Сидящий рядом с Лениным Платтен охнул и схватился за плечо. Через стиснутые на рукаве пальцы сочилась кровь.
– Я ранен… – шепнул он.
Машина на полной скорости рванула с места.
Ленин осмотрелся. В кузове автомобиля он заметил два отверстия от пуль.
«Хорошо стреляли, – подумал он, – но не совсем…».
Скривил губы пренебрежительно.
В коридорах Смольного Института в это время кишели товарищи. Народные Комиссары, представители всяческих организаций, комитетов и командующие надежных полков прибывали, чтобы узнать о здоровье своего вождя и о подробностях покушения.
Ленин приветствовал всех доброжелательно и смеялся весело, говоря:
– Не имею понятия, кто в меня стрелял. Следствие назначено. Товарищ Дзержинский покажет, что умеет.
Между тем, главный судья еще не появился. Телефон в его канцелярии не отвечал. Посланный за ним мотоциклист вернулся с известием, что товарища Дзержинского с утра не видели в здании ЧК. Латыши, стоящие на внутренних постах, заметили его, выходящего в семь часов утра. С того времени он не возвращался.
Антонов, исполняющий обязанности коменданта дворца, усилил посты в коридорах, на лестницах и вокруг здания. Только поздно ночью Смольный выкинул из своих глубин неизвестный людей. На самом верхнем этаже, где жили Ленин и другие комиссары, воцарилась тишина.
Диктатор сидел в своей комнате и спокойно писал статью, в которой громил буржуазию и ее наемных убийц за намерение нанесения смертельного удара в спину. Писал, бросая на бумагу короткие ясные предложения, изобилующие кавычками, знакомыми каждому цитатами из Священного Писания и отрывками из самых популярных басен, сочных и злых.
Так он углубился в работу, что не слышал тихого разговора за дверями и шелеста шагов человека, ступающего по ковру, постеленному в комнате. Заметил его случайно, оторвав взгляд от бумаги, чтобы припомнить себе заключительную строфу басни Крылова о свинье и дубе.
Перед ним стоял Дзержинский. Он упер холодные глаза в лицо диктатора и кривил судорожно губы.
– Искал вас в течение целого дня… – промолвил Ленин, улыбаясь ужасно дергающемуся лицу Дзержинского.
– Знаю, – бросил он. – Был в городе. Искал виновников покушения. Еще вчера говорил Володарскому, где можно их найти… Не хотел или не смел…
Многозначительно посмотрел на Ленина и долго выдерживал острый изучающий блеск черных монгольских глаз.
– Ну и что? – спросил Ленин.
– Попрятались как кроты под землю, – шепнул он. – Но я выследил. Приказал арестовать Владимирова.
– Моего шофера?! – выкрикнул Ленин.
– Вашего шофера. Он был в сговоре с участниками покушения, – шепнул Дзержинский. – Впрочем, убедитесь скоро, товарищ. Оставьте только это дело мне.
Ленин кивнул головой и тронул плечами. Дзержинский, ничего более не говоря, покинул комнату.
Диктатор снова согнулся над письменным столом.
Феликс Дзержинский. Фотография. 1918 год
Перо тихо скрипело. Большие буквы шрифта связывались в кривые, волнистые линии, над которыми, как над зарослями кустарника, поднимались похожие на высокие деревья восклицательные, вопросительные знаки и кавычки без конца.
Работа шла своим порядком. Революция пролетариата не допускала промедления, нерешительности, боязни, отступления, волнений, лишающих равновесия. Или все, или ничего! Или сразу, или никогда!
Ленин писал… Бумага шелестела. Скрежетание пера напоминало стрекот ядовитого насекомого.
В коридоре и во дворе раздавались твердые тяжелые шаги. Вооруженные винтовками и гранатами, латыши стерегли пророка свободы и счастья бедных, готовые каждую минуту схватить, заколоть штыком, растерзать храбреца, проникшего в кузню лучезарного завтра.
Глава XXV
В Петроград со всех сторон России спешили крестьяне, рабочие, мещане и дворяне, избранные в Учредительное Собрание. В средоточии разнородных людей кипела напряженная работа. Две самые активные партии – крестьянская и большевистская – агитировали настойчиво, вовлекая приезжих под свои знамена. Эсеры, опасаясь вооруженного нападения Ленина на Народное Собрание, выделили из себя Комитет Защиты Родины и Свободы, руководимый Борисом Савинковым. Вербовали солдат и добровольцев среди разных подонков общества, даже из черных сотен21 царских, скрывающихся в провинции, где лозунги коммунистов не побеждали до сих пор. Намеревались в подходящий момент броситься на Совнарком и перебить всех до одного.
Ленин знал об этом и действовал тайно.
Петроград, поделенный на районы, бдительно охранялся надежным войском и рабочими дружинами. Почти ежедневно исчезали без следа наиболее энергичные враги диктатуры пролетариата, о их судьбе знало только ЧК, ужасная красная клоака, истекающая кровью, и ее создатель – Ленин.
Хотя ловкие большевистские агитаторы удачно разлагали массу делегатов Учредительного Собрания, комиссары не были уверены в окончательных результатах.
5 января 1918 года Ленин совещался долго с Антоновым и Дыбенко, а позже разрабатывал манифест пролетариата к Учредительному Собранию с требованием признания власти Совнаркома и Исполкома, за что обещал допустить созыв Народного Собрания с совещательным голосом.
– Товарищ! – обратились Троцкий, Зиновьев, Каменев и другие – Едва ли являемся мы четвертой частью Народного Собрания, как же можем требовать и ставить такие дерзкие требования? Гражданская война неизбежна, а тогда провинция будет для нас потеряна!
Ленин слушал внимательно, разъяснял, убеждал ненадежных, а когда понял, что ничего не добился, воскликнул:
– Половину Собрания составляют эсеры. Это крикливые типы. У них нет никакой силы. Мы разгоним этот сброд!
Долго еще продолжались совещания. Товарищи выходили обеспокоенные. Приближающийся день заседаний Чрезвычайного Собрания не предсказывал им ничего хорошего.
Только Владимир Ленин видел отчетливо развитие событий.
6 января красные войска безнаказанно расстреливали на улицах многочисленных демонстрантов. Моряки Дыбенко окружили Таврический Дворец, где должно было состояться Народное Собрание, угрожали и обсыпали оскорблениями прибывающих делегатов.
Собрание, после выслушивания требований Совнаркома, отказалось признать его наивысшей властью в России. Тогда в зал вторгся отряд вооруженных моряков, а громадный угрюмый боцман Железняков разогнал делегатов.
Таврический Дворец. Фотография. 1914 год
Ленин в течение нескольких дней изучал внимательно газеты всех фракций и становился все веселее. Потирая руки, говорил Надежде Константиновне:
– Мое покушение на известных «народовольцев» удалось! Народ, измученный бессильными обещаниями и лживыми лозунгами, принял спокойно известие о разгоне исчерпавшего себя Учредительного Собрания. Желает только действий, а не слов. Мы убедили его действиями!
Помехи на этой дороге не были, однако, окончательно устранены. Осталась Германия, которая начала наступление.
Ленин понимал, что захват немцами столицы нанесет удар революции, потому что все население страны будет считать Германию за спасителя России. Надо было удержать неприятеля от этого намерения. Ленин решил перечеркнуть планы Германии и сделать их поход на Петроград бесцельным.
На заседании Исполкома он внес проект переселения в Москву.
– Побег?! – раздались крики. – Капитуляция перед империализмом?! Мы погибли!
Троцкий выступил с длинной и пылкой речью. Доказывал, что оставление Петрограда станет причиной окончательного поражения партии.
– Смольный Институт, окруженный легендой, стал фетишем! – воскликнул он. – Когда исчезнет легенда, развеется очарование нашей власти. Мы не имеем права этого делать!
– Мы должны остаться и умереть с честью на наших позициях – крикнул с пафосом Зиновьев, поднимая над головой кулак.
Товарищи, охваченные ужасом, негодующими голосами высказывали свое мнение и с яростью нападали на вождя. Еще мгновение, и он мог бы погибнуть в глазах покорной и обожающей его толпы людей, вытащенной им из нужды и ничтожества.
Ленин слушал, не прерывая никого, спокойный, почти веселый. Никто не видел, что пальцы его сжимались, как когти хищного зверя. Руки он держал на коленях, скрытых столом, чтобы они не выдали его чувств. В конце концов, шум и суматоха утихли. Все смотрели на вождя угрожающе и подозрительно.
Ленин встал и начал говорить. Голос его дрожал, прерываемый шипящими, хриплыми вздохами.
– Удивлю я вас, товарищи! Я восхищен вашим геройством и верностью делу пролетариата! Поистине ваши имена войдут в историю рядом с именами Дантона, Марата, Робеспьера! Не упущу случая сделать оценку вашей пролетарской смелости перед широчайшими массами народа! Честь вам, преклонение и любовь трудящихся масс! Вы настоящие вожди. Вы убеждали меня и стыдили! Действительно, не умрет революция, пусть попадут в кандалы миллионы поверивших вам людей, чтобы ваша честь, имя борцов не стали унижены. Остаемся в Петрограде и будем спокойно ждать своей судьбы.
Он опустил голову, уперся пальцами в стол и глухим голосом, в котором звучало уже эхо с трудом сдерживаемой издевки, продолжал:
– Стыжусь своей мысли об уходе из Петрограда! Стыжусь… А может, не должен ее стыдиться? Расскажу вам, товарищи, как я рассуждал. Если мой мозг плохо работал, скажите мне об этом. Если был справедлив, взвешивая дело еще раз трезво, без горячих слов и взрыва первых впечатлений, самых сильных, весьма благородных и не всегда правильных. По правде говоря, мне стыдно морочить головы героев, настоящих защитников пролетариата, размышлениями человека практичного, для которого бытие – только цель, и которым владеет только одна мысль! Стыжусь своего холодного сердца и материалистического разума! Нет, призываю ничего не говорить о своих рассуждениях! Я увлечен обаянием ваших слов, красивых, возвышенных!
– Пусть говорит Ильич! – крикнул Сталин.
– Пусть говорит! – поддержали его другие, ударяя кулаками по столу и топая ногами.