елезнодорожную станцию, там формировали два спецпоезда, которым присвоили номера 1 и 2. Как видим, одного железнодорожного поезда не хватило, чтобы выполнить задачу и перевезти «ценности Республики», как значится груз в ленинской «Биохронике». Что это за ценности, куда они следовали — не упоминается.
Направлялись они туда, куда передислоцировалась Экспедиция по заготовлению ценных бумаг, где печатались деньги, в города Урала: Пермь, Вятку, Екатеринбург, считавшиеся крепостью советской власти. Не случайно именно туда перевезли из Тобольска, Сибири, семью царя, туда же отправили всех оставшихся в России Романовых…
Большевиков волновала не судьба картин, не они спешно грузились в автомашины и поезда. Ленина тревожила судьба золотого запаса, «бриллиантов для диктатуры пролетариата». В майские дни 1918 года Владимир Ильич заботился не столько о ценностях Республики, сколько о ценностях партии, которые можно было пустить в оборот во имя мировой революции. Никакие интервенты той весной Москве не угрожали. Угрожали свои, угрожали те, кто не желал жить под властью большевиков, кто не хотел строить социализм.
Забегая вперед, скажу, что весной 1919 года в Москве образовался III Коммунистический Интернационал, объединивший коммунистические партии всего мира, а вслед за тем организованы были тайные, глубоко законспирированные бюро в разных странах Европы, а также на Украине, не входившей тогда в состав Советского государства. В эти бюро из партийной кассы курьеры доставляли не только валюту, миллионы марок.
«Из России с дипломатической почтой зачастую шла не только валюта, — пишут историки Маркус Венер и Александр Ватлин в публикации „Украденные миллионы“, — но и разного рода драгоценности — от нумизматических коллекций до ювелирных изделий. В расходных книгах Коминтерна они фиксировались в своем натуральном выражении — реальную цену можно было узнать лишь в Европе». Это и делали эмиссары Владимира Ильича, с первого дня советской власти озабоченного судьбой «ценностей».
Эвакуация вглубь страны была явной авантюрой, потому что в отдаленных городах то в одном месте, то в другом вспыхивали мятежи, восстания, власть переходила из рук в руки. 8 июня датируется телеграмма из Кремля на Урал, где Совету дается задание — выяснить местонахождение «Ссудной кассы, разыскать ее и взять ее под наблюдение». Не меньше волнений испытал Ленин, когда поезда № 1 и № 2 направились из «красной столицы» в заданном направлении.
В Москве все шло, как было задумано Лениным. Быстро и конспиративно.
«Ценности грузили по ночам отборные сотрудники штаба округа, а сопровождал и охранял эти грузы доблестный тов. Яшвили со своим Стальным отрядом в 120 человек бойцов», — пишет в воспоминаниях бывший командующий Московским военным округом Николай Муралов.
Как видим, слова Ильича о железных батальонах пролетариата оказались не метафорой, а вполне реальной материей. Одним из них стал Стальной отряд во главе с доблестным командиром. В одном из городов, а в каком — Муралов не упоминает, пришлось сделать вынужденную остановку и пойти в бой: восстанавливать советскую власть, брать почту, телеграф, освобождать из тюрьмы посаженных туда коммунистов, ставить к стенке и расстреливать мятежников.
«…Двое суток Владимир Ильич не меньше десяти раз запрашивал по телефону о судьбе поезда и Яшвили, — заключает рассказ Муралов. — За эти подвиги тов. Яшвили по предложению Владимира Ильича был награжден мной золотыми часами».
Хотелось бы знать, где взял командующий Московским военным округом золотые часы для награждения? Да все из тех же «ценностей Республики», которыми распоряжался товарищ Ленин. Заполучить ценности, золото оказалось проще, чем хлеб, хранившийся не в подвалах Кремля, Ссудной кассы, банков, а у крестьян. Москва и Петроград стали хронически недоедать.
…В дневнике Надежды Аллилуевой, гимназистки, дочери большевика, ставшей женой Сталина, есть несколько записей, дающих представление о том, как наступал на Питер голод. В октябре перед захватом власти тем, кого так надежно прятала ее семья, незадолго до переворота: «С провизией пока что хорошо, яиц, молока, хлеба, мяса можно достать.
Вообще, жить можно, хотя настроение у нас (и вообще, у всех) ужасное, временами плачешь: ужасно скучно, никуда не пойдешь».
Ну а в январе 1918 года:
«В Питере страшная голодовка, в день дают восьмушку фунта хлеба, а один день совсем не давали. Я даже обругала большевиков, — пишет девушка, влюбленная в „чудесного грузина“ Иосифа Сталина, — я фунтов на двадцать убавилась, вот приходится перешивать все юбки и белье, все валится».
В конце весны, 22 мая, вождь пишет письмо питерским рабочим «О голоде», где предлагает свою меру выхода из кризиса, предписывая им начать «крестовый поход» передовиков во все концы громадной страны. «Нужно вдесятеро больше железных отрядов сознательного и преданного коммунизму пролетариата. Тогда мы победим голод и безработицу. Тогда мы поднимем революцию до настоящего преддверия социализма».
Чем вызвана такая необходимость? К тому времени на улицах громадного города не стало лошадей: часть подохла, часть была съедена, часть угнана в деревню. Исчезли собаки и кошки, съеденные вместо мяса. Оставивший об этом воспоминания Василий Каюров, большевик с Выборгской стороны, побывал у вождя в Кремле и доложил ему, что рабочие не получают хлеб не днями, а неделями, не видели они картошки, а по карточкам давали орехи и семечки. От Ильича унес он конфиденциальное письмо, набросанное на бланке председателя Совнаркома, адресованное все тем же «питерским рабочим». В нем содержался призыв начать массовый поход в деревню. Оружия и денег рабочим отрядам вождь обещал «сколько угодно». И подписался: «С коммунистическим приветом Ленин».
И вскоре в Москву приехал первый железный батальон, организованный Каюровым, поселившийся в «Метрополе», то есть Втором доме Советов. Сюда пожаловал Ильич вместе со Свердловым и Троцким, чтобы полюбоваться своим детищем, проявить отеческую заботу. Все дни, пока отряд находился в городе, оформлял в наркомате разные документы, Ленин не упускал его из поля зрения, сам звонил в канцелярии, чтобы ускорить прохождение формальностей, делал все, чтобы произошел немедленный выезд отряда на Волгу, где оставался хлеб. Эти «железные отряды» и «крестовый поход» казались ему тем самым звеном, за которое можно было вытащить всю цепь, в конце которой позвякивали серебряное кольцо социализма и золотое кольцо коммунизма, большевики начали посылать коммунистические приветствия даже в письмах.
Ну а жизнь текла своим чередом. Россия превращалась в Совдепию, как ее называли враги. Понятие «советский» стало синонимом ненадежного. Во время одной из автомобильных прогулок по Подмосковью машина главы правительства остановилась перед мостом, показавшимся водителю опасным. Владимир Ильич сам обратился к стоявшему у моста крестьянину с вопросом: можно ли проехать по мосту на автомашине? И услышал неожиданный ответ: «Не знаю уж, мост-то ведь, извините за выражение, советский». Как пишет Надежда Константиновна, бывшая свидетельницей данной сцены, Ильич потом не раз повторял это выражение крестьянина, смеясь.
Оптимизм и юмор не покидали вождя, который, по словам жены, «горел на работе». А приостанавливая горение, уезжал из города.
«Когда вырывалась свободная минута, любил он, забрав меня и Марию Ильиничну, — пишет Н.К. Крупская, — ездить по окрестностям Москвы, ездить все в новые места, ехать и думать, дыша полной грудью. Он вглядывался в каждую мелочь».
Однажды во время такой импровизированной поездки большой черный лимузин столкнулся со стадом коров, не пожелавшим уступать путь первому лицу государства. Пришлось остановиться и переждать прохождение пастуха и услышать от крестьянина ехидное замечание: «А коровам-то подчиниться пришлось».
«Скоро, однако, — заключает после описания этой картины жена вождя, — крестьянам пришлось расстаться со своей мелкособственнической нейтральностью: с половины мая классовая борьба стала разгораться вовсю».
Пришлось им расстаться и с хлебом, и с коровами. Пришлось в дополнение к железным отрядам пролетариата создавать железные отряды крестьян, так называемые комитеты бедноты. Как это происходило на практике, дает представление Василий Панюшкин, комиссар и командир Первого социалистического рабоче-крестьянского партизанского отряда ВЦИК, находившегося в личном подчинении у председателя этого органа Якова Свердлова. Был этот товарищ членом коллегии и президиума ВЧК, стало быть, чекист, верный ленинец. Жил он с вождями в Кремле.
Утром встречает его Яков Михайлович в кремлевском дворе и говорит, что Владимир Ильич предлагает разослать чрезвычайных уполномоченных в ближайшие к столице губернии, а Панюшкина отправить в тульские края. Вместе с железным батальоном, то есть отрядом ВЦИК. Имя этого комиссара свыше десяти раз упоминается в ленинской «Биохронике», относящейся к маю — июлю 1918 года, ему, в частности, адресована телеграмма в Тулу с просьбой сообщить о присылке хлеба, а также о том, сколько арестовано кулаков и спекулянтов хлеба, то есть тех, кто его продавал. Насчет расстрелов в этой телеграмме ничего нет. Пока. О расстреле говорят посланные на село командиры железных батальонов. В частности, тот, который подготовил проект приказа, цитируемого Василием Панюшкиным в воспоминаниях под названием «Нужен хлеб». Вот оно:
«Я, чрезвычайный комиссар Новосильского уезда балтийский матрос Иван Петров сим объявляю: кто не выполнит продразверстку, у того будет конфискована вся худоба, недвижимое имущество, отобрана выданная революцией земля, а главы семьи… мною будут преданы трибуналу на предмет расстрела».
Вышестоящий комиссар Панюшкин удержал его от расправы, применил дипломатию, обратился сам к кулаку со словами: «Наш чрезвычайный комиссар уезда товарищ Петров предлагает вас расстрелять. Как вы к этому относитесь? Время военное. Говорят, что у вас много хлеба…»
Это был кнут. Он срабатывал. Был и пряник. Собрали бедноту, заприметили в ней товарищи из центра плешивого мужика в продырявленном зипуне, несмотря на летнюю пору. Оказалось, по его словам, что таким образом мужик летом сохранял тепло на зиму; узнали комиссары, что, кроме этого зипуна, работая на помещика, ничего бедняк не заимел.