Впрочем, уезжать в Европу надо было не только из соображений безопасности — большевистский центр вынес решение о перенесении издания газеты «Пролетарий» за границу и о переезде туда Ленина.
В декабре 1907 года Владимир Ильич выезжает через Гельсингфорс (ныне — Хельсинки) в Або (ныне — Турку). Або, расположенный на крайнем юго-западе Финляндии, был ближайшим к шведской столице финским портом. Двойные же названия объясняются просто. Как это было в Финляндии сплошь и рядом, Гельсингфорс и Або — названия, данные шведами, веками «шведизировавшими» финнов, а Хельсинки и Турку — названия, данные сами финнами после получения независимости из рук Советской России Ленина.
Ещё до отъезда Ленин провёл в Гельсингфорсе совещание с товарищами, специально приехавшими для этого из Петербурга, и, похоже, кто-то притащил за собой «хвост» — в поезде Ленин заметил слежку.
Пришлось за 12 километров до Або соскакивать на ходу с поезда и идти до города с чемоданчиком по морозу пешком. Лишь в два часа ночи Ильич добрался до квартиры финского социал-демократа, оптового торговца Вальтера Борга, который должен был организовать переправку Ленина в Стокгольм.
ТУРКУ-АБО — это шхеры и шхеры… Большего «кружева» маленьких островов и островков у финских берегов, пожалуй, что и нет. Даже опытные капитаны свои суда здесь особо не разгоняли, и это неожиданно оказалось Ленину на руку в том цейтноте, о котором пойдёт рассказ ниже.
Переправщик Ленина — Вальтер Борг — договорился с капитаном одного из пароходиков, ходивших из Або в Швецию, что он возьмёт на борт нелегального пассажира, и, надо полагать, пояснил, что тот не рвётся быть обласканным вниманием полицейских.
Однако из-за вынужденной ночной «прогулки» пассажир к отплытию парохода опоздал. Посадка на другой пароход угрожала арестом — шпики охранки, потерявшие «объект», конечно же, времени не теряли, а ведь не с каждым капитаном можно было полюбовно договориться.
Оставалось одно — добираться до места первой остановки «своего» парохода на острове Драгсфиорд по льду Ботнического залива. И то, что в зоне шхер суда ходили не спеша, было сейчас очень кстати.
Часть пути удалось проехать на лошадях — ближе к берегу лёд достаточно окреп, но потом надо было идти по ненадёжному, ещё весьма тонкому льду…
Когда-то об этой странице биографии Ленина знали в СССР все дети. Об этом рассказывали на уроках истории в школе, в 7-м томе «Детской энциклопедии» издания 1961 года (надо заметить, что «ДЭ» стала выдающимся издательским проектом Академии педагогических наук РСФСР, к тому же блестяще иллюстрированным) на странице 583 был помещён рисунок «В. И. Ленин переходит по льду Ботнического залива». Низко нависшее ночное небо, снежная ледяная пустыня, а на ней — Ленин в пальто с поднятым воротником и ушанке, а сзади и спереди — молодые сопровождающие с длинными досками в руках, на случай, если кто-то провалится.
Лёд в открытом заливе ещё не установился, и в одном месте стал уходить из-под ног, но всё обошлось. Позднее Владимир Ильич вспоминал, что в этот момент подумал: «Эх, как глупо приходится погибать»…
Это — не придумано, это наверняка так и было. В годы войны на льду Ладожского озера погиб, провалившись на автомобиле в полынью, способный флотоводец вице-адмирал Валентин Дрозд (1906–1943). Очевидцы потом вспоминали, что он успел сказать одно: «Как глупо…».
Всё верно! Сильные натуры в момент напряжения воли, когда опасность реальна, собраны… Мысль работает чётко, сразу же подавляя страх, если он возникает, и она работает до конца, если этот конец наступает.
Вот так — с приключениями, «как в кино», Ленин добрался до «своего» парохода и вскоре, после чуть более чем 100-мильного морского перехода, высадился в порту Стокгольма.
Позади были первая русская революция, подполье, опасный переход по льду…
Впереди — вторая эмиграция.
ДА, в декабре 1907 года началась вторая и последняя эмиграция Ленина. Ещё в начале октября 1907 года, ещё из Куоккалы, Ленин предупреждал большевика Григория Алексинского («Петра»), уезжавшего в Берлин:
«Для Петра.
Дорогой П.! …На всякий случай отвечаю Вам на вопросы…
Я думаю, что Вы таких подлых условий, как заграничная эмигрантщина, ещё не видели. Надо быть там очень осторожным. Не в том смысле, чтобы я отсоветовал военные действия против оппортунистов. Напротив, воевать там очень надо и очень придётся. Но характер войны подлый. Злобное подсиживание встретите Вы отовсюду, прямую „провокацию“ со стороны меньшевиков и весьма слабую среду делового сочувствия. Ибо оторванность от России там чертовская, бездельничание и бездельничающая психика, изнервленная, истеричная, шипящая и плюющая, — преобладают. Вы там встретите трудности работы, ничего общего не имеющие с российскими трудностями: „свобода“ почти полная, но живой работы и среды для живой работы почти нет…»
Ленину уже приходилось жить в эмиграции, так что он знал, что писал. И уже по этой его оценке эмигрантской среды можно понять, что жить и работать Ленину было там непросто. Но Ленин жил вне Родины с начала 1900-х годов, не поддаваясь ни духовной, ни просто неряшливости.
И он работал тогда тем больше, что работа позволяла не только делать партийное дело, но и сохранять себя как личность, как человека. А зная всё то, что он знал, Ленин прямо предупреждал младшего товарища по партии о трудностях:
«По моему, самое важное, чтобы Вы имели там дело, своё дело… Кто сумеет обеспечить себе за границей работу (партийную, имеется в виду. — С. К.) в связи с русской организацией, — тот и только тот сможет оградить себя от засасывающего болота тоски, дрязг, изнервленной озлобленности и проч. У меня эта „заграница“ ой-ой как в памяти, и я говорю на основании немалого опыта…»[94]
Годы назад Ленин делился с сестрой, братом, зятем своим опытом сохранения себя как личности в разлагающих условиях тюрьмы. Теперь же он толковал более молодому товарищу по борьбе о собственном опыте сохранения себя как личности в разлагающих условиях эмиграции.
Алексинский — потомственный дворянин, сын ярославского уездного врача, бывший член большевистской группы в социал-демократической фракции I и II Государственной думы — был на девять лет младше Ленина. Он ярко выступал на V (Лондонском) съезде, был делегатом Штутгартского конгресса и за границей работал вначале как большевик, но достаточно скоро отошёл от Ленина — засосало его таки эмигрантское «болото»…
За десятилетия в этом «болоте» сгинуло немало русских горячих голов… Один из лидеров русских народников Николай Морозов вот как описывал революционную эмиграцию семидесятых годов XIX века — Ленин тогда ещё в коротких штанишках ходил: «…личные мелочи, уколы самолюбия способны возникнуть только среди нервно настроенных и болезненно восприимчивых людей… какими, в сущности, и было большинство эмигрантов, оторванных от своей родной страны и не примкнувших к чужой, лишённых какого-либо дела, кроме споров, основной пружиной которых стало уже не искание истины, а только желание настоять на своём, оставить за собой последнее слово в споре. Я уже давно знал эти споры в кафе Грессо и зале собраний, и они напоминали мне петушиные бои»[95].
Вот и у Алексинского с годами всё затмило желание оставить за собой последнее слово в любом споре с Лениным. А «весовые»-то категории были ой какими разными… В годы Первой мировой войны Алексинский стал ярым социал-шовинистом, сотрудничал в монархической газете «Русская воля». Весной 1917 года он вошёл в плехановскую группу «Единство», летом 1917 года гнусно клеветал на Ленина, а с апреля 1918 года опять оказался в эмиграции, теперь уже — белой, и там примкнул к крайней реакции.
Ему было суждено прожить ещё долгую, но бесславную и никчёмную жизнь. И вот как оно бывает! В 1907 году эмигрант Алексинский уезжал в Европу как большевик, а в 1918 году он опять уехал в Европу как эмигрант, но теперь уже — как ренегат большевизма.
Впрочем, так бывало и бывает не только тогда — во времена давние. Увы, и сегодняшний день даёт немало современных примеров перерождения политиков в политиканов.
ЛЕНИН опять оказался вне России, но — не вне того дела, которым он был занят в России и которое был твёрдо намерен продолжить и развить во второй эмиграции. Несколько дней он живет в Стокгольме, ожидая приезда Крупской, а в конце декабря 1907 года Ульяновы уезжают в Берлин. Вечер 22 декабря они проводят у Розы Люксембург, а 25 декабря 1907 года (7 января 1908 года) приезжают в Женеву. Надо было опять устраиваться вдали от дома, и устраиваться на годы, возможно — на долгие годы.
И — вновь работать на будущую революцию.
Реально надо было готовить издание газеты «Пролетарий», продолжать теоретическую и литературную партийную работу… Короче — надо было жить, несмотря ни на что — на поражение, на непонимание, не говоря уже о том, что жить надо было — в материальном отношении — по необходимости скромно.
Впрочем, последнее Ленина никогда особо не тревожило.
То, что в России какое-то время будет торжествовать реакция, сомнений у Ленина не вызывало, как не вызывало у него сомнений и то, что так будет не всегда. Гайки позволяется закручивать, если резьба прочна, а царизм всё быстрее истлевал во всех отношениях и заражал своим тлением всё русское общество. Это признавал даже кое-кто из многочисленных великих князей…
«Третьеиюньский» избирательный закон, последовавший после роспуска II Думы, мог дать лишь одну III Государственную Думу — собственническую, жлобскую, реакционную и, значит, к нуждам народа абсолютно равнодушную. Общее число депутатов равнялось 442, при этом 229 депутатов были потомственными или личными дворянами, 46 — из духовного звания, 42 — из купеческого сословия, 15 — из казаков, 94 — из крестьян, 12 — из мещан.
По роду занятий члены Думы распределялись так: землевладельцев — 242, земских деятелей — 13