И объявил, подпись поставил под документом. Надежда Константиновна процитировала этот документ в мемуарах. Она ничуть не искажает истину, когда пишет: «…Он ужасно раздражался, когда ему хотели создать богатую обстановку, платить большую заработную плату и прочее. Помню, как он рассердился на какое-то ведро халвы, которое принес ему тогдашний комендант Кремля тов. Мальков».
О халве в «Записках коменданта Кремля» ничего не сказано, но о других подобных эпизодах повествуется подробно. Продукты, которые привозили в Москву в подарок Ильичу из хлебных краев, он отправлял в детские дома. Даже манной крупы Ульяновы не просили у коменданта. Только когда начались у Ильича неприятности с желудком, обратились за помощью к домашней работнице. После этого случая Мария Ильинична раза два в месяц звонила коменданту и получала продукты.
В квартире Ульяновых бывало голодно, как у всех, пока не прознал про эти трудности комендант Кремля. Пример вождя заражал соратников, падавших в голодные обмороки при распределении продуктов, ходивших в старых костюмах и пальто, когда склады ломились от шуб и костюмов.
Ильич старался действительно помочь всем, кто к нему обращался, не одним добрым словом. Прав был Маяковский, когда писал, что он к товарищу милел людскою лаской. Все это так. Но система сложилась сильнее его. Ленин бесспорно обладал личной скромностью, про которую говорили, что она украшает большевика. Его покоробило, когда прочитал, что писали о нем после ранения в советских газетах. (Все другие по его указанию — закрыли.)
«Мне тяжело читать газеты, — говорил он управляющему делами. — Куда ни глянешь, везде пишут обо мне. Я считаю крайне вредным это совершенно немарксистское выпячивание личности… Это нехорошо, это совершенно недопустимо и ни к чему не нужно. А эти портреты. Смотрите, везде и всюду… Да от них деваться некуда».
После смерти Сталина, когда партия начала бороться с «культом личности», Бонч-Бруевич осмелел, этот же эпизод описывает в новой редакции, проявляя способность говорить словами Ленина: «Что это такое? Как же могли допустить?… Смотрите, что пишут в газетах?… Читать стыдно. Пишут, что я такой-сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно! И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как все…»
Здесь тот самый случай, когда на недоуменный вопрос Ильича, можно ответить: «За что боролись, на то и напоролись». После ранения Ленин разослал по редакциям старых друзей, и они провели разъяснительную работу с редакторами газет. Но было поздно, поезд ушел, система возвеличивания главы партии сложилась. Кто ее автор?
Пули, направленные в Ленина, ранили не очень серьезно, через недели две он председательствовал на заседании. Но эти пули принесли смерть хилой социалистической демократии, существовавшей до конца августа 1918 года. После выстрела Каплан и убийства Урицкого воцарилась в России однопартийная система, не стало ни одной не согласной с правительством газеты, прекратились бурные публичные прения в зале с фонтаном «Метрополя», где до того велись споры депутатов большевиков и социалистов-революционеров, меньшевиков, где произносил филиппики неукротимый Юлий Мартов, друг молодости «Старика». Воцарилось единовластие партии большевиков.
Поскольку не стало оппозиционных газет, постольку смогли старые большевики объехать редакции, где они не рисковали с рекомендациями быть спущенными с лестницы. Ну а партийные и советские средства массовой информации добил тогда же автор статьи «О характере наших газет», призвав их заниматься меньше политикой и больше экономикой: «Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое».
В жизни Ильича с осени 1918 года начался период постоянно усиливающейся изоляции. Все пошло с поиска новой летней резиденции взамен скромного, всем доступного Мальцебрадова с малым домом. За дело поначалу взялись старые партийцы, в частности, отстраненный от высшей власти бывший руководитель Моссовета товарищ Ногин. Вскоре у него перехватили инициативу глава Московского губернского исполкома Тимофей Сапронов и чекисты, в частности, комендант Павел Мальков.
«Нужно вывезти из Москвы Ильича в какое-нибудь укромное местечко!» — сказал Ногин, посоветовав, по сохранившейся наивности, Сапронову найти какую-нибудь крестьянскую избу. Тимофей Сапронов, как бывший пролетарий, работавший некогда на тушинском заводе «Проводник», вместо избы предложил «рабочую каморку» или какой-нибудь ему хорошо известный дачный домик заводской администрации.
Конечно, ни изба, ни каморка для того, кто минувшее лето коротал в шалаше, больше не подошли. Классовый, пролетарский подход сменился подходом чекистским, при всем почтении первого поколения большевиков к бедности. События дальше разворачивались так: Сапронову пришла в голову другая коммунистическая мысль — вместо избы и каморки, вместо интеллигентского домика подобрать помещичье имение, организовав при нем коммуну из партийцев. И поселить там под охраной вождя. Этой мыслью поделился с чекистом товарищем Беленьким, начальником личной охраны Ленина, появившейся после злосчастного выстрела. Абрам Беленький с Павлом Мальковым после осмотра Горок «были в восхищении от местности и, чем больше приближались к дому, тем больше она им нравилась, главным образом, с точки зрения охраны». Вот эти два чекиста, Беленький и Мальков, решили: «Горкам быть!»
«Его перевезли в Горки, в бывшее имение Рейнбота, бывшего градоначальника Москвы», — пишет Н.С. Крупская.
В Подмосковье было много прекрасных аристократических и купеческих усадеб. Горки отличались тем, что последняя владелица из рода купцов Морозовых перед революцией не только капитально отремонтировала дом, но и оснастила его всеми новинкам комфорта — ваннами, электричеством, горячей водой, телефоном, канализаций. Обычно о Горках пишут, что это бывшая усадьба градоначальника Рейнбота, но градоначальник стал здесь жить, когда женился на богатейшей Морозовой, у него бы жалованья не хватило на то, чтобы содержать такую усадьбу.
После революции песенка Зинаиды Морозовой, несмотря на то, что свой особняк на Воздвиженке она, по широте души, свойственной многим Морозовым, предоставляла для собраний большевикам, была спета. Горки, оставшись без хозяев, начали приходить в упадок, подвергаться разграблению, как все подмосковные усадьбы. «Из-за того, что на зиму не была спущена из труб вода, они все полопались», — пишет Сапронов в очерке «Ленин в Горках». Трубы после этого, хотя их отремонтировали, постоянно протекали. Тепла, как прежде, не стало. Печей в доме, естественно, не было, только два декоративных камина. Их-то и затопили, после чего случился пожар.
К тому моменту, когда здесь поселился Ленин, в Горках существовал совхоз. Но товарищи, среди которых значились рабочие-латыши, якобы знавшие прибалтийские методы земледелия, возжелали преобразовать совхоз в «сельскохозяйственную коммуну имени Ленина», в чем нашли поддержку у вождя, который, по словам председателя губернского исполкома, «начал уже увлекаться сельскохозяйственными коммунами». С помощью Ильича трудящиеся совхоза, побывав в Кремле, добились своего, хотя Тимофей Сапронов всячески препятствовал, как глава губернской власти, их коммунистическому начинанию. И не зря.
В результате коммунизации «белье, находившееся в доме… коммуна между собой распределила, часть мебели из дому забрали и руководители коммуны обставили свои квартиры. Ковры, занавески, посуду, серебро, ножи, вилки и прочие вещи тоже распределили и несколько возов совсем из совхоза увезли в Прибалтику». Такие вот, по словам Тимофея Сапронова, были коммунары. (Самого его, как и Абрама Беленького, расстреляли в годы «большого террора».)
Потерю в Горках быстро возместили, поскольку этого добра — посуды, мебели — у чекистов было навалом в царских дворцах Кремля. «…Я вихрем вылетел из комендатуры и кинулся в Большой дворец, там, в гардеробной Николая II, лежали самые лучшие подушки. Ворвавшись во дворец, ни слова не отвечая на расспросы перепуганных служащих, я вышиб ногой запертую на замок дверь гардеробной, схватил в охапку несколько подушек и помчался на квартиру Ильича», — так описывает комендант Кремля один из своих визитов в кладовую, который произошел в день покушения Каплан.
Таким образом Владимир Ильич стал жителем Горок. Тимофей Сапронов хотел поручить охрану… тушинским рабочим, но Дзержинский не согласился и выделил десять сотрудников ВЧК. «Встретила охрана Ильича приветственной речью и большим букетом цветов. И охрана, и Ильич чувствовали себя смущенными. Обстановка была непривычная. Мы привыкли жить в скромных квартирах, в дешевеньких комнатах и дешевых заграничных пансионах, и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет, и умер; но и маленькая комната имела три больших окна и три трюмо. Лишь постепенно привыкли мы к этому дому. Охрана тоже не сразу освоила его», — пишет Надежда Константиновна. Кстати, именно охрана и затопила декоративный камин.
Да, все смущались, жались и отирались по углам, но никуда из Горок уезжать не спешили. Смущались, как все нормальные люди, попав в чужой дом, особенно когда оказываешься в нем без приглашения. Смущение быстро улетучилось. Богатейшая, хотя и основательно пограбленная усадьба стала загородным местом жительства вождя пролетариата. За ним другие подмосковные усадьбы начали прибирать к рукам соратники, не сразу, конечно, постепенно, смущаясь и извиняясь. Но факт: дорогу к привилегиям проторил основатель партии и Советского государства.
За все время болезни, а начала она подбираться к Ленину на первом году власти, он постоянно лечился в домашних условиях, только однажды его поместили в стационар, в палату Боткинской больницы, чтобы извлечь из тела попавшую в момент покушения пулю, полагая, что от нее происходят головные боли.