Я бы добавил к этому блистательному списку российских философов и писателей имена Н.А. Бердяева, К.Д. Бальмонта, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского, Игоря Северянина, Л.И. Шестова, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, Вячеслава Иванова, Л.П. Корсавина, С.Л. Франка и многих, многих других, коим не нашлось места на родине. Пишу эти строки, а в подсознании бьется парадоксальная мысль: не будь жестоким Ленин в своей высылке, их всех бы уничтожил Сталин. Это так: после октябрьского переворота в Россию приходило средневековье XX века… Люди поверили в 1917 году, что миссионеры от большевизма поведут их в страну обетованную, которой станет весь мир после всеобщей революции. Думаю, что в это верил и Ленин. А пока, писал В.Ф. Ходасевич, мучаясь в изгнании бедами России:
Прервутся сны, что душу душат,
Начнется все, чего хочу,
И солнце ангелы потушат
Как утром – лишнюю свечу…
Пытались уехать в зарубежье целые коллективы. Еще в мае 1921 года Политбюро под председательством Ленина рассмотрело вопрос «О выезде за границу 1-й студии Художественного театра». Решили, однако: «Отложить решение вопроса до доклада Луначарского: сколько из отпущенных лиц из ученого и артистического мира вернулось на родину (дать заключение ВЧК)»{115}. Долго спорили, отпускать ли Шаляпина. Сомневались Ленин, Сталин, Калинин, но поддержал просьбу великого русского певца Луначарский. В решении Политбюро записали: «Утвердить решение оргбюро и выпустить Шаляпина за границу при условии гарантии со стороны ВЧК, что Шаляпин вернется…»{116}
Люди долгие десятилетия с болью в сердце бежали из коммунистического загона. Это было одностороннее движение (за редким исключением). Нужны ли еще какие-то доказательства глубокой ущербности Системы, откуда они вырвались?
Еще при жизни Ленина в большевистском правительстве почувствовали, что исход российской интеллигенции ставит в исключительно тяжелое положение промышленность, горное дело, транспорт, связь. На заседании Политбюро 9 августа 1923 года под председательством Каменева обсудили записку Дзержинского, в которой тот писал:
«За границей имеется ряд довольно крупных русских специалистов, тяготящихся условиями своей жизни и желающих вернуться в Россию и работать. А мы бедны спецами. Самые лучшие у нас спецы – это полученные и почему-либо не расстрелянные от Колчака, Деникина и Врангеля. Надо давать индивидуальные прощения и принимать в русское гражданство…» Решили: «Допускать возвращение русских специалистов из эмиграции и привлекать их к работе»{117}. Но за рубеж в ходе Гражданской войны ушла лавина интеллигенции, вернулись тоненькие ручейки… Да остались еще те, «почему-либо не расстрелянные».
Однако, убедившись в существовании за рубежом огромной интеллектуальной России, Политбюро ЦК уже в 1923 году обязало ВЧК «организовать разложение белогвардейской эмиграции и использование некоторых ее представителей в интересах советской власти». Созданный позже специальный Иностранный отдел ОГПУ вел широкую «разработку» российской эмиграции, а иногда и «ликвидировал» особо «злобных врагов советской власти». Многочисленные тома спецсообщений советских агентов из западных столиц свидетельствуют: российские власти вначале изгнали массу интеллигенции, а затем делали все возможное для ее «разложения», дискредитации, подкупа для агентурных целей, стравливания различных группировок друг с другом. На многих известных ученых, писателей и, конечно, политических деятелей эмиграции были заведены многочисленные специальные дела-формуляры, в которых фиксировался каждый заметный общественный шаг человека, его высказывания и настроения. Например, в обширном фонде «Русская эмиграция» можно найти данные о слежке, отраженные в формулярах, почти за всеми влиятельными лицами российской эмиграции из числа интеллигенции: Федотове, Мельгунове, Бердяеве, Адамовиче, Алданове, Бальмонте, Берберовой, Бунине, Шмелеве, Гиппиус, Мережковском, Набокове, Тэффи, Бурцеве, Вишняке, Евреинове, Кшесинской, Стравинском и многих, многих других.
Интересно, что советская спецслужба пыталась втереться, например, в доверие к Н.А. Бердяеву и использовать его имя и влияние в своих целях. Однако, как сообщил агент Каль, Бердяев не принесет пользы, ибо «критикует коммунизм, является решительным противником материалистической философии и склонен беседовать лишь о теологии». Может быть, поэтому в формуляре ИНО ОГПУ Бердяев значится под кличкой Духовник{118}.
После нескольких попыток приблизиться к Бердяеву разведчики Менжинского со своим явно не теологическим мировоззрением оставили великого мыслителя в покое.
Советское руководство беспокоило в деятельности эмиграции и то, что лишенная родины интеллигенция, русская буржуазия, даже находясь в бедственном материальном положении, быстро организовали издательства, свои газеты, журналы. Так, ИНО ОГПУ докладывал большевистской верхушке, что в Париже созданы издательства «Русская земля», «Русский очаг», «Белый архив». Выходят периодические издания «Отечество» – орган николаевцев, «Вестник крестьянского союза», «Ухват» – юмористический журнал, «Театр и искусство», «День русской культуры», «Звено». В издании этих и иных газет и журналов участвуют Бунин, Куприн, Мережковский, Гиппиус, Ливен, Гукасов, Мирский, Милюков, другие известные люди. Кремлевское руководство боялось проникновения белогвардейской литературы в Советскую Россию и предприняло превентивные меры по ограждению сознания своих граждан от «тлетворного буржуазного влияния».
Так подробно остановившись на высылке Лениным цвета российской интеллигенции, автор, естественно, не сводит ее трагедию к этому печальному акту. Главной чертой трагедии интеллигенции в Советской России стало лишение ее творческой свободы. Даже последний оазис свободы – сознание человека – оказался в глухой осаде запретов, угроз, репрессий, всевозможных ограничений. Те, кто не принял революцию, но вынужден был как-то адаптироваться к новой горькой действительности, пытались что-то изменить в стране. В этой связи стоит упомянуть о так называемом деле врачей. Нет, не сталинском деле 1953 года, а о малоизвестном теперь событии еще 1922 года, при жизни Ленина.
В начале лета 1922 года в Москве прошел Всероссийский съезд врачей. Нарком здравоохранения Семашко так докладывал своей запиской о съезде Ленину и членам Политбюро.
«…Недавно закончившийся съезд врачей проявил настолько важные и опасные течения в нашей жизни, что я считаю нужным не оставлять членов ПБ в неведении…
На съезде был поход против медицины советской и восхваление медицины земской и страховой. Просматривалось стремление поддержать кадетов, меньшевиков, создать свой печатный орган.
Что касается изъятия верхушки врачей: докторов Грановского, Манула, Вигдорчика, Ливина, то надо согласовать с ГПУ. Не создадим ли арестом им популярности?»{119}
Ленин увидел за частным проявлением свободомыслия врачей нечто более опасное и написал резолюцию на докладе Семашко: «Т. Сталину. Я думаю, надо строго секретно, не размножая, показать это и Дзержинскому, всем членам Политбюро и вынести директиву…»{120}
Состоялось два заседания Политбюро по «делу врачей» – 24 мая и 8 июня 1922 года. Лишь один Томский воздержался при голосовании, заявив: «Вопрос съезда врачей требует иной постановки дела. Во многом виноваты мы». По настоянию Ленина тем не менее было принято постановление «Об антисоветских группировках среди интеллигенции».
Оно было жестким: любые съезды можно проводить лишь с разрешения ГПУ; ему же проверить благонадежность всех печатных органов; усилить фильтрацию при приеме в учебные заведения, отдав предпочтение рабочим; запретить создание новых творческих и профессиональных обществ без обязательной регистрации в ГПУ; образовать постоянную комиссию для высылки интеллигенции; предложить ГПУ внимательно следить за поведением врачей и всей интеллигенции…
Уншлихт по принятии директивы тут же представил предварительные списки неблагонадежных врачей с компрометирующими характеристиками: Верхов, Гуткин, Рубцов, Эфрон, Франк, Энтин, Федоров, Верховский, Канцель, Грегори, Зборский, Личкус, Теплиц, Лихачев, Лифшиц… Вопрос о немедленных арестах было решено передать в комиссию в составе Уншлихта, Курского, Каменева{121}.
Предусмотренные меры – чисто полицейского, карательного характера – знаменовали дальнейшее усиление тоталитарных тенденций в обществе. Ведь именно в таких системах идет наступление прежде всего на творцов «духовной продукции», интеллектуальную элиту страны. Российская интеллигенция, стоявшая у истоков демократического февраля, да и октябрьского переворота, оказалась одной из главных жертв революции, по которой проехал беспощадный каток диктатуры пролетариата, а точнее, диктатуры ленинской организации, называвшей себя партией большевиков.
Партия в духовной жизни стала определять все: что читать, кого почитать, кого ненавидеть, кого издавать, кого награждать. Подумать только: Политбюро, например, специально 13 сентября 1921 года под председательством Ленина обсуждает вопрос Покровского: кому читать лекции в Институте красной профессуры. Решили: «Деборину разрешить читать курс философии марксизма (Аксельроду тоже), а Базарову в отношении чтения по капиталу – отклонить»{122}. Зато вопрос, повторю, об издании там писем и дневников бывшей императрицы Политбюро в феврале 1921 года рассматривало подробнее и основательнее, чем проблему голода…{123}
Что имело хоть какое-то отношение к идеологии, для большевиков стало стратегическим вопросом. Даже возвращение белого генерала Слащева, рвавшегося обратно в Россию, обусловили требованием: «Написать мемуары за период борьбы с Советской Россией»{124}. Естественно, с «разоблачением» «белого» движения. Даже стенографов выделили, что не помешает, в конце концов, «ликвидировать» самого генерала. Да, генерал Слащев был «ликвидирован» НКВД.
Интеллигенция по своей сути была носительницей неистребимой идеи либерализма. При сохранении своего политического влияния либерализм был бы важным гарантом недопущения крайностей пролетарской диктатуры. Ленин пон