бы, стало быть, он не опасался и решил дать первый урок. Его последствия и значительность для развития «революции века» обдумывал он в сибирской ссылке, в тюрьмах и в эмиграции.
Судьба ему благоприятствовала.
Открылись золотые двустворчатые двери великого царского алтаря, и духовенство в ритуальных одеяниях, с крестами в руках и евангелием, несенным во главе упитанным архидиаконом, вышло навстречу новому владыке столицы.
Ленин остановился и пренебрежительно посмотрел на попов, поющих и дымящих кадильницами.
– Ибо сказал Христос, Спаситель наш: «Каждая власть от Бога есть…», – начал свое выступление соборный приходской священник, с возмущением и страхом глядя на невысокого широкоплечего человека в рабочей шапке, из-под козырька который пытливо и проницательно блестели сощуренные монгольские глаза.
– Довольно этой комедии! – отчетливо произнес Ленин. – Власть трудящихся произошла ни от какого-то из существующих Богов, только от мастерских и плугов, от пота и крови! Довольно этого! Не знаем ваших сказок о Богах. Не потребуем этого опиума, этого гашиша, стесняющего волю народа! Богов нет ни на небе, ни на земле! Нигде! Нигде!