2580.
Ленин 15 декабря сначала продиктовал записку Троцкому: «Я считаю, что мы вполне сговорились. Прошу Вас заявить на пленуме о нашей солидарности. Надеюсь, пройдет наше решение, ибо часть голосовавших против в октябре теперь переходит частью или вполне не нашу сторону». А затем надиктовал добавление, где основная мысль: «Я убежден, что если нам грозит опасность провала, то гораздо выгоднее провалиться перед партсъездом и сейчас же обратиться к фракции съезда, чем провалиться после съезда»2581.
Записки о монополии внешней торговли Троцкий будет использовать для доказательства его альянса с Лениным, направленного против Сталина и «Тройки». Основание слабое. Не Сталин был противником Ленина в вопросе о монополии – имелись другие мишени. К тому же, замечал Ярославский, «Ленин неоднократно в таких случаях обращался к отдельным членам ЦК, обеспечивая определенную поддержку своим предложениям. Говорить на основании такого соглашения по данному вопросу с тов. Троцким о блоке против Зиновьева и Каменева Ленина с Троцким вообще было бы совершенно неправильно»2582.
Затем Старик попытался написать письмо Сталину, но, по записи дежурных врачей, «секретарша разобрать не смогла, и ВИ пришлось его продиктовать»2583. В ПСС значится как надиктованное по телефону. «Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно. Кончил также соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли. Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере, это невозможность выступить на съезде Советов. Во вторник у меня будут врачи, и мы обсудим, имеется ли хоть небольшой шанс на такое выступление. Отказ от него я считал бы для себя большим неудобством, чтобы не сказать сильнее. Конспект речи у меня был уже написан несколько дней назад. Я предлагаю поэтому, не приостанавливая подготовки для выступления кого-либо другого вместо меня, сохранить до среды возможность того, что я выступаю сам, может быть, с речью, сильно сокращенною против обычного, например, с речью в три четверти часа. Такая речь нисколько не помешает речи моего заместителя (кого бы Вы ни уполномочили для этой цели), но, думаю, будет полезна и политически и в смысле личном, ибо устранит повод для большого волнения». И через какое-то время сделал добавление: «Я решительно против оттяжки вопроса о монополии внешней торговли… Уверен, что Троцкий защитит мои взгляды нисколько не хуже, чем я, это – во‑первых; во‑вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева, подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение; третье, и самое главное: дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу»2584.
В ночь на 16-е произошел новый удар. В 11 утра у постели Крамер и Кожевников. «Вид у ВИ плохой, утомленный. ВИ сообщил, что ночью, около часа, у него случился паралич правых конечностей, который продолжался 35 минут. Речь не была затронута. Затем движения стали восстанавливаться. В правых конечностях значительное ослабление силы и некоторое нарушение координации. Движения все возможны, но они совершаются медленно и неуклюже… Писать может только крайне медленно, причем буквы очень мелкие, лезут одна на другую… Речь не расстроена»2585. Врачи вновь настаивали на отъезде в Горки, постельном режиме и полном отказе от работы. Ленин по инерции отказывался.
Продиктовал Крупской послание для Каменева, Рыкова и Цюрупы, главное в котором: «Госплан надо отдать Рыкову»2586. Фотиева записала, что в тот день «ВИ ни разу не звонил и никаких распоряжений не делал. Вечером позвонила Надежда Константиновна и просила сообщить И. В. Сталину от имени ВИ, что выступить на съезде Советов он не сможет. На мой вопрос, как чувствует себя ВИ, сказала: “Средне, по внешности ничего, а вообще сказать трудно”»2587.
Пленум ЦК собрался 18 декабря. На утреннем заседании, как Ленину и обещали, подтвердили «безусловную необходимость сохранения и организационного укрепления монополии внешней торговли». На вечернем заседании приняли ленинские предложения по созданию СССР. И тот же пленум возложил на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина в соответствии с рекомендациями доктора Ферстера. Задача была не простой.
Девятнадцатого декабря у Ленина поднялась температура, но терапевт Гетье не нашел ничего сверхтревожного. 20-го приехал вновь из Германии Ферстер. Записала Мария Ильинична: «Рекомендации те же, что у отечественных эскулапов – постельный режим, отдых. Ферстер не возразил против того, чтобы он надиктовал записку»2588. Но встречи были запрещены. Ленин возмущался. Крупская разделяла его возмущение. В 1935 году она расскажет: «Когда врачи запретили чтение и вообще работу, думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне о своем критическом отношении к этому запрету:
– Ведь они же (и я сам) не могут запретить мне думать»2589.
Но информация о пленуме ЦК до Ленина доходит. 21 декабря Троцкому была отправлена записка: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции». Над текстом Крупская написала: «Лев Давидович! Профессор Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам». После текста добавила: «ВИ просит также позвонить ему ответ. Н. К. Ульянова»2590.
Полагаю, Надежде Константиновне льстила возможностью вновь, как во времена юности и эмиграции, играть роль главного, если не единственного политического помощника мужа. Возможно, понимая, что без политики Ленин долго не протянет, она с соблюдением ей хорошо знакомых норм конспирации и в нарушение предписаний врачей и ПБ обеспечивала связь Ленина с внешним миром.
В тот день Сталин был на заседании Оргбюро, которое утвердило отчет Дзержинского о проверке в Грузии. Орджоникидзе отделался легким испугом, более того, было принято решение о смещении Мдивани и его сторонников со всех постов в Грузии. Ближе к ночи Сталин получает записку от Каменева: «Сегодня ночью звонил мне Троцкий. Сказал, что получил от Старика записку, в которой Старик, выражая удовольствие принятой пленумом резолюцией о Внешторге, просит, однако, Троцкого сделать по этому вопросу доклад на фракции съезда и подготовить тем почву для постановки этого вопроса на партсъезде. Смысл видимо в том, чтобы закрепить сию позицию». В ответе Сталин старался сохранить спокойствие: «По-моему следует ограничиться заявлением в твоем докладе, не делая демонстрации на фракции, как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера»2591.
Но Молотов рассказывал, что Сталин был в ярости, и вся она в итоге выплеснется на Крупскую:
– Я не буду ходить перед ней на задних лапках! Спать с Лениным, еще не значит разбираться в болезнях и ленинизме! Из-за того, что она пользуется с Лениным одним нужником, я не могу ценить ее так же, как его!2592
В таком настроении Сталин снял трубку, позвал к телефону Крупскую, отчитал ее и пригрозил партийными санкциями. Правда, потом, в объяснении Ленину, который уже не сможет с ним ознакомиться, Сталин утверждал, что не переходил грани приличия и «сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое и непозволительное».
Но Крупская восприняла разборку иначе. «Надежду Константиновну этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.», – свидетельствовала Мария Ильинична. Крупская жаловалась Каменеву (письмо датировано 23 декабря): «Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку ВИ с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину… О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина… Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».
Сталин перед Крупской извинится, хотя и не совсем понятно когда. Мария Ильинична подтверждала, что «через несколько дней… Сталин действительно звонил и, очевидно, старался сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н.К. его выговором и угрозой». Как казалось, «инцидент был исчерпан». Ленину тогда, похоже, Крупская об инциденте не рассказывала. После очередного визита Ферстера он вечером настоял на приглашении Фотиевой и продиктовал ей:
– Не забыть принять все меры и достать – доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам. Эта записка вне дневника. Ведь вы понимаете? Понимаете? И я надеюсь, что Вы это исполните.
Велел хранить в абсолютной тайне»2593. Яд должен был обеспечить тот же Сталин.
Завещание
В позднее советское время по всех библиотеках в свободном доступе на полках стояло Полное собрание сочинений Ленина. И по затрепанности корешков хорошо было видно, что именно из его наследия пользуется наибольшим интересом у трудящихся и исследователей. Мой зоркий глаз во всех многочисленных библиотеках, где довелось бывать, замечал безусловное предпочтение к томам 45 и 54. Там напечатаны последние труды и последние письма и записки Ленина. Под его «Завещанием» обычно понимали все диктовки после декабрьского удара. А часто – более узко – то, что принято называть «Письмом к съезду», то есть три диктовки – 23 декабря, 24–25 декабря и 4 января, где, в частности, предлагалось переместить Сталина с поста Генерального секретаря.