Однажды, проходя Невским проспектом, вспомнил он об очаровательной Тамаре. Перешел через мост и направился в сторону дома, где нанял год назад уютную квартирку для танцовщицы.
Удивился, что на его звонок открыла ему двери та самая горничная, которую знал он издавна. Знал, что новый закон запрещал использовать наемную работу и за неподчинение этому сурово карал.
«Рискует Тамара», – подумал Болдырев и спросил горничную:
– Дома ли Тамара?
Сметливая девица опустила глаза и, усмехнувшись двусмысленно, ответила приглушенным голосом:
– Госпожа дома, только не может никого принять… Только что прибыл к ней комиссар нашего района, стало быть…
Болдырев не слушал дальше. Понял все. Доносились до него взрывы веселого смеха, игривый щебет Тамары, возбужденный мужской голос и даже, как ему показалось, эхо поцелуев, приглушенное звоном стекла.
Он бросил взгляд на вешалку и усмехнулся. Висели там кожаная шведская куртка и такая же шапка с большим козырьком – излюбленный костюм новых комиссаров, – а также сабля и портфель – неотъемлемый символ власти коммунистов.
– Пожалуйста, передайте госпоже, что был, чтобы передать ей пожелания счастливой жизни, – промолвил он с откровенным смехом. – К сожалению, не могу дать девушке никаких чаевых, так как у меня ничего нет!
Снова засмеялся и вышел. Остановившись на первом этаже, схватился за бока и взорвался смехом, покатываясь и потирая руки. Уже давно его так ничего не забавляло. Стукнувши несколько раз пальцев в лоб, вышел он на улицу.
Ему предстояла длинная дорога пешком.
Такси были реквизированы с первых дней Октябрьской революции, пролетки и трамваи еще не курсировали, так как извозчики, кондукторы и механики постоянно вели дебаты, становясь на сторону Совнаркома и ее председателя, товарища Ленина. Среди политических споров неистовствующая толпа забывала даже о том, что получала полфунта скверного хлеба в день, а о водке не смела мечтать, так как за ее питье бросали в тюрьму. Впрочем, продаваемая тайно, она достигала чрезмерно высокой цены, доступной исключительно советским бюрократам.
Болдырев, измученный долгой прогулкой, вернулся домой вечером и, заметив озабоченное лицо жены и беспокойство в ее вопрошающих глазах, притянул ее к себе, поцеловал в висок и шепнул весело:
– Будь спокойна, Маша! Все хорошо… Конец всему, что тебе отравляло жизнь, а меня бесчестило. Конец навсегда!
Неделей позже Болдырев с сыновьями получили вызов в Комиссариат Труда.
Какой-то рабочий в кожаной шапке, глядя на них, грубо спросил:
– Буржуи, хотите ли вы служить пролетариату? Потребуются ваши знания. Благодаря которым мы хотели бы иметь своих профессионалов. Если не согласитесь, отберем у вас продовольственные карточки, так как «кто не работает, тот не ест!». Ха, ха! Так сказал наш Ленин! Ну что? Даете согласие? Помните, что в случае отказа встретят вас разные другие наказания, а у нас их большой запас для вас, врагов революции!
Болдыревы обменялись многозначительными взглядами.
– Соглашаемся на ваши предложения, – ответил за всех Петр – Мы не враги революции…
– Я вас знаю, псы коварные! – вскрикнул рабочий-комиссар. – Почти все вы занимаетесь саботажем и бойкотом пролетарской России. Не по вкусу вам социальная революция! Хотели бы вы нас угнетать по-прежнему?!
Старый Болдырев не выдержал! Засмеялся и произнес:
– Товарищ! Вы, вероятно, были рабочим или мастером на фабрике. Написано это на ваших натруженных руках. Скажите мне откровенно и честно, что, в фабричном бюро буржуи разговаривали с вами так, как это делаете вы?
Рабочий не ожидал такого вопроса и смутился. Однако немного погодя занял прежнюю дерзкую позицию и буркнул угрожающе:
– Ну, вы, острые на язык! Известная речь!
Он выдал инженерам какие-то узкие лоскуты бумаги с адресами фабрик, в которых они завтра должны были работать.
Началась работа для пролетариата. Рабочие, только за редким исключением, проводили целые дни вне мастерских. Советовались и ожесточенно спорили о способах контроля над фабрикой, разрабатывали фантастические планы руководства предприятием собственными силами, устанавливали часы работы, пели Интернационал. Одновременно разрушали машины, потому что меняли на провиант самые дорогие части механизмов и находящиеся в складе материалы. Инженеры, протестующие против такого хозяйствования и призывающие к работе, вскоре стали предметом ненависти рабочих и обвинения в буржуазных методах ведения работ.
На счастье, их дело взял в свои руки ведущий комиссар по производству – человек интеллигентный. Приказал всем явиться в бюро и внимательно выслушал жалобы рабочих и объяснения Болдыревых.
Во время хода разбирательства раздавались радостные приветствия и восклицания людей, толкущихся в коридорах Комиссариата.
– Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!
В зал, где происходило разбирательство, вошел вождь пролетариата, а за ним вторглась толпа рабочих. Объяснившись с комиссаром по производству, Ленин внимательно присмотрелся к спокойным интеллигентным лицам инженеров и остановил взгляд на обвиняющих их рабочих, повторяющих вокруг фразы, вычитанные из прокламаций и большевистских газет.
Ленин кивнул головой и улыбнулся любезно, почти мягко. Поднял глаза на толпу, ждущую с интересом решения самого диктатора, и промолвил хрипло:
– Товарищи, покиньте сейчас же зал!
Так как Куно Хайланен и два финских солдата, прибывших с Лениным, умело проложили им дорогу к дверям, зал скоро был освобожден от зевак.
Ленин уселся у стола и, обратившись к обвинителям, бросил вопрос:
– Что сделано на фабрике во время работы этих инженеров?
Обвинитель прочитал перечень выполненных работ.
– Почему работа была прервана?
– У нас были важные митинги и… не хватило материалов, так как товарищи вынесли их со складов фабричных, – отвечал один из рабочих.
– Что скажет об этом товарищ инженер? – спросил Ленин.
Господин Болдырев ответил:
– В складах материалов действительно не найдено. Почему, не знаю, так как контроль не касался меня. Я являюсь техническим консультантом. Если бы у меня была бронза, медь и сталь, я отремонтировал бы неисправные машины. Желая работать добросовестно и производительно, я указывал фабричному комитету на необходимость обязательной работы хотя бы в течение шести часов.
– Тем временем, сколько часов работали товарищи? – спросил Ленин.
Болдырев спокойным голосом ответил:
– Комитет ведет учет, следовательно, может вас проинформировать, товарищ председатель Совнаркома.
Ленин поднял голову на обвинителя, который, заглянув в свой портфель, доложил:
– Выпадало… по два часа, и то… не каждый день…
Ленин встал и, щуря глаза, сказал отчетливо:
– Кража имущества общественного, преступное растрачивание рабочего времени, саботаж, прикрытый революционными митингами. Товарищи! Диктатура пролетариата была осуществлена вами для того, чтобы мы смогли растоптать буржуазию, и каждые другие враги для нас – обломок общества. Поэтому необходимым является напряженный труд каждого рабочего. Не шесть, не восемь, но десять, четырнадцать, двадцать четыре часа работы! Слышите?!
Рабочие сорвались с мест и начали кричать.
– Это худшая каторга, чем при буржуях. Где завоевания революции? Где социалистический рай, о котором вы писали и кричали? Где освобождение трудящегося народа? Ни хлеба, ни отдыха после тяжелой работы под ярмом капиталистов!
Ленин улыбнулся мягко, хотя его надутые губы кривились и дрожали.
– Товарищи! – сказал он. – Вы сделали революцию и победили, чтобы построить рай, о котором говорите. Чтобы строить, нужно поработать, а не болтать, не болтать, что вы в течение трех месяцев работаете! Смотрю на вас и думаю: вот эти добрые люди и доблестные революционеры вскарабкались на высокое дерево, уселись на самой высокой ветке, ими восхищается целый мир, а в это время для забавы они сами рубят ветку, на которой находятся. Будьте внимательны, чтобы вы не свалились с вершины дерева и не разбили себе лоб! Кто тогда будет брехать?!
По залу пронесся громкий смех.
Ленин понял, что у него уже есть сторонники среди присутствующих на разбирательстве свидетелей, стало быть, он продолжал с язвительной усмешкой:
– Ничего не делается против вашей воли! Мы исполняем ваши распоряжения. Вы решили в самую жару работать так, чтобы за два месяца сделать работу, рассчитанную на десять лет, чтобы за два года догнать Европу, которая опередила нас лет на пятьдесят! В это время эта жара – это два часа работы и шесть болтовни?! Как у вас горло не распухло, дорогие товарищи! Завидуете, по-видимому, Керенскому, который только и делал, что болтал днем и ночью. Похоже, даже во сне произносил речи. Не хотите ли вы, все же, слышал это на митингах, идти за советом Кузьмы Пруткова, предписывающего «поспешать медленно»? Помните, что наши враги не спят! А когда двинутся на нас, никакая болтовня не поможет! Может, вам обговаривать свои дела и замолчать только, когда петля генералов задушит вас? Работа, работа, товарищи, всякое усилие является необходимым для успеха вашей революции и вашего счастья!
Он умолк и, шепнув несколько слов комиссару производства, объявил спокойным поставленным голосом:
– От имени трудящихся я принимаю решение: инженеры остаются по-прежнему на фабрике, комитету ставится непременное условие, чтобы еженедельно вырабатывал столько, сколько давала фабрика в первый период работы инженеров! Если не выполните этого, станете перед безотлагательным судом за саботаж! Пролетариат не знает ленивства и сострадания, товарищи!
Рабочие молчали и расходились угрюмые. Чувствовали, что ложится на них неизвестная до этого тяжелая, поразительно грозная рука.
Инженеры, поддержанные решением Ленина, горячо уговаривали рабочих начать работу, увлекали собственными примерами, советовались, но те качали головами и бурчали:
– Сейчас уже поздно! Машины наполовину испорчены, нет материалов. Никто ничем не поможет!