авда» была прибыльным проектом: так, в июне расходы на ее издание составили 100 тысяч рублей, доходы от распространения – 150 тысяч; а кроме того, с марта по октябрь в фонд «Правды» поступило около полумиллиона рублей добровольных пожертвований. А многие большевистские издания публиковались за государственный счет, как то предполагала «Декларация прав солдата». Деникин писал, что «вся эта социалистическая и, в частности, большевистская литература на основании пункта 6-го Декларации хлынула беспрепятственно в армию. Часть – стараниями всевозможных партийных “военных бюро” и “секций” Петрограда и Москвы, частью – при посредстве “культурно-просветительных комиссий” войсковых комитетов»905. Для прессы денег хватало и без немцев.
В качестве источника средств для финансирования Ленина во всех версиях выступает правительство Германии, действительно тратившее на подрывные цели в государствах-противниках большие средства. В качестве передаточного звена называют Гельфанда (Парвуса). В том, что он работал на немецкую разведку, сомнений нет никаких. Ганецкий действительно работал в экспортной фирме Парвуса в Копенгагене. Контрагентом Ганецкого в Петрограде действительно была Екатерина Маврикиевна Суменсон, ранее работавшая у брата Ганецкого в Варшаве.
Никитин утверждает, что до конца июня им были перехвачены три письма от Ленина Парвусу. «Содержание писем весьма лаконично… “работа продвигается очень успешно”, “мы надеемся скоро достигнуть цели, но нужны материалы”, “присылайте побольше материалов”… Не надо было быть графологом, чтобы, положив рядом с письмом рукопись Ленина, признать везде одного и того же автора». Но были и заключения «двух присяжных графологов».
Еще одно направление расследования было связано с деятельностью активного члена Петросовета Мечислава Юльевича Козловского. «С первых же шагов, – рассказывал Никитин, – нашими агентами было выяснено, что Козловский по утрам обходил разные банки и в иных получал деньги, а в других открывал новые текущие счета… Лоран вручил мне 21 июня первые 14 телеграмм, которыми обменялись Козловский, Фюрстенберг, Ленин, Коллонтай и Суменсон. Впоследствии Лоран передал мне еще 15 телеграмм». Именно эти копии телеграмм, полученных от западных спецслужб, выступят одним из основных свидетельств для предъявления обвинения лидерам большевиков. Другими свидетельствами станут факты банковских проводок, которые осуществляли Козловский и Суменсон.
Словами Никитина – «демимонденка», дама полусвета, арестованная Суменсон «во всем и сразу чистосердечно призналась… Она показала, что имела приказание от Ганецкого выдавать Козловскому, состоящему в то время членом ЦК партии большевиков, какие бы суммы он ни потребовал, и притом без всякой расписки…»906. Ленин направит 11 июля в «Новую жизнь» письмо, где уверял, что никакой Суменсон «никогда и в глаза не видел»907. 20 сентября Суменсон отпустят под залог, после чего ее следы окончательно затеряются.
Защитники большевиков напоминают, что следствие Временного правительства потом установит только факт передачи от Суменсон за два года Козловскому гонорара в 25 424 рубля как юрисконсульту фирмы. Современный исследователь Геннадий Соболев писал о мемуарах Никитина: «В данном случае автора подвела не память, а версия, предложенная французской разведкой в июне 1917 года и с готовностью принятая им»908. А американский историк С. Ляндерс, проанализировав все 66 телеграмм (Никитин оперировал 29), пришел к выводу, что денежные переводы всегда шли из Петрограда в Стокгольм, «но никогда эти средства не шли в противоположном направлении»909. То есть деньги поступали на счет от российских покупателей импортных товаров, а затем уходили за рубеж для их оплаты (или просто выводились за рубеж).
Были еще две линии расследований, которые Никитин считал тогда незаконченными. «Во-первых, досье компании “Сименс”. Отделение этого общества на юге России было закрыто по подозрению в шпионаже еще при старом режиме распоряжением генерал-губернатора Киевского округа. Членом правления “Сименса” состоял достаточно известный казначей партии большевиков – Красин… Второе незаконченное расследование относилось к тем деньгам, которые… германское правительство препровождало еще до революции через банк Сея в Швеции на нужды германских военнопленных в России»910. Вот, собственно, на тот момент и все.
Данилкин не без оснований замечает: «И хотя Ленина, несомненно, использовали немцы; и хотя запах измены – такой же едкий, как запах миндаля, распространявшийся в натопленных вагонах вокруг боевиков, возивших в 1905–1906-м из Европы на себе динамит в обычных пассажирских поездах, – ощущается в этой истории даже сейчас, Ленин не был “немецким агентом”»911. Но, конечно, его деятельность в 1917 году была в интересах Германии, коль скоро фатально подрывала обороноспособность России.
В бегах
Продолжение истории расскажет Ленин: «4-го июля, вчера днем, несколько большевиков получили от знакомых предостережение, что Алексинский сообщил комитету журналистов в Питере какую-то новую клеветническую пакость… Джугашвили (Сталин), член Центрального Исполнительного Комитета, давно знавший, как грузинский с.-д., тов. Чхеидзе, заговорил с ним на заседании ЦИК об этом новом гнусном клеветническом походе Алексинского… От своего имени, как председатель ЦИК, и от имени Церетели, как члена Временного правительства, Чхеидзе обратился тотчас по телефону во все редакции с предложением воздержаться от напечатания клевет Алексинского. Чхеидзе сказал Сталину, что большинство газет выразило готовность исполнить его просьбу…»912.
В искренности пораженческих настроений Ленина сомнений у руководителей Советов не было. Они знали его не одно десятилетие, как и его взгляды, и шпионом его не считали. Но то ли по недосмотру, а скорее всего специально, была забыта малоизвестная до той поры желтая газета «Живое Слово». На следующий день она станет самым дефицитным изданием в стране, поскольку именно она опубликует заявление Алексинского и Панкратова, которым спецслужбы сольют компромат: «Ленин и Ганецкий – шпионы».
Мария Ильинична запомнила, как утром 5 июля «к нам пришел Я. М. Свердлов и, рассказав о происшедшем ночью, стал настаивать на необходимости для Ильича немедленно скрыться… Яков Михайлович набросил на брата свое непромокаемое пальто, они тотчас же ушли из дома совершенно незамеченными»913. Свердлов привел Ленина на набережную реки Карповки, дом 25, квартира 18 – на квартиру Сулимова – одного из руководителей «военки». Открыла его супруга: «Я увидела Я. М. Свердлова, а за ним стоял ВИ…
– ВИ останется у вас. Вы должны из дома не уходить, не оставлять ВИ. Вы за него отвечаете…
Мой муж, Сулимов С. Н., был в Кронштадте, мать с сыном – на даче…»914.
В тот день Ленин писал опровержение прочитанного в «Живом Слове», утверждая, что «германские офицеры, чтобы склонить Ермолаенку к его бесчестному поступку, налгали ему бесстыдно про Ленина». Особенно его возмутило, что его поставили на одну доску «с каким-то Иолтуховским (?) и “Союзом освобождения Украины”: «от этого подозрительного, социал-патриотического «Союза» и Ленин, и все интернационалисты отгораживались публично много раз именно во время войны». «Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это – ложь, самая сплошная, самая грубая»915. Как мы знаем, деньги от названных лиц Ленин получал, и не раз.
Подошли Зиновьев, Троцкий, Смилга, Томский, Бокий, рассказавшие, что в некоторых полках еще шла агитация за продолжение восстания, а особняк Кшесинской и Петропавловка готовятся к обороне. «В.И., не колеблясь ни минуты, заявил, что сдача неизбежна и что затягивать дело – значит только увеличивать поражение. Настроение было достаточно подавленное»916, – замечал Зиновьев. В беседе с Троцким Ленин в тот день интересовался: «Не перестреляют ли они нас?»917.
Плохо подготовленное и резко прекратившееся выступление могло иметь следствием полное исчезновение РСДРП(б) с политической сцены. Вызванные верные правительству воинские части быстро восстановили порядок. Временное правительство постановило всех участников беспорядков «арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции»918. Были заняты редакции и типографии «Правды» и «Солдатской правды». Моряки в Петропавловской крепости «утром 5 июля были окружены правительственными броневиками, и под угрозой расстрела им было предложено сдать винтовки»919. Вскоре захватят особняк Кшесинской, где, помимо всего прочего, хранились списки Военной организации большевиков. Для Ленина квартира Сулимовой становилась небезопасной. «ВИ спросил меня, как часто попадается моя фамилия на бумагах “военки”. Я ответила, что моя подпись была на документах… Вспоминаю его слова:
– Вас, товарищ Сулимова, возможно, арестуют, а меня могут и подвесить»920.
«ВИ в сопровождении Надежды Константиновны ушел, пройдя в ворота, с самым безобидным видом помахивая зонтиком»921, – запомнила Сулимова. Лидер большевиков отправляется в бега. Записка Каменеву: «Entre nous: если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку: “Марксизм о государстве” (застряла в Стокгольме), синяя обложка, переплетенная… Думаю, что в неделю работы можно издать. Считаю важным, ибо не только Плеханов, но и Каутский напутали»922.
Публичная политическая деятельность Ленина продлилась всего три месяца. Впереди у него была четырехмесячная подпольная эпопея. Причем его маршрут так запутан, что даже непосредственные участники событий путаются в показаниях. По свидетельству Крупской, она вместе с супругом под охраной 6 июля перебирается на Выборгскую сторону. Молодой агрономше и давней знакомой Надежды Константиновны – Маргарите Васильевне Фофановой – было предложено приютить гостей на своей конспиративной квартире на Сердобольской улице, угол Большого Сампсониевского проспекта. «Пришли Ленин, Сталин, Каменев и Лилина, – рассказывала она. – Минут через 20–30 приехал Подвойский с Зиновьевым… В столовой состоялось совещание. Оно закончилось поздно вечером». Ленин рисовал катастрофические картинки разгрома партии. Обсудили за чаем ситуацию и решили пока оставаться на нелегальном положении. «Сначала стоял вопрос о том, что Ленин останется ночевать на конспиративной квартире, но затем этот вопрос отпал, и ВИ покинул квартиру»