1379. Военная стратегия Бонч-Бруевича не простиралась дальше создания «завесы», в которую «входит пехота и артиллерия с придачей вспомогательных войск и технических средств; конница придается для действий впереди “завесы” (в качестве разведки) и для поддержания связи между частями. Вся “завеса”, прикрывающая границы Республики, составляет два фронта: Северный – под командованием Парского и Западный – под начальством генерала Егорьева… «Смысл «завесы» еще и в том, она являлась в то время едва ли не единственной организацией, приемлемой для многих генералов и офицеров царской армии, избегавших участия в гражданской войне, но охотно идущих в “завесу”, работа в которой была как бы продолжением старой военной службы»1380. Из этих небольших отрядов «впоследствии развернулись целые дивизии»1381. Северный и Западный фронты вскоре пополнились третьим: Южный фронт протянется через Северный Кавказ и на востоке дойдет до Волги.
Ленин к этому времени уже испытывал очевидное раздражение к коллективному руководству вообще, а в военном ведомстве – особенно. Заседания Комитета обороны, куда входило несколько десятков политиков, в том числе и левых эсеров, явно угнетали Ленина и Свердлова1382. После очередного затянувшегося до утра заседания Ленин распустил Комитет обороны.
Ленин доразогнал руководство военного ведомства. На имя председателя СНК 4 марта поступило заявление от Крыленко: «Настоящим прошу освободить меня от обязанности Верховного главнокомандующего и комиссара по военным делам»1383. 5 марта было опубликовано постановление СНК о создании Высшего военного совета в составе Троцкого, Подвойского и Бонч-Бруевича, которому поручалось «руководство всеми военными операциями с безусловным подчинением Высшему совету всех без исключения военных учреждений и лиц»1384.
При Бонч-Бруевиче как военном руководителе ВВС, был сформирован штаб, который «разместился в поезде, по-прежнему стоящем на путях Царскосельского вокзала, порой даже с прицепленным паровозом»1385. Впрочем, стоять там штабу Красной Армии оставалось недолго.
Организацию переезда из Петрограда в Москву Ленин возложил на другого Бонч-Бруевича – Владимира. Тот обладал информацией, что «эсеры решили во что бы то ни стало взорвать поезд правительства». Поэтому были предприняты все меры для сохранения операции по эвакуации в тайне.
Было решено ехать с Цветочной площадки соединительных путей, за Московской заставой. «Площадка эта была совершенно заброшена, находилась в пустынном месте пригородных путей. Мы решили накопить здесь постепенно вагоны, потом сразу, когда потребуется, сформировать поезд и выехать без огней, пока не достигнем главных путей. Всю бригаду, начиная с машиниста, исподволь мы подбирали так, что в конце концов мы вполне могли на нее положиться и надеяться».
Бонч-Бруевич распорядился приготовить два экстренных пассажирских поезда на Николаевском вокзале. «В этих поездах я хотел отправить работников комиссариатов, все имущество Управления Делами Совнаркома, всех служащих управления и все то необходимое, что нужно было в первые дни жизни правительства в Москве. Эти поезда я решил грузить открыто… Мне лишь надо было отвлечь внимание от Цветочной площадки… Поздно вечером 9 марта были вручены в запечатанных конвертах всем народным комиссарам и тем товарищам, которые должны были ехать в нашем правительственном поезде, секретные предписания о выезде».
Десятого марта в 21.30 покинули Смольный. «В нашем автомобиле ехали ВИ, Надежда Константиновна, Мария Ильинична, Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевич) и я…
– Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский? – тихо произнес ВИ, когда мы уселись в автомобиль.
Все молчали. Чувствовалось общее понимание важности момента. Столица государства, через двести лет, вновь переносилась в Москву… Мы подкатили к последнему поезду у Цветочной площадки, где нас встретил мой постоянный сотрудник М. Д. Цыганков и другие товарищи, которые, освещая путь маленькими электрическими фонариками, бережно вели ВИ и его спутниц в предназначенный ему салон-вагон. Звякнуло, стукнуло, и мы без свистков, плавно отошли без малейшего освещения.
– Что же, мы так и будем сидеть во тьме? – запротестовал ВИ.
– Нам только бы выйти на главные пути, а у нас везде электричество, – ответил я ВИ и зажег лампочку.
– Вот это хорошо! – воскликнул он. – Можно будет почитать…
Как только мы вышли на главные пути и пошли, усиливая ход, на Любань, тотчас же поезд осветился. Во всех вагонах шторы везде были задернуты и проверены. Всем было запрещено выходить на станциях, дабы не возбуждать излишнего любопытства. Ход нашего поезда ускорился. У ВИ собрались товарищи, и мы принялись пить чай. Весело шла наша беседа. ВИ шутил, смеялся и, видимо, был доволен строгой, чисто военной организацией, дисциплиной латышского отряда, начальник которого как из-под земли вырастал после каждой станции, с рапортом, что поезд прошел такую-то станцию и что и на станции, и в поезде все благополучно».
Вот только поезд № 4001 первого лица в государстве под охраной двухсот латышских стрелков безбожно отставал от расписания. «Оказалось, что после отправки первого поезда с Николаевского вокзала, перед нашим, с товарных путей проскочил громадный товарный поезд, весь загруженный матросами, самовольно возвращавшимися из Петрограда на родину, что матросы вооружены и что, несмотря на все заявления начальников станций, они не пропускают наш поезд, идут медленно и тем нас сильно задерживают… В Вишере мы остановились у перрона… Я сделал распоряжение, на всякий случай, выкатить пулеметы, занять ими все тормоза нашего поезда и взять на прицел пулеметов поезд с матросскими беглецами… В матросском поезде сразу заметили пулеметы и стали выскакивать из вагонов и прятаться по ту сторону поезда. Я взял с собой отряд в десять человек, приблизился к поезду и предложил, чтобы все немедленно шли в вагоны. Матросы… так же быстро, как выскакивали, влезли в вагоны. Некоторые вагоны были закрыты. Мы отворили их, желая посмотреть, что там. Цыганков, сам бывший матрос, быстро влезал туда и отрапортовывал:
– Так что там вооруженные…
Я распорядился сейчас же всех разоружить»1386.
Путь Председателя Совнаркома в новую столицу был свободен.
Глава 6На удержание
Ты знаешь
путь
на завод Михельсона?
Найдешь
по крови
из ран Ильича.
Мирная передышка и внеочередные задачи
Ленин был определен в гостиницу «Националь» – на углу Тверской и Моховой.
Гостиницу назвали первым домом Советов. У Ленина на втором этаже были две комнаты, как подчеркивала Крупская, с ванной. «Была весна, светило московское солнце. Около “Националя” начинался Охотный ряд – базар, где шла уличная торговля; старая Москва с ее охотнорядскими лавочниками, резавшими когда-то студентов, красовалась вовсю». Все попадавшие тогда из Петрограда в Москву удивлялись, что в последней еще оставалось продовольствие, теплилась богемная жизнь, работали многочисленные, хотя в основном уже подпольные кафе.
Это большевики быстро исправят: скоро торговать станет нечем. Впрочем, оставались некоторые военные припасы. «Нас в “Национале” кормили английскими мясными консервами, которыми англичане кормили своих солдат на фронтах… В “Национале” жили мы все же на бивуаках. Ильичу хотелось поскорее обосноваться, чтобы начать работать, и он торопил с устройством. Правительственные учреждения и главных членов правительства решено было поселить в Кремле»1387.
Но жить там было негде. «Надо было приготовить Кремль, неотопленный, необорудованный, с разбитыми стеклами, для размещения правительственных учреждений, для заседаний и для квартир, – вспоминал командовавший Московским военным округом Николай Иванович Муралов. – Это дело поручено было архитектору тов. Малиновскому. Мы начали обходить здания. Ильич потребовал конкретного доклада Малиновского, что, как и когда будет сделано. В этот раз Ильич был очень раздражителен: бесхозяйственность, расхлябанность, отсутствие реального плана ремонта, неуверенность в сроке ремонта возмущали Ильича»1388.
Пока же Ленин руководил из «Националя», в суете решал текущие вопросы. Первыми среди них оставались мир с Германией и армия.
IV Чрезвычайный съезд Советов, которому предстояло ратифицировать Брестский мир, проходил 14–16 марта. Зарубежного вмешательства на съезде было почти незаметно – посольства в Вологде, дипломаты, остававшиеся в Питере, за небольшим исключением еще оттуда не приехали. «Все эти дни в залах и кулуарах съезда маячила знакомая фигура полковника Робинса», – замечал Вильямс. Самым существенным актом вмешательства стало неожиданная телеграмма, которую направил съезду президент Вильсон и передал Ленину Робинс. «Делегаты рабочих и крестьян всей России – от Одессы до Мурманска, от Владивостока и Иркутска до западных границ страны – спокойно выслушали короткое послание президента, – зафиксировал Вильямс. – Единственные слова, имевшие для них какой-либо смысл – а в этом они очень быстро разобрались, – были: “Правительство Соединенных Штатов в настоящий момент, к сожалению, не в состоянии оказать прямую и эффективную помощь, которую оно желало бы оказать…” Все остальные фразы о возможной помощи в будущем, о восстановлении “великой роли” России среди других народов и т. д. оставили их совершенно равнодушными»1389.
Если Вильсон хотел убедить Россию не ратифицировать Брестский мир и приступить к решительным военным действиям против Германии, то он явно в этом не преуспел. Ответ Ленина не был верхом любезности: «Ставши нейтральной страной, Российская Советская республика пользуется обращением к ней президента Вильсона, чтобы выразить всем народам, гибнущим и страдающим от ужасов империалистической войны, свое горячее сочувствие и твердую уверенность, что недалеко то счастливое время, когда трудящиеся массы всех буржуазных стран свергнут иго капитала и установят социалистическое устройство общества, единственно способное обеспечить прочный и справедливый мир, а равно культуру и благосостояние всех трудящихся»