Чтобы человеческая и политическая гнусность клеветников на Ленина выявилась чётче, напомню один из эпизодов «размеренной жизни» в Европе «европейского буржуа» Владимира Ульянова…
В августе 1910 года Ленин принял активное участие в VIII конгрессе II Интернационала, проходившем в Копенгагене с 15 по 21 августа, затем остался там на некоторое время поработать. А 12 (25) сентября 1910 года Владимир Ильич приехал из Копенгагена в Стокгольм на встречу с матерью.
Последний раз они виделись три года назад, когда Ленин нелегально был в России, и вот теперь Мария Александровна, несмотря на преклонный возраст — ей было уже 75 лет, а скорее по причине преклонного возраста, решилась на путешествие в наиболее близкую точку, где могла увидеть сына. Стокгольм, связанный пароходным сообщением с Финляндией, и был такой точкой.
В Стокгольме они жили втроём — мать, сын и младшая дочь Маняша. Первую половину дня Ленин работал в библиотеке, а вторую целиком посвящал матери, прогулкам с ней по городу, по окрестностям…
В шведской столице Ленин несколько раз выступал на собраниях социал-демократических групп с рефератами о Копенгагенском конгрессе и о положении в РСДРП. На одном из его выступлений на собрании большевистской группы была и мать — она впервые слушала публичное выступление второго сына. И, как писала позднее Мария Ильинична, ей показалось, что «слушая его, она вспоминала другую речь, которую ей пришлось слышать — речь Александра Ильича на суде. Об этом говорило её изменившееся лицо».
Александр Ильич — это старший сын Марии Ильиничны и старший брат Ленина, повешенный в 1887 году за подготовку покушения на императора Александра III.
Через две недели мать уехала. В порту Ленин смотрел, как мать и сестра поднимаются по трапу на борт парохода, принадлежавшего русской компании. Взойти вместе с ними на палубу, чтобы ещё немного побыть рядом с матерью, Ленин не мог — его тут же арестовали бы. Вот почему Ленин за десять предреволюционных лет действительно ни одного дня не жил в России.
Мать уезжала, сын оставался, и оба понимали, что это свидание может стать последним, что они, возможно, последний раз смотрят друг другу в глаза.
Что они чувствовали в тот, наполненный внутренней драмой, собственно — трагедией, момент?
Да ясно — что!
Сколько подобных драматичных ситуаций описаны в пьесах и романах, а тут была жизнь, реальная и величественная в своей добровольной реальности. Эта драма разделённых семей затрагивала не только Ленина, но и остальных вынужденных эмигрантов из революционной среды, но ленинский случай всё же особо волнует уже в силу великой судьбы его…
Как гнусно на её фоне выглядят те, кто озлобляет сегодня юных «малых сих» против Ленина, подвигает оглуплённую и социально идиотизированную толпу на осквернение памятников Ленину, на надругательство над памятью того, кто…
А, да что говорить!
26 сентября 1910 года Ленин вернулся в Копенгаген, а 28 сентября — в Париж.
С матерью он так больше и не увиделся — она умерла в 1916 году.
ОДНАКО Ленин не просто напряжённо работал в Европе в годы последней эмиграции, но имел возможность работать там, не опасаясь за свою личную безопасность. До начала Первой мировой войны он мог работать в любом европейском городе без угрозы ареста полицией, экстрадиции в Россию и т. д.
Увы, с началом Первой мировой войны и относительно «политкорректная» Европа оказалась для Владимира Ильича далеко не везде гостеприимной. Уже в первые дни войны его арестовали в австрийском Поронине как «русского шпиона», после чего пришлось срочно уехать в Швейцарию.
Нейтральная Швейцария была хороша всем, одно плохо — она находилась далеко от России, и со всех сторон её окружали государства, в которых не то что жить, но даже временно появляться Ленину не рекомендовалось.
В частности, имевшие прямое и устойчивое сообщение с Россией Франция и Англия для политэмигранта Ульянова — известного в социал-демократической среде противника войны, были заказаны. И там, и там его запросто могли интернировать, а говоря проще — посадить за решётку, в тюрьму. А то и переправить в Россию.
Война затягивалась, в России массы были недовольны, начиналось пока ещё глухое брожение… И Ленину не мешало бы перебраться из Швейцарии куда-то поближе к России, но — в место, с точки зрения возможного ареста, безопасное, а для работы достаточно удобное. Выбор был невелик — или нейтральная Швеция, или нейтральная Норвегия, причём Швеция была, конечно, из соображений дела, предпочтительнее.
В Швецию и предполагалось при возможности переместиться, хотя это было непросто с любой точки зрения, начиная с того, что в Швейцарии находился основной состав Заграничного бюро ЦК РСДРП(б) во главе с Лениным, и работа была налажена. Тем не менее планы переезда уже в 1915 году прорабатывались, и Ленин находился по этому поводу в переписке с А. Г. Шляпниковым.
Александр Шляпников (1885–1937) стал членом большевистской партии в 1901 году, то есть — ещё до того, как большевики стали так называться. В годы войны Шляпников был связным между Русским и Заграничным бюро ЦК РСДРП(б), затем активно участвовал в Февральской революции как член Петросовета и председатель Петроградского союза металлистов, готовил Октябрь, вошёл в первый состав Совета народных комиссаров как нарком труда… Был членом Реввоенсовета Южного фронта, занимался работой в профсоюзах, позднее организовал так называемую «рабочую оппозицию» и попортил немало крови вначале Ленину, а затем и Сталину. В 1933 году Шляпникова исключили из ВКП(б) и в 1937 году расстреляли. Увы, бывало и так: опытный партийный дореволюционный и революционный «техник» Шляпников не сумел освоить профессию государственного деятеля-созидателя.
В 1915 же году Шляпников (партийная кличка Белении) жил в Швеции, наезжал в Норвегию, а нелегально — по партийным делам, и в Россию.
Малоизвестный и любопытный факт! Во время поездки в Норвегию, в целях налаживания нелегального транспорта большевистской литературы в Россию, Шляпников обнаружил в порту Вардё на крайнем севере Норвегии целый склад застрявших там с 1907 года комплектов газет «Вперёд», «Пролетарий» и брошюр. Ленин был этим очень доволен и 19 сентября 1915 года писал Шляпникову в Стокгольм, прося прислать часть литературы в Швейцарию, а остальное переправить в Россию, «раз будет вообще возможность транспорта». (В. И. Ленин. ПСС, т. 49, стр. 148).
Тогда же Ленин посетовал на крайне плохую связь с Россией и на то, что «из России имеем невероятно мало вестей». «Просто обида, — писал Ленин, — что такое сравнительно простое дело, как конспиративная переписка с Россией (вполне возможная и в военное время), оказывается из рук вон плохо налаженным» (Там же, стр. 149).
Из нейтральной Швеции, имевшей через Финляндию прямую почтовую связь с Россией, организовать конспиративную переписку было и впрямь несложно. Из нейтральной Швейцарии, откуда письма шли в Россию через Францию, это было сделать намного труднее. Достаточно вспомнить, что французская военная цензура изъяла рукопись ленинского труда «Империализм как высшая стадия капитализма».
Соблазнительным был и план не только усилить связь с Россией через Скандинавию, а вообще перебраться в Швецию. 26 сентября 1915 года Ленин написал Шляпникову в Стокгольм:
«Насчёт поездки в Вашу страну дело у нас затягивается, во 1-х, недостатком финансов (и дорога дорога, и жизнь там), во 2-х, полицейской сомнительностью. Будем ждать, пожалуй, возвращения Беленина и его вестей с родины» (В. И. Ленин. ПСС, т. 49, стр. 156).
Как опытный конспиратор, Ленин в письме к Шляпникову-Беленину пишет Шляпникову о Беленине (то есть — о самом Шляпникове) в третьем лице, как о другом человеке. Здесь всё понятно — факт поездок Шляпникова в Россию надо было обязательно конспирировать, что Ленин и делал.
Обращу внимание читателя на то, что среди соображений против переезда Ленин называет в конце 1915 года и финансовые трудности. А ведь немало «исследователей», ныне «исследующих» историю за долларовые гранты, числят Ленина на довольствии германского генштаба прямо с осени 1914 года.
ПЕРЕЕЗД в Швецию (или в Норвегию) не осуществился. С позиций возможной будущей революции известия из России в 1916 году не были настолько обнадёживающими, чтобы рисковать всем наработанным, имеющимся в Швейцарии, и срываться с места в неизвестность. Лишь резкое обострение ситуации, лишь политический «форс-мажор» в России оправдывали бы переезд, и такое произошло в русском Феврале 1917 года.
И как произошло!
Были превзойдены самые смелые предположения!!
Ещё в январе 1917 года Ленин больше был занят борьбой с международным оппортунизмом во II Интернационале и в среде швейцарских социалистов, чем непосредственно «российскими» делами. В его письмах 1915–1917 годов раз за разом недобрым словом поминается Роберт Гримм — швейцарский социалист-центрист, секретарь Социал-демократической партии Швейцарии, член швейцарского парламента и один из организаторов центристского II½ Интернационала (был и такой).
Разоблачению Гримма как соглашателя Ленин тогда уделял внимания чуть ли не больше, чем разоблачению царизма! В именном указателе к тому ленинских писем за август 1914 года — октябрь 1917 года (том № 49) по количеству страниц, где Гримм упоминается, он уступает только крупнейшим партийным работникам: Арманд, Бухарину, Зиновьеву, Коллонтай, Шляпникову и заведующему архивом партии Карпинскому. Что же до иностранцев, то тут отрыв Гримма от остальных более чем внушителен — чаще Гримма Ленин упоминает в письмах лишь Радека.
Ещё 28 февраля (13 марта) 1917 года Ленин адресует Арманд вполне рутинное, рядовое деловое письмо («левые в Швейцарии сейчас разбежались от нас и здесь, и в Берне…»; «С Юрием и Ю (Г. Пятаков. — С.К.) кончены переговоры об издании части брошюрок…», и т. д.) и заканчивает его так: «Из России нет ничего, даже писем!! Налаживаем через Скандинавию…»