Ленин кивнул головой и вежливо, почти по-доброму улыбнулся.
Он поднял глаза на толпу, ожидавшую приговора самого диктатора, и хрипло сказал:
— Товарищи, немедленно покиньте зал!
Так как Куно Халайнен и двое прибывших с Лениным финских солдат ловко проложили им путь к дверям, ротозеи покинули зал достаточно быстро.
Ленин сел за стол и, обращаясь к обвинителям, спросил:
— Что сделано на фабрике за время работы этих инженеров?
Обвинитель зачитал список проделанных работ.
— Почему работа была прервана?
— У нас были важные митинги и… закончились материалы, потому что товарищи вынесли их с фабричных складов, — ответил один из рабочих.
— Что об этом скажет товарищ инженер? — спросил Ленин.
Господин Болдырев ответил:
— На складах действительно не нашлось материалов. Почему — не знаю, потому что не я осуществлял контроль. Я — технический советник. Если бы у меня были бронза, медь и сталь, я бы починил неисправные машины. Желая работать честно и производительно, я указывал фабричному комитету на необходимость обязательной работы хотя бы в течение шести часов…
— А сколько тем временем часов работали товарищи? — спросил Ленин.
Болдырев ответил спокойным голосом:
— Учет вел комитет, может быть он и проинформирует вас, товарищ председатель Совета народных комиссаров…
Ленин кивнул головой в сторону обвинителя, который, заглянув в свою папку, заявил:
— Выходило… по два часа и то… не ежедневно…
Ленин встал и, щуря глаза, твердо произнес:
— Расхищение общественной собственности, вредительская потеря времени, прикрытый революционными митингами саботаж, товарищи?! Диктатура пролетариата была вами введена для того, чтобы мы смогли растоптать буржуазию и любую другую враждебную нам часть общества. Поэтому необходим напряженный труд каждого рабочего. Не шесть, не восемь, а десять, четырнадцать или двадцать четыре часа работы! Слышите?!
Рабочие сорвались с мест и начали кричать:
— Это еще худшая каторга, чем при буржуях?! Где же завоевания революции? Где социалистический рай, о котором вы писали и кричали? Где освобождение трудящегося народа? Ни хлеба, ни отдыха после тяжкого труда в капиталистическом ярме!
Ленин по-доброму улыбнулся, хотя его пухлые губы искривлялись и дрожали.
— Товарищи! — сказал он. — Вы совершили революцию и победили, чтобы построить рай, о котором говорите. Чтобы строить, надо поработать, а не болтать, не болтать, чем вы и занимаетесь уже три месяца! Смотрю я на вас и думаю: вот эти добрые люди и отважные революционеры, которые взобрались на высокое дерево, уселись, восхищая весь мир, на самую высокую ветку и принялись ради забавы ее рубить! Смотрите, как бы не упали с верхушки дерева и не разбили себе лбы. Кто тогда будет лаять? !
Громкий смех разошелся по залу.
Ленин понял, что у него уже есть сторонники в лице присутствовавших на разбирательстве свидетелей, поэтому продолжил с ядовитой усмешкой:
— Ничего не делается против вашей воли! Мы выполняем ваши наказы. Вы решили в поте лица трудиться так, чтобы в течение двух месяцев наверстать не сделанную за десятилетие работу, чтобы за два года догнать Европу, которая опередила нас лет на пятьдесят! Тем временем тот самый пот — это два часа работы и шесть часов лая?! Как у вас глотки не опухнут, милые товарищи? Вы, видимо, завидуете Керенскому, который денно и нощно только и занимался болтовней? Он, кажется, даже во сне произносил речи! Вы ведь не хотели, я слышал это на митингах, идти за советом Козьмы Пруткова, рекомендовавшего «поспешать медленно»? Помните, что наши враги не спят! А когда они двинутся на нас, не помогут никакие разговоры! Вы можете заболтать свое дело и умолкнуть только тогда, когда на вашей шее сожмется петля генералов!.. Труд, труд, труд, товарищи! Для победы вашей революции и вашего счастья необходимо приложить все усилия!
Он замолчал и, шепнув несколько слов комиссару труда, заявил спокойным, решительным голосом:
— Именем трудящихся постановляю: инженеры остаются на фабрике, комитету ставится обязательное условие: в течение недели производить столько же, сколько производила фабрика в первый период работы инженеров! Если это не будет выполнено, предстанете перед военно-полевым судом за саботаж! Пролетариату не знакома лень и пощада, товарищи!
Рабочие расходились молчаливые и задумавшиеся.
Они чувствовали, что на них опускается тяжелая, ужасающе грозная и ранее неизвестная рука.
Инженеры, поддержанные приговором Ленина, горячо уговаривали рабочих трудиться, призывали собственным примером, советовали, но те кивали головами и ворчали:
— Теперь поздно уже! Машины наполовину неисправны, материалов нет. С этим никто ничего не поделает!
Один за другим они записывались в Красную армию, убегали в деревню, с которой русский рабочий никогда не прерывал кровных связей; более умные пытались занять должности в многочисленных руководящих органах новой России, с каждым днем превращавшейся в государство бюрократов, жирующих на теле народа.
Наконец фабрика закрылась. Болдыревы были свободны. Их это огорчало, потому что они не были согласны с коллегами, которые, считая правление большевиков недолговременным явлением, упорно бойкотировали «правительство захватчиков и предателей».
Болдырев и его сыновья думали иначе. Они не верили в скорый закат революции, потому что, по их оценке, она была всего лишь этапом создания мощного движения и должна была пройти через несколько периодов в течение нескольких лет. Как честные граждане, они не могли и не хотели оставить родину беспомощной, видя, как она распадалась и разрушалась от лживых рук теоретиков, мечтателей, преступников и темных простаков.
Петр Болдырев говорил:
— Мы, специалисты, должны остаться на своих местах, потому что мы нужны любому правительству. Необходимо помнить, что последнее, твердое и решающее слово скажет крестьянин. Он топнет ногой, выругается, согнет одержимых и установит порядок надолго. Как же он обойдется без подготовленных профессионалов? Ведь крестьянство не поверит сброду в кожаных куртках, с папками под мышкой, этим тысячам разнообразных комиссаров, которые разрушают Россию и требуют, чтобы деревня их кормила? Крестьяне вообще не имели с городом ничего общего, а теперь вдруг город повесил им на шею комиссаров-паразитов, чуждых им и не вызывающих даже уважения, потому что часто они темные и необразованные. Власти требуют от крестьян хлеба, мяса, масла для Красной армии, ничего за это не платя, потому что город не имеет никакого товара, кроме газет, брошюр, лозунгов и других революционных декораций. Мы должны ждать прихода мужика с крепкой жердью и твердым кулаком, чтобы помочь ему в возрождении больной отчизны!
Подобные мысли заставили инженеров вновь обратиться в комиссариат труда. Там они услышали, что их вызовут сразу же, как только пролетариату потребуется их профессиональная помощь.
Участковый комиссар тем временем, воспользовавшись тем, что часть живущих дома у Болдыревых рабочих выехала в деревню, заселил вместо них несколько семей.
Это были нищие и темные типы из самых наихудших городских низов. Сразу же после их прибытия начались кражи и драки, а после них — обыски, постоянные визиты милиции, военных отрядов, следователей из числа рабочих, солдат и бывших кухарок. Более всего страдали от этих визитов «буржуи», у которых каждый раз что-то отбирали, обзывая вдобавок «грабителями трудового народа».
С каждым днем жизнь становилась все более невыносимой.
Женщины шпионили за госпожой Болдыревой и доносили в милицию о покупаемых ею запасах продовольствия, об «избыточном» количестве имеющейся у нее одежды, белья и обуви. По ночам, представляясь агентами борьбы со спекуляцией, врывались какие-то люди, реквизировали хлеб, муку и разные принадлежащие буржуазной семье вещи, сыпали оскорблениями и каждый раз что-нибудь воровали.
Наконец терпение кончилось.
Случилось это в начале декабря. Бушевали морозы. В неотапливаемой квартире царили пронизывающий холод, влажность, и Болдыревы сидели в своих комнатах, надев шубы.
Вдруг в соседней комнате, занимаемой шестью рабочими семьями, раздались пронзительные крики. Жалобно плакала и стонала какая-то женщина.
Госпожа Болдырева долго прислушивалась, а потом сказала:
— Может, беда какая-то случилась с этой женщиной? Загляну к ней…
Она вышла и сейчас же вернулась, бледная и возбужденная.
— Георгий! воскликнула она, обращаясь к младшему сыну. — Беги сейчас же к доктору Лебедеву и проси, чтобы он пришел немедленно. У какой-то работницы роды! Поспеши!
Знакомый врач прибыл сразу же, осмотрел больную и заявил:
— Мы не можем терять ни секунды! Но в комнате роженицы царят такой беспорядок и грязь, что это может ей грозить заражением и смертью. Я не знаю, что делать…
Госпожа Болдырева взглянула на мужа и сыновей.
— Дорогие мои, — сказала она, — идите в город, а мы тем временем перенесем больную ко мне в комнату. Нельзя беднягу оставить без помощи!
Мужчины вышли, а когда вернулись, увидели заплаканную госпожу Болдыреву.
— Знаете, какую подлость сделала эта женщина, которую мы спасли от почти верной смерти? По окончании родов она нагло заявила, что не двинется из моей комнаты. Потом туда же вселилась вся ее семья: мать, муж, четверо детей…
Этот разговор услышали в соседней комнате, потому что раздался резкий, злой женский голос:
— Буржуи проклятые! Живут в чистоте и богатстве и думают, что мы хуже них! Хватит! Напились уже нашей кровушки, теперь — наша взяла!
Она выплюнула еще какие-то оскорбления и замолкла.
— Ничего не поделаешь! — решил Болдырев. — Надо убегать…
— Куда? — спросила жена.
— В деревню, к брату Сергею. Он давно нас приглашал. Может, в деревне будет спокойнее, — ответил он шепотом.
— Хорошая мысль! — поддержали сыновья.
Прошло несколько дней, пока Болдыревым удалось по