– Куда идем? – спросила она, удивленная.
– Я должен туда зайти… – ответил он уклончиво и внезапно потянул девушку за собой. – Слушай, Манька, – промолвил, замыкая двери. – Ты принадлежишь к коммунистической молодежи, следовательно, должна исполнять требования товарищей. Хочу, чтобы ты сейчас же мне отдалась! Брак – это глупые предрассудки, буржуазный обычай!
Скромная, учтивая девушка молчала, с ужасом глядя в мрачные глаза парня.
– Ну, чего молчишь? – спросил он и обнял ее, покрывая своими поцелуями и громко вздыхая. Лицо его побледнело, а глаза затуманились.
– Пусти меня! – крикнула она и хотела вырваться из его рук.
– Так ты такая? – проревел он. – Гей, товарищи, идите сюда!
Из-за сваленных ворохов соломы показалось несколько подростков. Они заткнули ей кляпом рот и сдернули с нее одежду.
Степан, опрокинув ее на землю, боролся долго. Девушка была сильная и ловкая. Однако товарищи помогли ему лишить ее свободы действия.
Парень, схвативши Маню за горло и выбрасывая короткие, отрывистые слова, изнасиловал ее. Подростки, дыша тяжело, хищно наблюдали движения мечущихся тел.
Наконец, Степан поднялся и протянул любезно:
– Хорошая девка! – пробормотал он. – Ну, и я хороший товарищ! Берите ее, кто хочет!
До ночи потерявшая сознание девушка и распутные подростки таились в темном амбаре, где пахло рожью, плесенью и мышами.
Парни выскользнули украдкой и возвратились домой незаметно.
Маню нашли только спустя неделю.
Лежала она нагая, покрытая синяками, окровавленная и замерзшая.
Суд без труда раскрыл преступление и парней, доставленных в город. Развлекались они там два дня. Вернулись дерзкие, спесивые, похваляясь тем, что суд их оправдал и даже похвалил за расправу над девушкой, не выполняющей обязанностей настоящей пролетарской женщины, свободной, равной мужчине. Потому, что не имела она права отказать пожелавшим ее коммунистам.
Ничем не помогли жалобы отца Мани, и так пошел он к Болдыревым, чтобы выплакаться им и пожаловаться.
Серьезный, степенный Шульгин, заметив, что Болдыревы, опасаясь все слышащих и видящих стен, молчат, с сочувствием глядя на него, произнес, подняв два пальца вверх:
– Клянусь перед Богом, что я отомщу!
Он исполнил клятву.
Степан Лютов внезапно пропал, и никто уже его нигде не видел.
Какая-то старуха рассказывала позже на ухо госпоже Болдыревой, что собственными глазами видела, как Шульгин в лунную ночь нес что-то тяжелое к проруби и, привязавши старый мельничный камень, сбросил в реку.
После того случая произошел другой, который взволновал все село.
– Спасите, дайте совет, добрые люди! Сегодня узнала страшную правду! Моя дочь будет иметь ребенка от моего мужа, своего отца! Грех великий… преступление перед Богом и людьми! Посоветуйте, что делать? Ох! О-о!
Болдыревы думали долго, не зная, что сказать.
Наконец, Болдырев произнес:
– Не знаем, есть ли это теперь преступление… Новые законы иначе на вещи смотрят. Посоветуйтесь с комиссаром, соседка!
Старуха поехала в город с жалобой. Отправили ее ни с чем.
Судьи издевались над ней и смеялись громко:
– Гей, старая! Что же ты думала, твой муж без глаз? Предпочитает он молодую дочку такой старой кляче! Не видим мы в этом никакого преступления. Это является старым глупым предрассудком! Возвращайся домой и смотри, как любятся отец и дочка. Что же это, не знаешь Ветхого Завета? Рассказывает он о таких случаях. Чем твой старый хуже каких-то там пророков? Ярый он и охотливый! Кланяйся ему от нас, женщина, и не забивай нам голову глупостями. Велико дело, что дочка! Баба, как каждая другая…
Старуха строго посмотрела на судей сухими, злыми глазами и произнесла спокойно:
– Попомните меня! Ой, попомните, безбожники!
Этой же ночью вспыхнул деревянный дом суда, подпаленный неизвестной мстительной рукой.
Вину свалили на нескольких контрреволюционеров, бывших чиновников, и расстреляли их, потому что наказание существует для того, чтобы нашелся заслуживающий его.
Между тем, Василиса вернулась в деревню.
Ночью, без шума ступая босыми ногами, облила керосином и подпалила сложенные в сенях лучины, вышла из хаты, заперла на засов двери и всунула под соломенную стреху горящие щепки. Дом вспыхнул, как стог сухого сена, а в треске балок и в шипении огня утонули отчаянные крики гибнущих людей, напрасно ищущих спасения.
Василиса спустя два дня блуждала по деревне со свертком, покрытым шалью. Соседки с удивлением смотрели на кусок дерева, окутанный тряпками. Старуха потрясала свертком, целовала, прижимая его к груди, и ласковым голосом тянула:
– Ай, люли, ай, люли, спи, внучек, спи, сиротка!
Дойдя до закрытой церкви, долго смотрела она на зеленый купол без креста и внезапно начала подскакивать и кричать:
– Гей, ха! Гей, ха! Красный огонь сожрал грешников, красный огонь сожрал судей. Гей, ха! Разожгла хорошо, горячее пламя. Гей, ха!
Начальник милиции, услышавши это, приказал отвезти сумасшедшую в город и донес властям о бахвальстве старухи.
Василиса из города не вернулась.
– Расстреляли ее наверняка… – шепнула госпожа Болдырева, узнав об этом.
Муж ничего не ответил. Он просматривал присланную из города газету.
Внезапно поднял голову и, взглянувши на жену удивленным взглядом, прочитал:
– «Пролетариат отбрасывает старую моральность враждебных классов. Не требует никакой моральности. Живет разумом практическим, который является во сто крат выше и чище искусственной лицемерной моральности буржуазии. Мы оздоровим благородный мир, как если бы он не чувствовал отвращения от буржуазных глупых слов, сказал бы, что пролетариат есть святой, мудрый и безгрешный!».
Они взглянули на себя с ужасом, тоской и болью.
– Так пишет товарищ Лев Троцкий… – шепнул Болдырев.
Они вздохнули тяжело и опустили головы.
Разрушение Храма Христа Спасителя в Москве 5 декабря 1931 года.
Фотография. Начало ХХ века
Под окнами под руководством учителя маршировали молодые коммунисты и орали во все горло:
Уже от восхода блещет свет
Новый творим мы мир
И новый куем быт
Как для равного брата брат!
Глава XXX
На нескольких фронтах бушевала гражданская война. То и дело новые большие и меньшие армии поднимались против Кремлевского диктатора. Оторванные от всего мира, блокирующими Россию союзниками и поддерживаемыми ими белыми войсками, комиссары, как мореплаватели на тонущих кораблях, кидали в пространство «SOS». Был это, однако, не отчаянный призыв о помощи, но грозное предупреждение, делаемое «всем, всем», целому свету, что пролетариат ожидает подходящего момента, чтобы развесить на вершине Эйфелевой башни, на Вестминстере, на Вашингтонском Капитолии, над Веной, Римом и Берлином красный флаг революции.
Красноармейцы издевались над взятыми в плен белыми офицерами, вырезая на плечах погоны, а с бедер сдирая полосы кожи; поджаривая их над огнем; выкалывая им глаза; рубя их топорами; поливая водой на морозе и превращая в ледяные столбы; топя в прорубях сотни связанных веревками «врагов пролетариата».
Белые отплачивали коммунистам жестокостью на жестокость. Комиссарам вырезали на груди пятиконечные звезды; отрубали носы, уши и кисти рук; коптили над кострами; испытывали на пленных остроту казачьих сабель; стреляли в них, как в живые мишени; подвешенными красноармейцами украшали придорожные деревья, аллеи парков и лесные тропинки.
Коммунисты – крестьяне из Поволжья, – найдя раненого офицера белой армии, распороли ему брюхо и, вытянувши кишки, прибили их гвоздями к телеграфному столбу. Ударяя пленного палками, вынуждали его бегать вокруг при раскатах смеха, пока он не падал, вытянувши из себя внутренности, которыми обмотал столб.
Группа колхозников коммуны «Обобществленный труд» – участников антирелигиозного движения.
Фотография. Начало ХХ века
Мужики с Урала, поддерживающие белых генералов, издевались над комиссарами весьма находчиво. Сорвав с них одежду, совершали они простую операцию путем вставления в прямую кишку зарядов с динамитом и, запалив бикфордов шнур, вызывали взрыв живого снаряда. В другом месте коммунисты, повторяя пример уральских мужиков, набивали пленным рты порохом, обвязывали кусками и обрезками металла, после чего подрывали живые гранаты среди взрывов мрачной веселости и шуток.
Гражданская война охватывала всю Россию и становилась все более ожесточенной, лютой и дикой. Людей всюду было несметное количество, как тараканов и клопов в грязных, курных, вонючих хатах. Деревни становились жертвой огня без милосердия, так имело ли значение, что их подпалили, часто и так каждый год пожары поглощали нищие, соломенные деревни и деревянные, хаотично построенные города? Напуганные, ограбливаемые красными и белыми, жители деревенек и городов ежедневно встречали других владык и угнетателей, напевая попеременно то «Интернационал», то «Боже, царя храни», теряя понятие о законе, моральности и человечности.
Чужеземные войска также не имели причин сострадания к россиянам, так как или помнили об их предательстве против союзников, или о тяжелой неволе в глуби громадной страны. Французы, англичане, японцы, немцы, австрийцы, венгры, чехи, поляки, латыши плевали пулями и снарядами из своих орудий, кололи штыками, вешали и расстреливали этих «восточных дикарей», этих «татар сумасшедших и жестоких».
Россия ужасно истекала кровью.
Вместе с ней, ни о чем уже не зная, истекал кровью тот, который намеревался выковать для нее более хороший, светлый быт.
Владимир Ленин лежал в темной комнате бокового флигеля Кремля, в течение долгих месяцев борясь со смертью. Фанни Каплан прицелилась хорошо. Словно как бы замышляла причинить диктатору муку за мукой, которой измучил он народ. Пуля, остановившись в позвоночнике, перебила важные нервные узлы. Врачи, окружающие раненого, возлагали все надежды на силу этого плечистого, крепкого человека с куполовидным черепом, монгольскими скулами и раскосыми глазами, теперь постоянно закрытыми синими веками.