людскою лаской,
Он к врагу вставал
железа тверже.
До захвата власти 47 лет Владимир Ильич прожил как частное лицо, много лет в ссылке и эмиграции, недолго занимался адвокатской практикой, газетной и литературной, и партийной работой во всех ее видах, легальной и конспиративной. Власть мог проявить как глава партии нового типа только с 1912 года, что выразилось в том, что в члены ЦК провел заочно Кобу — Сталина. Несмотря на сопротивление других товарищей, не ведавших об «особых заслугах» томившегося в ссылке «чудесного грузина», умелого организатора уголовно наказуемых экспроприаций.
Все, кто оставил воспоминания о дореволюционной жизни вождя, единодушны в том, что он всегда проявлял заботу о товарищах, интересовался их нуждами, вникал в мелочи быта, старался помочь. Но никаких широких жестов не делал, деньгами не ссужал, благотворительностью, альтруизмом не отличался, даже когда узнавал о чьей-нибудь трагедии, большой нужде. Нищета порой доводила рядовых членов партии, оказавшихся в эмиграции, до самоубийства. «Партия не „армия спасения“, — говорил он, — она может помогать лишь наиболее полезным для революции лицам». (Цит.: Валентинов Н. Недорисованный портрет. М., 1993.)
Более известны другие гуманные высказывания и поступки, в частности, тот эпизод, когда в Лондоне Ильич поинтересовался, не сыры ли простыни в постели Максима Горького, потрогал их рукой, чтобы убедиться, что здоровью предрасположенного к болезни писателя нет прямой угрозы. Если чем одаривал Ильич товарищей, то это вниманием, готовностью поговорить по душам, ответить на волнующие вопросы, на письмо письмом, и так далее.
С другой стороны, не мог он как-то покарать противников. Самое большее, что ему было под силу, — исключить из партии, отстранить от участия в партийной газете и журнале, вывести из состава руководящих органов, лишить денег из партийной кассы, из которой получали средства профессиональные революционеры, чей круг был достаточно узок. Практически нет информации о той роли, которую играл Ленин, когда решалась судьба провокаторов. Их убивали. Грязную работу выполняли боевики., эти кары согласовывались с вождем. Об одном таком случае, убийстве типографского рабочего, заподозренного в доносительстве в дни первой русской революции, читателю книги известно.
Но, как только Ленин получил доступ к власти, он начал немедленно ее проявлять. С одной стороны, за казенный счет помогать товарищам, с другой стороны — всей мощью государственной машины карать противников, врагов. Начал он это делать еще до того, как был избран на II съезде Советов главой временного правительства, когда значился рядовым членом Военно-революционного комитета Петроградского Совета и не считал возможным появиться открыто на съезде, пока власть Временного правительства не пала. Так вот, утром 26 октября пробился к Владимиру Ильичу первый, очевидно, проситель, депутат Петроградского Совета рабочий завода «Эриксон» некто А.С. Семенов. Так его представляет «Биохроника». По всей вероятности, видел депутат вождя за день до этого, во время выступления на заседании питерского Совета, знал, что быть ему главой правительства, которое намеревались создать большевики. Не дожидаясь, пока факт свершится, обратился к нему за экстренной помощью. И не просчитался.
…За два дня до Октябрьской революции ограбили среди бела дня кассира, который вез из банка 450 тысяч рублей для выдачи жалованья рабочим завода «Эриксон». Сердобольные социалисты, придя к власти в феврале, поспешили выпустить из тюрем не только политических заключенных, но и их соседей по камерам, уголовников, отпетых бандитов, воров и прочих специалистов по криминальным делам. Вот они-то и оставили без получки завод. Рабочие всполошились: такого еще никогда не бывало, чтобы им не выплатили заработок. Обратились за помощью к своему депутату, который и нашел в комнате № 76 отсиживавшегося в ней вождя.
Выслушав слезную просьбу посланца завода, берет Владимир Ильич в руки перо и пишет записку, ей можно было бы с полным правом присвоить почетный № 1. Потому что вслед за ней на свет одна за другой начали появляться другие записки и записочки. Многие из них хранятся в архиве Ленина, а о многих, не сохранившихся, мы узнаем из свидетельств участников революции и Гражданской войны, встречавшихся по разным поводам с главой правительства и партии, обожавшим фиксировать просьбы, команды, распоряжения и прочие повелительные и просительные действия на бумаге. Никто и никогда не прибегал к такой форме общения столько раз, как он.
Рассказал посланец завода «Эриксон» о постигшем рабочих горе. И получил в ответ записку: «Сим уполномочен Семенов привести в ВРК комиссара Менжинского». И подписался — член ВРК Ленин.
Почему выбор пал именно на комиссара Менжинского? А потому, что именно он был комиссаром большевиков в Госбанке и Министерстве финансов, их предстояло вот-вот взять. Между прочим, другой приставленный партией к финансам комиссар, Яков Ганецкий, имевший до революции ближайшее отношение к самым сокровенным финансовым операциям партии, оставил свидетельство о характере записок Ильича:
«Во время моего пребывания в Народном (бывшем Государственном) банке мне часто приходилось беседовать с Ильичом о нашей работе и получать от него указания. Многие инструкции получались в письменной форме. Но в большинстве случаев это были не „казенные“ бумаги, написанные на машинке с тремя подписями, с номером, регистрированные в канцелярии, а маленькие записки, лично Ильичом написанные… Где они теперь?»
Записка № 1 не сохранилась, как сказано в Биохронике.
Была она не одна, полученная товарищем Семеновым после того, как пришел в Смольный с комиссаром Менжинским. Записка № 2 гласила: «Немедленно выдать т. Семенову 500 тысяч рублей для раздачи жалованья рабочим завода „Эриксон“». И подписывает ее — Ленин. Ни печати, ни штампа, ничего, что должно помещаться на документе, где речь идет о такой крупной сумме, не было. Такую команду дал Ильич еще до того, как стал главой временного рабоче-крестьянского правительства — Совнаркома, пренебрегая всяческими формальностями. У кассира, как вспоминал А.С. Семенов, забрали 450 тысяч рублей, а по записке Ленина получил завод 500. В тот день Ильич твердо знал, что отныне сможет распоряжаться всеми суммами Госбанка и всех других российских банков, как бы они ни назывались, кому бы ни принадлежали.
Граждане России не подозревали, что лишатся вкладов, лишатся большей частью и тех вещей, которые находились в ломбардах, ссудных кассах. Своей рукой написал Ленин «Тезисы банковой политики», и по этим тезисам все частные банки становились отделением единого Государственного банка, переименованного в Народный! Более десяти тысяч рублей никто не мог снять со своего счета. И это еще не всё. Автор «Тезисов» предложил меру, невиданную в истории всех времен и народов. Девятый параграф гласил: «Надлежит принять меры к тому, чтобы население держало все деньги, не безусловно необходимые на потребительские цели, в банках». Следовало подготовить закон и начать практические шаги «к принудительному осуществлению этого принципа».
Все это Ленин продумал детально сам, никому не передоверяя составление «Тезисов». Своей рукой написал на документе — «Публикации не подлежит», все обдумывалось и решалось тайно от народа, которого большевики намеревались принудительно осчастливить.
Если по первой записке из банка выдали полмиллиона рублей, то по другим запискам выдавали сотни миллионов. По ним можно составить картину повседневной жизни, что пошла по плану творца «Государства и революции», лишая людей привычного быта, вынуждая бежать из собственных домов, квартир, тесниться, уступая большую часть жилища непрошеным соседям.
Немногие, те, кто чем-то был любезен, полезен или нужен, получали «Охранные грамоты» в виде записок. Ими счастливчики ограждали себя от вмешательства всевозможных комиссаров, уполномоченных и прочих охочих до чужого добра, шаривших по всем домам.
Приходит Ильич на прием к зубному врачу, кому доверял, старому члену партии, в Архангельский (затем Телеграфный) переулок, где тот жил у Чистых прудов в большом доме, занимаясь частной практикой, принимая больных. И узнает, что сей дом намерены реквизировать. Причем делается это в масштабах всей «красной столицы», по директивам и по согласованию с вождем. Но ведь доктор Дауге свой! Его трогать нельзя. И пишет записку: «Коменданту д. № 7 по Архангельскому переулку. В квартире № 13 ввиду того, что в ней проживает только член коллегии Народного комиссариата здравоохранения тов. Дауге со своей семьей, описи производить не следует. Москва, 27 октября 1918 года. Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Назначает Ильич встречу известному архитектору Жолтовскому в Кремле, чтобы он, как знаток, познакомился с прибывшими из Берлина книгами по искусству, предназначенными для библиотеки. Его рекомендовал Ленину нарком просвещения Луначарский как самого известного мастера. Жолтовский докладывал Ленину проект первого Генерального плана советской столицы, над которым трудился. Занимал архитектор особняк в Большом Чернышевском переулке, где до него сотни лет живали известные и состоятельные москвичи. Вот его-то и велено было потеснить некими несведущими местными большевиками, не знавшими, на кого они подняли руку. Пришел Иван Владиславович в назначенное время и, как человек воспитанный, заявил, что выполнить поручение, познакомиться с книгами не может, поскольку его выселяют, требуют немедленно освободить квартиру. Предлагали это сделать не ему одному, а буржуазии: всем архитекторам, профессорам, артистам, адвокатам, инженерам, врачам, всем, кто располагал многокомнатными квартирами, особняками.
Ну а что дальше? По словам архитектора, «возмущенный Ленин тотчас же продиктовал своему секретарю текст отношения (оно хранится у меня и поныне) с просьбой приостановить выселение. В этом документе, между прочим, сказано: „Если это потребуется, просьба будет поддержана тов. Лениным“». Ушел взволнованный зодчий домой с запиской, оную берег всю жизнь (и правильно делал, потому что «уплотнить» его могли не раз и позднее).