2458.
Советская делегация отклонила предложенную Лондоном схему. Переговоры зашли в тупик. Вот только германская делегация, остановившаяся в отеле «Эдем» в близлежащем Рапалло, об этом не знала, поскольку в «Альбертис» ее не приглашали. Напротив, у немцев было полное впечатление, что Запад готов вот-вот прийти к соглашению с Россией на антигерманской основе, что окончательно отодвинуло бы Берлин на обочину мировой политики. Российские дипломаты своих немецких коллег в этом не разубеждали. Более того, в ночь на Пасху – 16 апреля – Иоффе телефонным звонком устроил в «Эдеме» побудку и, сообщив об успехе переговоров на вилле Ллойд Джорджа, предложил срочно подписать двусторонний договор. Проведя «пижамное совещание» – в халатах и пижамах, – немцы согласились. Вынутый из портфеля Чичерина договор перед рассветом был подписан. Стороны отказались от претензий, возникших из состояния войны; возобновлялись дипломатические и консульские отношения, устанавливался принцип наибольшего благоприятствования в торговле.
Ленин, узнав об этом 18 апреля, немедленно пишет Сталину, Каменеву и Троцкому: «Телеграмма Литвинова о подписании соглашения с Германией ставит вопрос, целесообразно ли это печатать немедленно или отложить до некоторого выяснения того обстоятельства, неизбежен ли разрыв в Генуе. Думаю, что этот вопрос надо решить сегодня же». Политбюро сработало оперативно. Уже на следующий день сообщение о заключении Рапалльского соглашения было опубликовано в «Известиях». Получив такую жирную синицу в руках, как Рапалло, Ленин взял курс на сворачивание Генуи. И 21 апреля новая инструкция Чичерину: «Мы не должны бояться срыва конференции. На признание частных долгов идти ни в коем случае нельзя»2459.
Узнав о Рапалльском договоре, заложившем формальный альянс «сердитой Германии и голодной России», западные делегации были в шоке и даже попытались добиться его немедленной отмены. Немецкую делегацию в наказание исключили из состава комиссии по рассмотрению русского долга. Киссинджер справедливо замечал: «Взаимопонимание, достигнутое в Рапалло, оказалось тактически полезным: у западных демократических стран сдали нервы»2460. Но Россия и Германия остались непреклонными, понимая, что от Генуи им в любом случае ждать нечего. Москва даже еще больше ужесточила свою позицию, рекламируя Рапалльский договор как прецедент и образец урегулирования.
А 30 апреля Ленин направил телеграмму Чичерину: «Новая конференция месяца чрез три для нас самая выгодная вещь. Не берите на себя при закрытии Генуэзской конференции ни в коем случае ни тени финансовых обязательств, никакого даже полупризнания долгов и не бойтесь вообще разрыва…» Союзные страны смогли, наконец, договориться и 3 мая предъявили совместный меморандум с требованием уплаты Москвой долгов и обязательств царского и Временного правительств, возвращения национализированной собственности иностранцам, отклонив при этом претензии России на возмещение ущерба от интервенции и блокады. Ленин инструктирует главу советской делегации: «Немедленно рвите и скорее на новом меморандуме союзников, ибо на уступку собственникам мы не пойдем, а лучше момента не найти. Оттяжки ослабляют нас. Имея в руках германский договор, мы ни за что не откажемся теперь от длительной попытки стоять только на его основе. Начните архиосторожно флиртовать с Италией отдельно». Диалог об аналогичном с Рапалльским договоре был начат с Италией, и он был бы заключен, если бы к власти там – очень не вовремя – не пришел Муссолини.
Девятого мая председатель СНК подтверждал Чичерину, что «всего правильнее для нас построить теперь всю международную политику на том, чтобы в течение известного периода не менее нескольких месяцев строить все и вся только на базе русско-немецкого договора, объявив его единственным образцом, от коего мы отступим лишь исключительно из-за больших выгод»2461. В 1922 году на Германию пришлась уже треть советского импорта. «Крупп» начал налаживать производство снарядов, гранат, артиллерийских орудий, в Россию было привезено 3/5 всех производственных мощностей «Юнкерса». Начался обмен развединформацией о военных приготовлениях Польши и Франции. Но отношения с Берлином носили исключительно теневой характер. Ленин предупредит Сталина и Каменева: «С Германией теперь надо быть “мудрым аки змий”. Ни слова лишнего. Не “дразнить” зря ни Франции, ни Англии… Ни слова с призывом не исполнять Версальского договора… P. S. Чем ближе крах, тем осторожнее!!!»
После Рапалло Генуэзская конференция по инерции катилась еще больше месяца, после чего трансформировалась в конференцию на уровне экспертов, начавшуюся летом 1922 года в Гааге и тоже не принесшую существенных результатов, ни в деле политического признания России, ни на ниве развития внешнеэкономической деятельности.
Ферстер и Клемперер прописали Ленину снотворное и сосудорасширяющее, посоветовали уехать на отдых в горы. Четвертого апреля Ленин вновь уехал в Корзинкино, запасшись вероналом (снотворное) и сомнацетином (сосудорасширяющее). Но покоя ему не дали. Дзержинский писал: «…Мне кажется, стоит Вам из Корзинкино уехать, и я думаю, что можно сейчас вернуться в Горки, хотя там не произведены еще работы. Я опасаюсь Вашего пребывания сейчас в Корзинкино, так как враги наши об этом знают и между собой об этом говорят»2462.
Ленин теперь просил Беленького и Орджоникидзе найти ему подходящее место для лечения на Кавказе, а также обеспечить условия для проезда и работы: «Охрана поезда на особых участках, вагон с вооруженным отрядом. Телеграфная связь и радио. Шифр и шифровальщик». Требовалось также безукоснительное поступление на место отдыха информации, как то: книги по экономике, журнал «Экономическая жизнь», отчеты областных, губернских и уездных экономических советов, бюллетени и отчеты Госплана, протоколы ПБ, копии с бумаг замов. А также поставки канцпринадлежностей и медикаментов2463. 6 апреля Ленин приехал на заседание Политбюро. Вечером он встретился с Орджоникидзе, чтобы обсудить, где бы на Кавказе можно подлечиться и отдохнуть.
Седьмого апреля пишет Орджоникидзе: «Нервы у меня все еще болят, и головные боли не проходят. Чтобы испробовать лечение всерьез, надо сделать отдых отдыхом… Признаться должен откровенно, что недоверия к “окраинам” у меня чрезвычайно много; от этого недоверия (и от больных нервов) я прямо-таки ожидаю, что выйдет какой-нибудь “анекдот” вместо всякого лечения. Даже здесь под Москвой мне случалось видеть, как, после кучи обещаний получались “анекдоты”, для исправления коих оставалось одно: уехать из назначенного места назад в Москву и дожидаться там “устранения анекдотов”. А из-под Тифлиса или из-под Новороссийска “назад в Москву” не уедешь. Боюсь я, признаться, дальней поездки: не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки да склоки вместо лечения нервов»2464.
Орджоникидзе работал над поиском места для отдыха Ленина, предлагая варианты. Ленин и врачи забраковали Абастуман (высок, «гроб»), Бакуриани (и высоко, и не благоустроено), Красную Поляну (слишком жарко и в котловине), все Черноморское побережье (море нежелательно для Надежды Константиновны). Подходили Кисловодск, Боржоми, Нальчик2465. Однако вскоре поездка на юг перенеслась на конец мая. А 23 апреля Ленин просил Уншлихта подыскать ему место отдыха на Урале2466.
Готовясь к длительному отдыху, Ленин особое внимание уделил работе своих заместителей в СНК и СТО. В написанном им 11 апреля проекте постановления на эту тему он настаивал, что главное в их деятельности «состоит в проверке фактического исполнения декретов, законов и постановлений; в сокращении штатов совучреждений, в надзоре за упорядочением и упрощением делопроизводства в них; в борьбе с бюрократизмом и волокитой». Ленин также предлагал: «Разгрузка СНК и СТО в максимальной степени от мелочных вопросов, разрешение которых должно происходить частью (и преимущественно) в порядке ведомственного управления… Приблизительно 9/10 труда замы должны уделять хозяйственным наркоматам, 1/10 – остальным».
Обязанности между замами «на ближайшие месяцы, впредь до особого постановления» распределялись так: «Тов. Цюрупа председательствует в Большом СНК (после 2-х часов заседания председательствование передается т. Рыкову)… Тов. Цюрупа подписывает для печати постановления Большого СНК и телеграфные распоряжения от его имени, а равно наблюдает за комиссиями Большого СНК и Малого СНК и за работами Малого СНК… Тов. Рыков председательствует в пленарных заседаниях СТО, подписывает для печати его постановления и телеграфные распоряжения»2467.
Троцкий не вытерпел и 18 апреля ответил письмом, в котором вновь раскритиковал всю ленинскую систему управления: «Поставленные задачи настолько универсальны, что это равносильно тому, как если бы не было поставлено никаких задач. Замы должны стремиться, чтобы во всех областях и во всех отношениях все было хорошо – вот к чему сводится проект постановления… И главное – не вижу по-прежнему того органа, который фактически изо для в день руководит хозяйственной работой… Таким учреждением должен быть Госплан». На следующий день Троцкий усилил атаку на Ленина: «Нужна система в работе. Между тем пример бессистемности – и это самое важное и самое опасное – идет сверху»2468.
Нельзя сказать, что Троцкий был не прав. Назвать стиль управления Ленина системным, действительно, можно было только от безоглядной к нему любви. Как, впрочем, и стиль Троцкого. Но с его замечаниями, естественно, председатель СНК не согласился и 5 мая ответил не менее резко: «Замечания т. Троцкого частью тоже неопределенны… и не требуют ответа, частью возобновляют наши разногласия с т. Троцким, многократно уже наблюдавшиеся в Политбюро»2469. Ленинские предложения приняли без учета замечаний Троцкого.
Ленину становилось все хуже. Преходящие нарушения мозгового кровообращения, апатия, навязчивые состояния, слабость. По Москве поползи слухи, что Ленин впал в запой или сошел с ума. Поставив под сомнение до тех пор основной диагноз – переутомление, – немецкие врачи решились извлечь из его шеи пули Каплан.