аивные, поверившие власти железнодорожные деятели формировали воинский поезд из товарных вагонов, чтобы тайком переправить народных комиссаров на Волгу, где им будет «сыто и тепло», доверенные «наши товарищи-коммунисты» формировали другие составы на юг, с заездом в Москву, конспиративно «некоторых весьма ответственных товарищей». И им Бонч-Бруевич не до конца открыл карты.
Только 9 марта вручил конверты всем народным комиссарам и ближайшим их сотрудникам, распечатав которые, они узнали, что на следующий день предстоит отъезд в 10 часов вечера с Цветочной площадки, где стоял под парами поезд.
В это же время агенты 75-й комнаты распространили по городу слух, что уезжают на фронт доктора, потому и грузят их имущество. Уезжали товарищи из Смольного под охраной латышских стрелков, не задававших лишних вопросов.
«Мы выехали конспиративно и внезапно, — пишет Бонч-Бруевич в очерке „Переезд советского правительства из Петрограда в Москву“, — по маршруту, находившемуся в стороне от главной магистрали обычного движения, и не уведомляя никого о нашем отъезде».
Прибывший в темноте Ильич подвел черту, сказал, покидая Смольный:
— Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский?
Поезд тронулся в кромешной темноте, ни одна лампочка в вагонах по приказу сверхбдительного управделами, которого справедливости ради следует признать, наряду с «железным Феликсом», основателем советской секретной службы. Только в купе Ленина до выхода на магистральный путь загорелся свет. Всем пассажирам не велено было выходить из вагонов. Шторы во всех купе были задернуты.
Поезд на всех парах мчался к Москве. Но путь ему преграждал шедший впереди без всякого расписания состав из товарных вагонов, забитый бежавшими с фронта матросами и солдатами.
Ночью в Вишере охрана правительственного поезда выкатила на перрон пулеметы; беглецов, спешивших по домам, разоружили, оставив две винтовки с тремя патронами в каждой теплушке, заперли всех в вагоны и загнали состав в тупик, велев его задержать на 24 часа, пока не пройдут все правительственные поезда…
На следующий день вечером, в половине десятого, на перроне Николаевского вокзала на Каланчевской площади московские большевики встречали дорогого Ильича, который спешно и конспиративно покинул Первопрестольную в марте 1906 года.
Времени в пути он не терял, написал статью для газеты под названием «Главная задача наших дней». Эпиграфом для нее послужили известные всем грамотным в стране слова Некрасова: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка-Русь!» Казалось бы, она зовет к миру и согласию, казалось бы, вождь ставил перед народом задачу — «создать действительно могучую и обильную Русь». Но выполнить, по словам автора этой статьи, эту задачу можно «только на том пути международной революции, на который мы вступили».
При внимательном чтении статьи видно, что главную задачу партии ее вождь видел в «великой отечественной войне», как называл он развязываемую им вслед за Брестским миром гражданскую войну. Он стремился вывести Русь к «международной социалистической революции». Все предельно ясно и откровенно, и страшно даже сейчас, когда читаешь эти мастерски написанные кровожадные строчки: «Мы за защиту отечества, но та отечественная война, к которой мы идем, является войной за социалистическое отечество, за советскую республику, как отряд мировой армии социализма». И про коммунизм помянул Ильич, призвав соотечественников идти вперед к «светлому будущему коммунистического общества всеобщего благосостояния и прочного мира».
Россия представлялась Ильичу отрядом всемирной армии пролетариев, тараном, которым намеревался, переехав в Москву, поразить всех противников — а это и Германия, и Франция, и Англия, крупнейшие, самые передовые страны Европы.
Вот с таким настроением, с такой идеей-фикс спешил Ильич в Москву, ничего хорошего своим приездом ей не суля. С вокзала машина повезла Ильича и его семью по Мясницкой в центр, гостиницу. Она сохранилась в начале Тверской под своим первоначальным названием «Националь», где Ленину и Крупской отвели люкс, номер 107. В нем предстояло пожить на первых порах, пока не закончится ремонт резиденции в Кремле.
Почему именно в нем? Почему не на Пресне, пролетарском районе, почему не в отдаленном от шумного центра большом доме, наподобие Смольного, где, как показала практика, можно функционировать?
Как ни парадоксально, но в 1989 году видел я и слышал человека, встречавшего на вокзале правительственный поезд, одного из тех, кто участвовал в заседании, которое вел приехавший специально в связи с предстоящим переездом в Москву Яков Свердлов. Отсидевший долгий срок в тюрьмах и лагерях, чудом выживший бывший «троцкист» Иван Яковлевич Врачев рассказал, что рассматривалось несколько вариантов размещения правительства и парламента — ВЦИКа. Предлагали московские власти институт благородных девиц, наподобие Смольного, что находился у Красных Ворот. (В этом перестроенном здании ныне Министерство путей сообщения.) Свердлов положил глаз на Кремль, несмотря на то что за его стенами жили монахи двух древних монастырей, что именно в нем шла каждый день служба в главных соборах и многих церквях. Не обескуражило большевиков и то, что Московский Кремль был символом монархии, ненавистной царской власти, что в нем находились Большой и Малый царские дворцы, служившие резиденцией монарху во время его наездов в Москву.
— Кремль, — сказал Свердлов, — удобен во всех отношениях. Мы не можем пренебрегать соображениями безопасности, а с этой точки зрения Кремль — наиболее подходящее место.
Вот то главное обстоятельство, что сыграло решающую роль в выборе места новой правительственной резиденции для «рабоче-крестьянского правительства», для квартир наркомов, руководителей советской власти.
На следующее утро после ночлега в «Национале» Ленин подписывает телеграмму, извещающую все местные власти, что правительство переехало из Петрограда в Москву: «Адрес для сношений — Москва, Кремль». Но пока что он обитал на третьем этаже «Националя», о чем мало кто в городе знал. У № 107, обставленного роскошной мебелью, поставили часовых. Но жильцов из гостиницы не выселили, она продолжала функционировать в своем качестве. Войдя в лифт, Ленин увидел латышского большевика Яна Берзина, с которым пребывал в эмиграции, и пригласил его к себе в номер с дочерью Маей, восьмилетней девочкой, запомнившейся ему в Париже.
«У Ильича выдалось несколько свободных часов, без протокола, предварительной записи у секретаря (секретариата пока что не было). К нему заходили старые партийцы. Нас чисто по-дружески — тогда еще о бюрократизме и комчванстве никто и слыхом не слыхал — посетили сейчас же вечером товарищи по партии, стоявшие в Москве во главе пролетарской революции. Мы очень хорошо провели время в обсуждении самых животрепещущих вопросов московской жизни, которая к тому времени далеко еще не утряслась», — вспоминал опекавший вождя Бонч-Бруевич.
Из «Националя» Владимир Ильич звонит по телефону и узнает, каким образом мог бы он пользоваться книгами Румянцевской и Университетской библиотек, располагавшихся в нескольких сот метрах от номера. У него выдалось время почитать стихи Пушкина, Блока и Беранже, как о том свидетельствует «Биохроника», датируя это событие «позднее 11 марта».
О местопребывании вождя узнает Мария Андреевна, не раз в годы первой русской революции выполнявшая втайне поручения Ленина, давшего ей кличку Феномен. Вместе с Максимом Горьким (будучи его невенчаной женой) собирала она в Америке деньги для партийной кассы: богатые американцы щедро ссужали знаменитого писателя и красавицу-актрису. Казалось бы, ей-то, красавице Феномену, Ильич не мог отказать во встрече, хотя бы на несколько минут. Но отказал! Потому что эта партийная дама обратилась к нему с просьбой, чтобы Ленин разрешил свидания в тюрьме с арестованным. «Я не могу идти против воли и решения коллег по Совету». Это один отворот. «Сейчас абсолютно не могу беседовать с Вами, ибо оторваться невозможно». Это другой отворот.
В «Национале» поили и кормили. Но как? Новый советский режим прежде всего отменил здесь изысканные и дорогие блюда. «Большое количество блюд было сведено к двум, — пишет американский журналист Альберт Рис Вильямс, большой друг Страны Советов. — Можно было получить либо суп и мясо, либо суп и кашу. Это все, что мог иметь любой, будь он народным комиссаром или чернорабочим…» Откуда в недалеком прошлом мирового класса гостиницу поступало мясо? «Нас в „Национале“ кормили английскими мясными консервами, которыми англичане кормили своих солдат на фронтах. Помню, как Ильич однажды во время еды говорил: „Чем-то мы наших солдат на фронтах кормить будем…“»
…Утром 12 марта 1918 года к «Националю» подали большое авто иностранной марки. Ильич расположился в нем вместе с женой и сестрами, и они поехали в сторону Таганки, где жила знакомая Анны Ильиничны Ульяновой. Выпал прекрасный день. Еще торговали магазины, лавки, кафе. Громыхали трамваи, их рельсы стягивались в тугие узлы в центре. «Была весна, светило московское солнце, — свидетельствует Надежда Константиновна. — Около „Националя“ начинался Охотный ряд-базар, где шла уличная торговля; старая Москва с ее охотнорядскими лавчонками, охотнорядцами, резавшими когда-то студентов, красовалась вовсю».
Недолго ей суждено было красоваться…
В Кремль на роллс-ройсе
В Кремль Ленин въехал не на белом коне, а на заморском черном большом лимузине. То ли это был роллс-ройс, что выставлялся в закрывшемся музее, то ли паккард, то ли делоне бельвиль — никто не помнит. Как рассказывал мне ленинский шофер Степан Казимирович Гиль, машины он менял по установке самого Феликса Эдмундовича «по политическим соображениям», чтобы усложнить задачу на случай покушения.
Так вот, в полдень 12 марта 1918 года подъехала к Троицкой башне Кремля большая черная машина, в которой сидели Ленин и его спутники. Бонч-Бруевич пишет, что в машине он был с Ильичом вдвоем. Так ему очень хотелось. Крупская утверждает, что в Кремль она поехала с мужем в сопровождении Свердлова и Бонч-Бруевича, что, конечно, более точно. Одним словом, если верить склонному к беллетристике мемуаристу (который много лет после смерти любимого вождя цитировал высказывания Ильича, как если бы он стенографировал их), при въезде в древние ворота он услышал: