И здесь наблюдаем знакомую ситуацию: чем лучше был медицинский уход за вождем, тем хуже становилось пациентам остальных больниц, где не хватало самого необходимого: лекарств, бинтов, ваты, врачей и сестер, мобилизованных в Гражданскую войну, когда один получал приказ на запад, другой на восток.
Поздней осенью 1918 года на охваченную войной страну набросились вши, вирусы и микробы, начались эпидемии страшных болезней. Они захватили не только Россию, но и территорию Кремля. Срочно военные врачи оборудовали госпиталь для тифозных больных, устроили «проходную баню» с дезинфекционной камерой, где перемыли всех солдат и обитателей Кремля, пережарив их одежду. Для служащих правительственных учреждений, живших вне стен Кремля, организовали в Замоскворечье спецбольницу. «Пусть санитарные учреждения, которые несомненно возникнут в Кремле, будут при Управлении делами Совнаркома», — решил Ильич. Сказано — сделано. Таким образом появилось Лечебно-санитарное управление Кремля, «кремлевка», лечившая высшую партийную и государственную номенклатуру.
Такие метаморфозы. Система сильнее любого человека, даже такого доброжелательного и лично скромного, как Ленин. Группа охраны из десяти человек размножилась, стала в конце концов «девяткой» КГБ. В демократической Москве два главных управления охраны. Госпиталь на десять человек породил Четвертое главное управление, объединившее комплекс больниц, поликлиник, здравниц. Склад ВЧК трансформировался в закрытые магазины и столовые. После визита портного к вождю появились мастерские, выполнявшие заказы товарищей из ЦК и правительства. Не терпящий славословия лидер породил культ вождей, превзошедший культ фараонов и богов.
Красная Москва во мгле
Перефразирую известные слова английского фантаста, название его книги, написанной после посещения России, которую он увидел во мгле. Принявший Герберта Уэллса вождь предстал в глазах писателя «кремлевским мечтателем», видевшим над Россией электрические алмазы вместо звезд.
Ильич любил мечтать, смотреть в ночное чистое небо. За этим занятием застала его однажды вошедшая в кабинет Александра Коллонтай, назначенная народным комиссаром государственного призрения. Она, не увидев его за письменным столом, подумала было, что в комнате никого нет.
«Но Владимир Ильич стоял спиной ко мне у окна, а в окне светилось морозное небо, звездное.
Услышав, что кто-то вошел, он быстро обернулся.
— Звезды, — сказал он, показав головой на небо. Будто еще не оторвался от каких-то своих, ему одному известных дум. И тотчас перешел на деловой тон».
Какие были думы у Владимира Ильича, когда смотрел на неподвластные ему небесные тела, мы никогда не узнаем. Ясно только, что и он подвергался их притяжению.
Другой подобный случай тоже относится к питерскому периоду.
«Ходим мы по Неве. Сумерки. Над Невой запад залит малиновым цветом питерского заката. Мне этот закат напоминает первую встречу с Ильичом на блинах», — пишет Крупская, вспоминая, как услышала впервые в тот вечер рассказ о казненном брате будущего мужа. А Ильич, любуясь малиновым закатом, думал о своем, мечтал в конце зимы 1918 года — о революции в Германии.
Есть еще одно воспоминание очевидца, заставшего главу правительства за созерцанием пейзажа за окном, на сей раз не вечером, а утром.
«Как-то зашел к Владимиру Ильичу в кабинет в девять утра, — пишет управляющий делами. — Солнце ярко освещало комнату и обширную площадь внутри Кремля. Снегу не было. Мороз был восемнадцать градусов. Владимир Ильич стоял у окна и смотрел вдаль.
— Посмотрите, — сказал он, — какое ужасное положение. Бесснежный здоровенный мороз с ветром, а над Москвой не видно ни одной трубы, из которой шел бы дым. Стало быть, нет топлива, и люди мерзнут… А у нас „испанка“, сыпной тиф… Бани, прачечные, значит, тоже станут…
— Да уже стоят, — уточнил управделами и тотчас нашел, как умелый придворный, виноватого. — Московский Совет еще не предпринял никаких решительных мер…»
Последовала команда: немедленно вызвать в Кремль отцов города.
В двенадцать часов дня собрались вызванные по срочному делу люди, которых, как пишет управделами, Ленин «упрекал в беспечности и в неумении вовремя заготовить топливо». По его команде государственная машина со скрежетом поехала, подминая под себя подмосковные заповедные дубравы, боры, где сотни лет никто не имел права рубить лес. Разрешили топить заборами, непременной принадлежностью каждого московского владения, ломать сараи и конюшни, где не стало лошадей, подохших от голода. И брошенные дома…
Впервые в истории города позволили каждому человеку с топором «начать вырубку леса в подмосковной полосе», то есть там, где никогда предки заготовкой дров не занимались, понимая без экологов, что этого ни под каким видом делать нельзя. Стволы затрещали в Лосином Острове, Измайлове, во всех окружающих город зеленых массивах, которые числились в собственности Рюриковичей, охотившихся в них со времен великих князей и Ивана Грозного, и триста лет принадлежали Романовым.
Можно было разбирать «деревянные заборы, и деревянные дома на окраинах и в переулках, преимущественно там, где предстояло строительство новых домов, пустить на слом старые баржи, стоявшие на Москве-реке», — пишет участвовавший в совещании управделами. Он, как всегда, описывая ужасное положение, в какое попали по воле его партии Россия и Москва, приукрашивает жуткую картину. Кто тогда думал о строительстве новых домов? В городе, где даже в годы мировой войны не прекращалось возведение зданий, о чем свидетельствуют сохранившиеся на фасадах даты, сооружались крупнейшие в Европе Казанский и Киевский вокзалы (последний построен в 1917 году, тогда над ним поднялся стеклянный купол, созданный замечательным инженером Шуховым). Строительство полностью прекратилось. Все архитекторы, подрядчики, преуспевавшие прежде, оказались у разбитого корыта. Даже покрыть крышей возведенные стены многоэтажных коробок не стало никакой возможности.
Разбирали опустевшие строения не только на окраинах, но и в центре, откуда начался исход жителей, объявленных эксплуататорами, «лишенцами», то есть лишенных прав, защиты закона. Перед боями 1917 года в Москве насчитывалось два миллиона жителей, за годы войны население резко возросло за счет притока эвакуированных и беженцев из Варшавской губернии, других земель империи, попавших под оккупацию или оказавшихся в прифронтовой полосе.
В этой ситуации, созданной самим Лениным, он проявил, как казалось его приверженцам, свойственную ему мудрость. Цитирую В.Д. Бонч-Бруевича:
«Владимир Ильич… решительно восстал против вырубки бульваров, скверов, садов, Сокольников, Садового кольца, Нескучного сада, Петровско-Разумовского и тому подобных мест, на чем настаивали некоторые участники заседания…»
…С Садовым кольцом, Зубовским, Смоленским бульваром, с зеленью, что росла здесь прежде, разобрался в тридцатые годы Сталин, когда лично взялся наводить порядок в запущенном городском хозяйстве.
— Ну, как дела, что говорят в Москве? — будучи в хорошем расположении духа, спросил вождь у авиаконструктора Александра Яковлева, принимая его в кремлевской квартире и угощая чаем.
— Мне кажется, сейчас один из самых злободневных вопросов — это уничтожение бульваров на Садовом кольце. Москвичи очень огорчены и ломают голову: для чего это сделано. Ходит множество слухов и версий.
Неробкого десятка конструктор назвал одну из них:
— Говорят, что Сталин не любит зелени и приказал уничтожить бульвары.
Что ответил возмутившийся по этому случаю генсек?
— Никому мы таких указаний не давали. Разговор был только о том, чтобы привести улицы в порядок и убрать чахлые растения, которые не украшали, а уродовали вид города и мешали движению.
Такими чахлыми растениями показались Сталину деревья на Первой Мещанской улице (ныне проспект Мира), по которой часто проезжал. Их срубили под корень… Ну а бульвары Садового кольца вырубили потому, что они «мешали движению». Такую же операцию Хрущев и Булганин, управлявшие Москвой, собирались провести на Бульварном кольце, расширив таким варварским способом проезжую часть.
Вот тут-то проявил Иосиф Виссарионович, как некогда Владимир Ильич, мудрость.
«Думаю, до этого не дойдет. Как, Молотов, не дадим в обиду Тверской бульвар? — улыбнулся Сталин», — цитирует вождя авиаконструктор, поверивший, что якобы Садовое кольцо вырубили без его ведома, что отцы города превратно истолковали его слова, перестарались. Верил, как другие, и тому, что чекисты Ягода и Берия, наркомы НКВД, превратно истолковывали мудрые сталинские указания, расшибали, как дураки, лбы, «перегибали», налево и направо рубя головы, точно так же, как Хрущев и Булганин рубили бульвары.
Когда Москва вырубала леса, озаботились заготовкой дров в самом Кремле. Сюда завезли шпалы, сложив штабелями напротив Большого Кремлевского дворца. Вот тут-то еще раз представилась возможность Владимиру Ильичу проявить государственную мудрость, распорядившись срочно вернуть шпалы железнодорожникам, которым нечем было ремонтировать пути.
В квартире главы правительства было прохладно, Ленин и его семья не роптали, терпели, как все. Не вынесла испытания морозом домашняя работница Саша. Тайком от хозяев пожаловалась коменданту. Каким образом вышел он из положения, Павел Мальков не пишет, но проблему в бывшей квартире прокурора судебной палаты, ставшей жилищем главы рабоче-крестьянского правительства, решил.
Москва мерзла несколько зим, перейдя с традиционного отопления на «буржуйки», железные печурки, устанавливаемые в одной из комнат квартиры, куда переселялась вся семья, чтобы согреться.
Не стало света. Еще раз процитирую Павла Малькова:
«В 1918–1919 годах время от времени бывали перебои с подачей электроэнергии, и порою здания Кремля погружались в темноту. Только здания, так как улицы освещались тогда в Кремле не электричеством, а газовыми фонарями, которые специальный фонарщик каждый вечер зажигал, а по утрам гасил».