Красивая баба со смелыми глазами и белыми ровными зубами попала на глаза секретарю крестьянского совета. Под каким-то выдуманным предлогом заманил он ее к себе и задержал на гулянку с музыкой, водкой, танцами. Дарья вернулась домой пьяная, веселая, разыгравшаяся.
На упреки и замечания мужа она махала рукой и повторяла:
– Плевать мне на тебя и на нашу жалкую жизнь! Хоть недолго, а наслажусь жизнью! Хочу жить для себя…
Отчаявшийся муж ударил ее раз и другой.
Дарья той ночью убежала из дому. Напрасно искал ее обеспокоенный крестьянин. Появилась она спустя три дня и принесла с собой бумагу, утверждающую развод, полученный по ее требованию.
Куклин пошел с жалобой в крестьянский совет.
– Такой закон! – воскликнули комиссары со смехом. – Каждый может разводиться и жениться, хотя бы на время одного дня. Ты не имеешь теперь никакой власти над женой! Если сделаешь ей что-то плохое, заключим тебя в тюрьму. Теперь конец невольничеству женщин! Они являются свободными и равными нам!
Крестьянин убеждал, уговаривал, умолял Дарью, чтобы вернулась домой.
– Я свободная! – отвечала она, блестя зубами. – Нравится мне наш новый секретарь. За него пойду!
– Выходи лучше за меня! – буркнул муж.
– Во второй раз?! – воскликнула она. – Нет глупых!
Куклин ходил мрачный и молчаливый. Пережевывал какие-то тяжелые мысли. Наконец, перешли они во взрыв дикой необузданной ярости. Схватил неверную, легкомысленную жену, связал и бил долго, методично, следуя «мудрости народной»: «бей и слушай, дышит ли; когда перестанет, полей водой и снова бей, чтобы чувствовала и понимала!».
В течение двух дней мучил он Дарью, а когда освободил ее от веревок, погрозил пальцем и, хмуря лоб, буркнул:
– Теперь мое сердце легкое. Можешь идти… И помни, если подашь жалобу, убью до смерти, и никакой комиссар, и даже сам Ленин тебя не защитит! Помни!
Баба не думала о жалобе. Рассчиталась с мужем сама. Нашла где-то фляжку водки, добавила в нее сублимата22 и, ласкаясь к мужу, обрадованному возвращением жены, заставила его выпить.
Куклин умер.
Дарья, отданная под суд, ничего не скрыла, описав со всеми подробностями свое преступление. Ее оправдали в силу произнесенного Лениным правила, что «справедливость» пролетарская является изменяемой и зависимой от обстоятельств. Это самое преступление может караться смертью или быть признано за заслугу для трудящегося народа. Был убит кулак, богатый крестьянин, мелкий буржуй, совершила это свободная женщина, преданная коммунизму. Признано это ей за заслугу, и теперь выпущена она на свободу.
Григорий с ужасом наблюдал откровенное распутство, царящее в деревне. Комиссары и приехавшие агитаторы умело сеяли его среди крестьянских женщин, темных, требующих увеселений и жадных до одежды, вина и лакомств.
«Дрессируют их снисходительными способами, как зверей», – думал молодой инженер, понимая, что зараза коварно брошена на благодатную почву.
С настоящей радостью покидал он деревню и возвращался в свою коммуну в Толкачево.
Здесь тоже застал он опасные перемены.
Из Москвы пришел декрет, вводящий обязательное обучение. Старые безграмотные крестьяне и седые старухи, считающие азбуку за бесовский замысел, были принуждены посещать школу вместе с детьми и внуками. Посланный из города учитель высмеивал взрослых, лишая их авторитета в глазах молодежи, ругался скверными словами и до небес восхвалял способности малолетних учеников.
С учебой взрослых крестьян не получалось, и скоро мысль о моментальном, по приказу Кремля, искоренении безграмотности была остановлена. Учитель обратил все внимание и силы на воспитание молодого поколения в коммунистическом духе. Дети занимались основательно, изучая на память несложный, впрочем, «катехизис» коммунистический, становящийся фундаментом обучения; очень неторопливо и медлительно получали искусство письма и чтения, а также самого простого счета, по причине отсутствия таблиц отрабатывая задания мелом на стенах. Так как в Толкачево не нашлось свободного дома для школы, устроили ее в старом измазанном сарае. Лавок не было, следовательно, ученики сидели на полу в кожухах и дырявых войлочных ботинках, замерзая и все чаще прихварывая.
Плакат «Неграмотный тот-же слепой», 1918 год
На другие предметы власть пролетарская не обращала никакого внимания. Во-первых, относились они к знаниям буржуазным, во-вторых, сам «профессор» не имел о них понятия, а следовательно, пренебрегал ими, как самым ненужным суеверием капиталистического мира.
Деревенский учитель, плохо оплачиваемый, окруженный недоверием и ненавистью крестьян, знал, что кто-то более умный, чем он, думал таким же образом и другим велел думать так же. Было это председатель Совнаркома, Владимир Ильич Ленин. Диктатор в свое время пришел к выводу, что нужно подвергнуть пролетарскому контролю, с точки зрения материалистической философии, все науки, не исключая знаний естествоведческих. Его помощник, высоко образованный комиссар Просвещения, историк Покровский и дочь генерала Александра Коллонтая работали над переделкой истории, над вычеркиванием из литературы произведений и идей буржуазных, а химию и физику, как опирающиеся на незыблемые и неизменяемые законы, считать за враждебные для пролетариата от науки, чуть ли не средневековым предрассудком, потому что Ленин не признавал ничего постоянного и опирающегося на постоянные принципы и правила.
Учитель школы в деревне Толкачево выполнял еще другие поручения. Должен был внушать своим воспитанникам, что Бог и Церковь являются для народа одуряющим и отравляющим опиумом, о котором сам имел слабое представление, никогда его в глаза не видел. Внедрял также в школу новую организацию – Коммунистический Союз Молодежи, или так называемый комсомол. Дети должны были иметь равные с взрослыми людьми привилегии, независимость от семьи, право суда над правонарушениями коллег, контроль над учителем, а также одну только обязанность – шпионить и доносить властям о поступках и словах родителей и жителей деревни.
Этот метод педагогический сразу дал грустные результаты, так как трех подростков и двух женщин заключили в тюрьму в ближайшем городе за жалобы на рабоче-крестьянскую власть.
Госпожа Болдырева, узнав об этом, вовлекла усердного, хотя не очень умного учителя в разговор о воспитательной системе и убедилась в его принципиальной, очень глубоко продуманной идее.
– «Революционизованные дети, враждебно относящиеся к взрослым, становятся наилучшим способом революционизирования, и даже разбития семьи и общества», писал товарищ Ленин! – с восторгом в голосе воскликнул учитель.
План был бесспорный, и в сердце госпожи Болдыревой вызвал тревогу. В темной, ничем не сдерживаемой, не управляемой никакой идеей массе крестьянства мысль, брошенная Лениным – вероятно, также опрометчиво, под влиянием демагогической тактики, как памятный, заплаченный невинной кровью и разрушением достижений поколений лозунг «Грабьте награбленное!», – могла иметь последствия непредвиденные и грозные.
Создание Комсомола быстро было закончено. Должен об был построить кадры правоверных коммунистов, воспитанных в сфере пропаганды идей Ленина и поставленных в привилегированное положение в каждой области жизни пролетарского государства.
Учитель подавал своим ученикам пример. Как человек молодой и веселый, подал он на развод. Не мог равнодушно смотреть на дородных деревенских девушек, окружающих его во время школьных бесед. Одна из них – толстощекая, румяная Катя Филимонова – нравилась ему особенно. Начал за ней ухаживать и скоро договорился о свидании. С этого времени выскальзывала она к нему по ночам.
Родители криво на это смотрели, делали дочке горькие упреки, но она со смехом отвечала:
– Теперь каждая женщина свободна и может собой распоряжаться!
Так тоже поступала до момента, пока не убедилась, что забеременела Учитель выставил ее от себя и свои чувства обратил к другой девушке.
Катя родила сына. Власти забрали его тотчас же вместе с матерью и отослали в город. В приюте, где она его кормила, он должен был остаться навсегда. Ребенок должен был принадлежать государству, так как домашнее воспитание, ласки матери, семейное тепло делали его неспособным чувствовать и думать, как пристало пролетарию.
До сих пор тихую деревню Толкачево вскоре потрясли события, которые все более беспокоили Болдыревых. Местность, в которой находилась промышленная коммуна, так очень нужная властям, долго не испытывала наездов комиссаров, обкрадывающих людей как в силу декретов, так и без никаких декретов. Толкачево выполняло добросовестно всяческие законные предписания и никаких конфликтов с властями не имело.
Однако через некоторое время в деревню прибыли какие-то агитаторы из Москвы.
Они кощунствовали против Бога, сбросили крест с церковки, измывались над попом. Призывали молодежь к разврату, устраивали дни свободной любви, жертвами которой становились молодые женщины и девушки, жаждущие забав и подарков.
Толкачево столкнулось с судьбой деревни Апраксино…
Вспыхивали споры, семьи начали распадаться. По околице бродили толпы убегавших из дому детей, которые передвигались из одной деревни в другую, таким образом добираясь до города. Никто о них не заботился, так как родители, занятые раздорами в доме, разводами, ссорами, потасовками и жалобами к властям, не имели времени на поиски пропавших.
Однажды госпожа Болдырева, разговаривая со знакомой крестьянкой, заметила молодую девушку, проходящую перед домом. Была это дочка деревенского комиссара – Маня Шульгина.
– Как поживаешь? – спросила ее госпожа Болдырева. – Слышала, выходишь замуж. За кого?
– За Степана Лютова, – ответила, зарумянясь, она. – Сегодня как раз должны встретиться и установить день свадьбы.
– Дай, Боже, счастья! – пожелала ей госпожа Болдырева.
– Благодарю! – воскликнула девушка и побежала дальше.
Подошла к дому Лютовых.
Степан, восемнадцатилетний парень, ждал ее у ворот. Он обнял ее за пояс, отвел в строну стоящего за домом амбара.