Ленин мог, казалось, понимать других, но не был способен ничего сформулировать. «Весь лексикон его был только несколько слов, – описывал Розанов трагизм положения. – Иногда совершенно неожиданно выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность» – и некоторые другие. Этим своим обиходным словам ВИ старался дать тот или другой смысл, помогая жестами, интонацией. Жестикуляция порой бывала очень энергичная, настойчивая, но понимали ВИ далеко не всегда, и это доставляло ему не только большие огорчения, но и вызывало порой, особенно в первые 3–4 месяца, припадки возбуждения. ВИ гнал от себя тогда всех врачей, сестер и санитаров. В такие периоды психика ВИ была, конечно, резко затемнена, и эти периоды были бесконечно тяжелыми и для Надежды Константиновны, и для Марии Ильиничны, и для всех нас»2704. В конце апреля – начале мая зарубежные светила медицины стали разъезжаться. Дежурили по двое или по трое: Нонне и Осипов, Гетье и Розанов, Нонне и Бехтерев.
Ленина 14 мая вынесли в Кремле на веранду. Доктора рекомендовали переехать в Горки. На следующий день подготовили машину: приспустили колеса, чтобы меньше трясло, сняли переднее сиденье, положили надувной матрас и положили на него Ленина, предварительно накачав снотворными. За полтора часа, что заняла дорога до Горок, он не проснулся. Там Ленин знаками показал, где хотел бы жить, выбрав свою первоначальную маленькую комнату с видом на село Горки.
Доктор Осипов замечал: «В Горках началось постепенное оправление, и к концу мая он чувствовал себя уже настолько хорошо, что начал интересоваться восстановлением речи»2705. Ферстер вернулся 17 мая и тоже констатировал улучшение состояния по сравнению с московским. И именно он начал занятия по восстановлению речи. А с 19 мая к этим усилиям присоединился крупнейший специалист в этой области доктор Доброгаев. Учили звукам и простейшим словам, которые Ленину уже давались к его вящему удовольствию2706.
Занятия эти, видела Крупская, «велись регулярно почти в течение месяца и имели успех. К этому времени ВИ прекрасно мог понимать речь окружающих и даже мог сам повторять слова. Но около 22 июня начинается новое и последнее обострение болезни, которое продолжалось около месяца. У него было в то время состояние возбуждения, были иногда галлюцинации, он страдал бессонницей, лишился аппетита, ему трудно было спокойно лежать в постели, болела голова, и он только тогда несколько успокаивался, когда его в кресле возили по комнате»2707. Лето было дождливым. Врачи и домашние своим мельтешением страшно раздражали. Ленин уходил в себя, прятался под простыню и тихо разговаривал сам с собой. Приступы беспокойства, возбуждения, замутнения сознания еще повторялись, и в такие моменты он всех гнал от себя.
И, похоже, Ленин сам себе наметил план выздоровления. Он начал целенаправленно разминать ноги. Вставать с кровати, пытаться двигать неподвижной правой ногой. Потом делать несколько шагов, держась за что-то. Затем его основным гимнастическим снарядом стала лестница.
В середине июля он даже выразил желание перебраться в комнату Крупской, которая замечала: «Прекратились всякие боли, явился нормальный крепкий сон, вошел в норму желудок, стала правильнее работать левая рука, явилась возможность не только сидеть, но и ходить, сначала опираясь на санитара, потом самостоятельно с палочкой, стала улучшаться речь, и в связи с этим совершенно изменилось настроение». И стал к обеду спускаться в столовую, а в редкие в то лето солнечные дни – на веранду. О том, что было с ним раньше, Ленин «старался впоследствии не вспоминать – не ходил в ту комнату, где он лежал, не ходил на тот балкон, куда его выносили первые месяцы, старался не встречаться с сестрами и теми врачами, которые за ним тогда ухаживали».
А в конце июля и вовсе сбежал из главного здания и поселился на три дня у Преображенского, своего алакаевского знакомого. Тот управлял местным совхозом и жил рядом. «Услышал Ильич, что во флигеле теперь живет Алексей Андреевич, и рванулся туда, – рассказала Крупская. – Помогли ему взобраться по лестнице, крепко обнял он Преображенского, сел около него и стал говорить… Слов у Ильича не было, мог только говорить “вот”, “что”, “идите”, но была богатейшая интонация, передававшая все малейшие оттенки мысли, была богатейшая мимика»2708. Еле уговорили вернуться домой.
Через два дня – 25 июля – у Ленина был другой Преображенский – Евгений Алексеевич, который описал увиденное в письме Бухарину: «На расстоянии шагов 25-ти вдруг он меня заметил, к нашему ужасу, стал прижимать руку к груди и кричать: “Вот, вот”, требовал меня… М.И., взволнованная, говорит: “Раз заметил, надо идти”… Подошел. Он крепко мне жал руку, я инстинктивно поцеловал его в голову. Но лицо! Мне стоило огромных усилий, чтобы сохранить взятую мину и не заплакать, как ребенку. В нем столько страдания, но не столько страдания в данный момент. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время… Через минут пять меня позвали за стол пить вместе с ним чай. Он угощал меня жестами малиной и т. д., и сам охотно пил из стакана вприкуску, орудуя левой рукой. Говорили про охоту и всякие пустяки, что не раздражает. Он все понимает, к чему прислушивается. Но я не все понимал, что он хотел выразить»2709.
В сильном возбуждении, 31 июля Ленин потребовал, «чтобы не ходили к нему больше врачи – потом пускал к себе еще некоторое время профессора Осипова… Последние месяцы врачи наблюдали ВИ лишь из соседней комнаты». Постоянный медперсонал был сокращен до трех человек – молодого выпускника медицинского вуза Николая Семеновича Попова, фельдшера Владимира Александровича Рукавишникова и студента Казимира Римши (он же Зорька). Ленин на них реагировал хорошо, поскольку ему объяснили, что это не какие-то буржуазные специалисты, а преданные партийцы новой генерации. «По саду возил ВИ в кресле и ездил с ним на охоту заведующий охраной Петр Петрович Пакалн»2710.
Прогуливаясь с супругой в саду 2 августа, Ленин стал от нее что-то требовать, произнося звуки. Догадались, что речь шла об азбуке. И что учительницей должна стать Крупская. Та вспомнила молодость, получая специальные консультации от профессуры. Занимались по складной азбуке. Вновь сначала произносил звуки, потом слоги, потом некоторые односложные слова. Вспоминает фельдшер: «Рука, рот, кот, нога, рога, уха. Конец лета запомнился тем, что Ленин сам – ни за кем не повторяя – произнес слово “утка”. Дневная норма повторяемых-произносимых слов доходит до тридцати»2711.
«Тут нам всем приходилось думать только о том, как отвлечь его чем-нибудь от напряженной работы, иначе он способен заниматься целыми днями. За пять месяцев – с августа по январь – он сделал такие большие успехи, что все мы, находившиеся около него, верили в то, что летом 1924 года он уже будет свободно говорить…»2712 Ленин любил, чтобы вечерами ему что-нибудь вслух читали: в фаворе были Демьян Бедный, стихи революционных поэтов, Беранже. Несколько вечеров подряд слушал «Мои университеты» Горького. Читал и сам2713. Или делал вид, что может читать. «И тогда (это было 10-го августа) он настоял, чтобы ему давали газету. Газету он читал ежедневно, вплоть до дня смерти, сначала «Правду», а потом просматривал и «Известия».
Восстановление произвольной речи шло тяжело. Ленин «мог повторять только односложные слова, а затем стали удаваться двухсложные и даже многосложные. Он мог уже различать буквы и прочитывать некоторые слова; ему показывали для этого рисунки, и при взгляде на них он мог называть изображенные на них предметы и даже произносил фразы… Были начаты упражнения в письме левой рукой, что, особенно в данном случае, является значительной трудностью, но ВИ удалось осилить это препятствие, и он мог недурно писать левой рукой – писал буквы и слова, и уже хорошо копировал слова»2714.
На консилиуме 13 августа с участием Ферстера, Готье, Осипова и Обуха было решено предложить перевезти Ленина в Крым, особенно с учетом дождей в Подмосковье. Крупская категорически этому воспротивилась.
16 августа возобновились автомобильные прогулки – медленные, вокруг усадьбы, с заездом в лес или к реке. Розанов не мог нарадоваться: «Свежий воздух, уход, хорошее питание делали свое дело, и ВИ постепенно поправлялся, полнел… Гуляли, пользовались каждым днем, когда можно было поехать в сад, в парк. Сознание полное. ВИ усмехался на шутки. Искали грибы, что ВИ делал с большим удовольствием, много смеялся над моим неумением искать грибы, подтрунивал надо мной, когда я проходил мимо грибов, которые он сам видел далеко издали. Дело шло хорошо, уроки речи давали некоторые определенные результаты, нога крепла, и настолько, что можно было надеть легкий, фиксирующий стопу аппарат»2715. Розанов со спокойной совестью уехал в августе в отпуск.
«Он героически переносил свою болезнь, настроение бывало хорошим, но временами он задумывался, – замечал Осипов. – Подойдете и видите, что он не с вами, где-то витает, не обращая внимания на окружающих; в эти моменты иногда вдруг на глазах ВИ появлялись слезы. Человеку было нелегко. Старались придумывать что-нибудь, привезли небольшой кинематограф из Москвы, показывали разные фильмы, но его, конечно, интересовали только фильмы, касающиеся фабричного быта, организации фабричной жизни и крестьянской. Но если показывали фильмы веселого содержания, он не смотрел на них».
Ленин, довольный собой, 31 августа самостоятельно сошел с лестницы. 6 сентября доктора пришли к выводу, что пора начинать упражнения по ходьбе с палкой. По-прежнему не подпуская к себе медсестер и врачей, которые были вынуждены вести пациента дистанционно, Ленин «очень охотно подвергался массажу, очень охотно принимал ручные и общие ванны… Но разные внутренние средства он принимал менее охотно, не рассчитывая на то, что они принесут пользу»2716. Доктора 24 сентября еще раз вернулись к вопросу о целесообразности переезда в Крым. Вновь Крупская встала глухой стеной.