Крупская знала «Бориску» с четырёх лет, когда он залезал ей на колени и заказывал: «Крупа — сказку об оловянном солдатике», а летом 1907 года, когда Борис был уже гимназистом, Ульяновы жили на даче Книповичей в финском Стирсуддене.
«Время мы провели в ресторане, славившимся каким-то особым сортом пива, — писала Крупская. — Hof Brдu (Хофбрёй) назывался ресторан. На стенах, на пивных кружках везде стоят буквы „Н. В.“ — „Народная воля“, — смеялась я. В этой-то „Народной воле“ и просидели мы весь вечер с Борей. Ильич похваливал мюнхенское пиво с видом знатока и любителя, поговорили они с Борей о дифференциации крестьянства, вспоминали мы все вместе Дяденьку (тётку Бориса Книповича Л. М. Книпович. — С. К.)…»[191]
Прекрасно осведомлённый исследователь жизни Ленина, последний директор Центрального музея В. И. Ленина Владимир Ефимович Мельниченко, написал интересную книгу «Личная жизнь Ленина»… Есть там и главка «Мюнхенское пиво», где приведены воспоминания хорошо знавшего Ленина Ивана Фёдоровича Попова (1886–1957). Попов пишет, как Ленин однажды со смехом признался ему, что любит мюнхенское пиво так, что во время Поронинского совещания ЦК осенью 1913 года, узнав, что в деревушке, верстах в четырёх-пяти, в пивной появилось настоящее мюнхенское, он, Ленин, подбивал компанию сходить «по ночному холодку, наскоро» выпить по кружке пива.
И «хаживали, бывало»…
При этом автор «Недорисованного портрета» Ленина Валентинов-Вольский утверждал, что не видел никогда, чтобы Ленин пил более одной кружки пива, и прибавлял: «Его нельзя себе представить пьяным. Вид одного пьяного товарища в Париже вызвал у него содрогание и отвращение».
И даже «завравшийся, — как точно оценил Мельниченко, — Соломон», ещё один «мемуарист»-невозвращенец Соломон-Исецкий, признавал, что «Ленин был очень чистый человек, с искренней гадливостью относившийся ко всякого рода эксцессам, как пьянство»…
ЭТО — именно так! Ленин был искренне гадлив к тёмным «подворотням» духа и души. В июне 1914 года он писал Инессе Арманд из Поронина в Ловран:
«Прочёл сейчас, my dear friend, новый роман Винниченко, что ты прислала. Вот ахинея и глупость! Соединить вместе побольше всяких „ужасов“, собрать воедино и „порок“, и „сифилис“, и романическое злодейство с вымогательством денег за тайну (и с превращением сестры обираемого субъекта в любовницу), и суд над доктором! Всё это с истериками, с вывертами, с претензиями на „свою“ теорию организации проституток… Винниченко делает из неё нелепость, смакует её, превращает в „конька“. В „Речи“ про роман сказано, что подражание Достоевскому и что есть хорошее. Подражание есть, по моему, и архискверное подражание архискверному Достоевскому. Поодиночке бывает, конечно, в жизни всё то из ужасов, что описывает Винниченко. Но соединить их все вместе и таким образом — значит малевать ужасы, пужать и своё воображение и читателя, „забивать“ себя и его»[192].
Помянутый Лениным Винниченко — это украинский буржуазный писатель-националист, будущий коллега Симона Петлюры, председатель Украинской Директории 1918–1919 годов и затем белоэмигрант В. К. Винниченко (1880–1951). А написал Владимир Ильич о его романе «Заветы отцов».
И как метко написал!
Не очень-то это похоже на «хрестоматийного» Ленина, а? Здесь ведь перед нами не «забронзовевшая» фигура, а живой, думающий, чувствующий человек, живая душа…
И ведь для того, чтобы отыскать такого Ленина, не надо забираться в спецхраны — достаточно открыть ленинский том писем за ноябрь 1910-го — июль 1914 года.
Говорят, чтобы лучше всего спрятать что-то, надо положить его на самое видное место. Тома Собрания сочинений Ленина стояли на самом видном месте в любой советской библиотеке, ленинские работы — по «табельному» списку — изучали все советские студенты. И многие при этом зевали — особенно девицы…
Глупо, конечно, — Ленин непреходяще интересен в огромном числе своих трудов, но его действительно подавали советской молодёжи в «замаринованном», так сказать, виде. А он, живой, стоял тут же, рядом — рукой подать, а точнее — руку протянуть!
Не пора ли, друзья, это наконец сделать?
Ведь я так часто прямо цитирую Ильича в том числе потому, что надеюсь: в результате у читателя возникнет интерес к собственному открытию Ленина, к собственному с ним тесному знакомству…
Перечитав, работая над этой книгой, вышеприведённые строки письма Ленина к Инессе Арманд, я подумал — а что, если бы Ленин встал не только во главе России, но и во главе всего мира? Ведь в мире, пошедшем по пути Ленина, не было бы ни триллеров, ни киллеров, ни того вселенского опошления понятия «любовь мужчины и женщины», которое ныне сведено к механическому «сексу», да и то для многих — лишь по Интернету…
Вернёмся, однако, к ленинскому письму Арманд, где далее идёт вот что:
«Мне пришлось однажды провести ночь с больным (белой горячкой) товарищем — и однажды „уговаривать“ товарища, покушавшегося на самоубийство (после покушения) и впоследствии, через несколько лет, кончившего-таки самоубийством. Оба воспоминания а la (франц. «в духе». — С. К.) Винниченко. Но в обоих случаях это были маленькие кусочки жизни обоих товарищей. А этот претенциозный махровый дурак Винниченко, любующийся собой, сделал отсюда коллекцию сплошь ужасов — своего рода „на 2 пенса ужасов“. Бррр… Муть, ерунда, досадно, что тратил время на чтение…
Твой В. И.»[193].
Отношение к «ужасам» и прочей дряни здесь заявлено вполне определённо.
К слову, то, что Ленин часто обращался к Арманд «Дорогой друг!», «Dear friend!», само по себе ничего не значит. Письмо, например, Сталину («Для Васильева») от 6 декабря 1912 года из Кракова в Петербург начинается так же: «Дорогой друг, насчёт 9 января крайне важно обдумать и подготовить дело заранее…», и т. д.[194] Но и вообще обращение «Дорогой друг!», если письмо было действительно к близкому товарищу, являлось для Ленина достаточно обычным.
Тем не менее с Инессой Арманд отношения у Ленина были всё же особыми, для Ленина уникальными. Судя по всему, Арманд без всяких околичностей любила Ленина, а он в какой-то мере тоже испытывал к ней чувства, очень далёкие от равнодушия. Арманд была редкой умницей среди красавиц и ещё более редкой красавицей среди умниц, увлечь могла и увлекала.
Однако, как уже говорилось в начале книги, Владимир Ульянов был человеком не только строгой мысли, но и строгих — прежде всего по отношению к себе — чувств. Порвать с Крупской он не мог ни в каком отношении: их связывало многое и многое, что редко выпадает большинству в жизни, а не в романе. Опускаться же до тривиального «любовного треугольника» он, конечно же, тоже не мог.
Оставалось одно: тактично отдалить Арманд от себя в точном и прямом смысле этого слова — отдалить географически, что Ленин и сделал в тот момент, когда чувства могли прорваться и у него.
То, что Крупская не ревновала к Арманд, прекрасно видно из всех тех аутентичных текстов, которые когда-либо вышли из под пера Надежды Константиновны, — как из писем, так и из её воспоминаний. Везде она пишет об Арманд в тёплых и дружеских тонах. После смерти Инессы Крупская опубликовала о ней небольшую статью-некролог.
Но фактом является и то, что тон ленинских писем к Арманд нередко был более чем доверительным и в некоторых случаях — вполне интимным, но, опять-таки, интимным во вполне определённом и ныне практически утраченном смысле этого слова… Нормативное, по словарю, русское значение французского слова «intime» (от лат. intimus — самый глубокий, внутренний) — «глубоко личный, сокровенный, задушевный»… Вот такими и сложились отношения Ленина и Арманд — со стороны Ленина! — душевно сокровенными и глубокими, задушевными…
Арманд была блестящей помощницей Ленина в деле связи со средой европейских социалистов — она ведь и сама не только по многоязычию, но и по натуре была европейкой, хотя и очень духовно обрусевшей.
И ещё одно — среди многих заграничных партийных коллег Ленина, далеко не всегда понимавших его и как человека, и как политика, Арманд была редким исключением: она не только верила Ленину и в Ленина, она его точно понимала — и как политика, и как человека! В полной мере это же можно сказать лишь ещё об одной женщине — о самой Крупской!
Кроме, конечно, ещё и матери Ленина, Марии Александровны.
ИНТЕРЕСНЫ два ленинских письма Инессе Арманд от 17-го и 24 января 1915 года… Арманд собиралась написать брошюру для работниц о проблемах любви и брака, и хотя план не осуществился, благодаря этому замыслу Арманд, которым она поделилась с Лениным, мы имеем прямое мнение Ленина по одной из вечно животрепещущих тем.
В первом письме Ленин размышляет:
«§ 3 — „требование (женское) свободы любви“ советую вовсе выкинуть. Это выходит… не пролетарское, а буржуазное требование. В самом деле, чту Вы под ним понимаете? Что можно понимать под этим?
1. Свободу от материальных (финансовых) расчётов в деле любви?
2. То же от материальных забот?
3. от предрассудков религиозных?
4. от запрета папаши etc. (и так далее. — С. К.)?
5. от предрассудков „общества“?
6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интеллигентски-буржуазной) среды?
7. от уз закона, суда и полиции?
8. от серьёзного в любви?
9. от деторождения?
10. свободу адюльтера (супружеской измены. — С. К.) и т. д.
Я перечислил много (не все, конечно) оттенков. Вы понимаете, конечно, не № 8–10, а или № 1–7 или вроде № 1–7.
Но для № 1–7 надо выбрать иное обозначение, ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.
А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под „свободой любви“ нечто вроде № 8–10…