1010.
В партии раскол. Луначарский писал супруге 18 октября: «Мы образовали нечто вроде блока правых большевиков. Каменев, Зиновьев, я, Рязанов и др. Во главе левых стоят Ленин и Троцкий. У них – ЦК, а у нас все руководители отдельных работ: муниципальной, профсоюзной, фабрично-заводских комитетов, военной, советской»1011. Обращение Ленина в ЦК не рассматривают. Он не успокаивается и на следующий день направляет новое письмо: «Каменев и Зиновьев выдали Родзянке и Керенскому решение ЦК своей партии о вооруженном восстании и о сокрытии от врага подготовки вооруженного восстания, выбора срока для вооруженного восстания… На угрозу раскола я отвечаю объявлением войны до конца, за исключение штрейкбрехеров из партии»1012. Как бы то ни было, откровения Зиновьева с Каменевым и усиление военных приготовлений правительства заставили большевиков притормозить с осуществлением плана восстания.
По приказу Керенского прокурор судебной палаты призвал все силовые структуры страны «оказать содействие в производстве ареста и доставлении Ленина судебному следователю по особо важным делам П. А. Александрову»1013. Было распоряжение и об аресте тех ранее освобожденных из тюрьмы большевиков, которые выступали с агитацией за восстание. В первую очередь имели в виду Троцкого.
Управделами правительства Набоков за 4–5 дней до восстания спросил Керенского о его планах в случае большевистского выступления и услышал в ответ:
«– Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло.
– А уверены ли Вы, что сможете с ним справиться?
– У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно»1014.
Министр-председатель сильно переоценивал свои возможности. Готовность большевиков к восстанию – и политическая и силовая – была уже высокой. Завершались выборы на Второй съезд Советов. Более 500 губернских и уездных Советов рабочих и солдатских депутатов высказались за передачу власти Советам1015.
Назначенный первоначально на 17 (30) октября съезд партии большевики перенесли на неопределенный срок. Но механизм подготовки к съезду никто не останавливал: шли губернские и областные партконференции. К 20-м числам их число перевалило уже за 80, и на всех был поддержан лозунг власти Советов1016. Большевики возглавляли Центральные бюро профсоюзов крупнейших городов. Фабзавкомы были за большевиков повсеместно. Большевистские организации активно действовали во всех 16 гвардейских запасных полках и практически во всех других частях Петроградского гарнизона. Число членов партийной Военной организации в столице достигало 5800 человек1017. Большевистские настроения доминировали также в московском гарнизоне, в войсках, дислоцированных в Финляндии, на Северном фронте, в Балтфлоте. Отряды Красной гвардии насчитывали по всей стране до 75 тысяч человек, из них в Петрограде более 20 тысяч бойцов, в Москве – 10 тысяч, в Киеве – 3 тысячи.
Зиновьев публикует в «Рабочем пути» письмо, которое вряд ли можно было считать покаянным: он назвал свои разногласия с Лениным «несущественными». Письмо сопровождалось припиской от редакции: «Вопрос можно считать исчерпанным». Автором этой либеральной приписки был Сталин, что быстро выяснилось на заседании ЦК, созванном для рассмотрения письма Ленина о Зиновьеве и Каменеве. Высший орган большевиков осудил их антипартийное поведение, однако предложение об исключении из партии не поддержал. Ленин долго не сможет успокоиться по поводу этого решения партийного ареопага. Он напишет Свердлову: «На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня “ловят”. По делу Зиновьева и Каменева, если вы (+ Сталин, Сокольников и Дзержинский) требуете компромисса, внесите против меня предложение о сдаче дела в партийный суд (факты ясны, что и Зиновьев срывал умышленно): это будет отсрочкой. Отставка Каменева принята? Из ЦК?»1018.
Керенский 24 октября (6 ноября) решает приступить к разгрому большевиков. В 5 часов утра юнкера 2-й ораниенбаумской школы заняли типографии большевистских газет «Рабочий путь» и «Солдат». Были отключены идущие в Смольный телефонные линии. ВРК выпускает воззвание: «Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда Советов накануне его открытия, против Учредительного собрания, против народа… Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар». Бойцы Литовского полка в 10 утра выгнали юнкеров из большевистских типографий, матросы заняли телефонную станцию. Временное правительство приказало развести в городе мосты. Госслужащие распущены по домам. Караулы юнкеров по всему городу. Керенский метался между штабом округа, Предпарламентом и Зимним.
ВРК отдал распоряжения по занятию вокзалов, наведению мостов, захвату электростанции, петроградского телеграфного агентства, Государственного банка, адмиралтейства, аэродромов, Мариинского и Зимнего дворцов. С наступлением темноты боевые отряды ВРК начали планомерно реализовывать план вооруженного восстания с таким расчетом, писал Подвойский, чтобы «утром проснувшееся население Петрограда было поставлено уже перед свершившимся фактом овладения восставшими всеми улицами и площадями»1019. На случай сильного сопротивления план предусматривал штурм Зимнего, сигналом к которому должен был послужить красный фонарь на Петропавловской крепости и артиллерийский залп с крейсера «Аврора», имея в виду возможность тумана. Большевики установили собственные пикеты на мостах и методично захватывали стратегические объекты – центры связи, транспортные узлы, коммуникации, городские службы, типографии – все нервные центры большого столичного города.
Ленин не в курсе происходившего. У него только утренние газеты, которые писали о претворении в жизнь правительственных мероприятий по наведению порядка и о согласии ВРК на переговоры со штабом округа. Свидетельство пораженчества и оппортунистического выжидательства – для Ленина – налицо! Около 16 часов Фофанова в городе узнала о начале схватки за мосты и на собственном опыте убедилась, что не через все из них можно перейти. За последними новостями она побежала в Выборгский райком к Крупской. «В комитете удалось получить лишь очень смутные сведения, о которых я рассказала ВИ». Фофанова вспоминала, как Ленин «ушел к себе в комнату и через некоторое время вышел ко мне с письмом в руках… и просил передать его только через Надежду Константиновну, сказав, что он считает, что больше откладывать нельзя. Необходимо пойти на вооруженное выступление, и сегодня он должен быть в Смольном»1020.
Записка Ленина дышит нетерпением: «Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.
Нельзя ждать!! Можно потерять все!..
Кто должен взять власть? Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет “или другое учреждение”, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа… Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью…»1021.
Как видим, письмо вновь адресовано низам и среднему эшелону партии, которым Ленин предлагает надавить на партийную верхушку. Но он прекрасно понимал, что никакие «районы и полки» не способны оказать на ВРК и ЦК большее влияние, чем он сам. Он должен идти в Смольный. Ленин просит Фофанову не только передать это письмо супруге, но и через нее получить «добро» от ЦК на его появление в штабе революции. Фофанова вновь помчалась в Выборгский райком. Техника информирования низов о позиции лидера партии у Крупской налажена. В тот же вечер письмо Ленина было размножено и разослано по всем райкомам Петрограда, а также и в Смольный. Крупская также связывалась с ЦК, но Ленину не разрешили идти в Смольный: опасно. Фофанова вернулась домой, сообщила новости. Попыталась приготовить для Ленина поздний обед, но тот был против: «Бросьте всю эту готовку. Я уже сегодня ел – ставил чайник».
Он пишет еще одну записку, с которой отправляет несчастную Фофанову к Крупской. «Вскоре я принесла от нее ответ, который его не удовлетворил». ЦК вновь отказал, ссылаясь на опасность и отсутствие надежной охраны. Ленин в ярости: «Не знаю – все, что они мне говорили – они все время врали или заблуждались? Что они трусят? Тут они все время говорили, что тот полк – наш, тот – наш… А спросите, есть у них 100 человек солдат… 50 человек? Мне не надо полк».
Он опять отправил Фофанову с запиской к жене, напутствовав: «Идите, я вас буду ждать ровно до 11 часов. И если вы не придете, я волен делать то, что хочу»1022.
Тут к нему пришел Рахья со свежими новостями. «Мы напились чаю и закусили, – писал Рахья, – ВИ ходил по комнате из угла в угол по диагонали и что-то думал». Подумав, сказал, что Фофанова принесет очередной отказ, а потому Рахья должен отправиться прямо к Сталину в Смольный и добиться от него разрешения. Когда Рахья заметил, что с учетом происходящего в городе такое путешествие займет много времени, Ленин твердо решил идти сам. Как ни запугивал собеседник опасностями пути, Ленин настоял на своем. Рахья взялся за привычную ему работу визажиста. «Ильич переменил одежду, перевязал зубы достаточно грязной повязкой, на голову напялил завалявшуюся кепку». Фофановой оставил записку: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич»