Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, и хоронивший Марию Александровну, и бывший в то утро рядом с Ильичом, оставил нам запись об этом:
«Всегда сдержанный, всегда владевший собой, всегда серьёзный и задумчивый, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, интимности и задушевности своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и, зная это, чувствовали, что тропинка на Волковом кладбище, туда, к этому маленькому холмику, была одной из тяжёлых дорог Владимира Ильича».
Он стоял у могилы, что-то шептал, потом низко-низко поклонился…
В тот день на Волковом кладбище не было фотографа — да и откуда ему было быть там в то раннее утро? Но через два года — 13 марта 1919 года, на том же Волковом кладбище хоронили неожиданно умершего от тифа Марка Тимофеевича Елизарова.
Ленин — уже глава государства, приехал на похороны из Москвы, и фотограф Я. Штейнберг сделал тогда серию из пяти снимков — Ленин в окружении провожающих у могилы зятя… Глядя на эти фото, я думал: «Если бы художнику надо было написать картину на тему «Мужская скорбь», то, имея возможность выбирать, он, скорее всего, выбрал бы для работы одно из этих фото Ленина».
Таким он был, конечно, и в то утро 5(18) апреля 1917 года, когда перед тем, как взвалить на себя свой тяжкий российский крест до конца дней своих, он пришёл на последнюю встречу с матерью.
Да и не с матерью, а с её могилой.
Побывать же на могиле отца он так и не смог.
НА ВОПРОС: «Кем был Ленин?» — многие сегодня ответят, что был он-де «германским шпионом», привезённым в Россию «в запломбированном вагоне».
Вагоны, в которых Ленин ехал по Швеции и Финляндии в Россию, были вполне обычными, и лишь на дверях того вагона, в котором был совершён переезд по Германии, висели пресловутые пломбы. Но не о том, впрочем, речь, а о том, что Россия не сразу увидела в Ленине непререкаемого, нужного ей вождя, а многие и впрямь поверили в то, что приехал «шпион».
Есть фото, относящееся к 16 апреля 1917 года — первому дню по возвращении Ильича. На петроградской улице жидковатая, надо заметить, толпа, где немало мужчин с палочками, а на переднем плане стоят два солдатика с огромным — в рост человека — транспарантом: «Отечество въ опасности. Пролитая нами кровь требуетъ войны до победы. Товарищи солдаты, немедленно в окопы. Вернуть Ленина Вильгельму». Это — антиленинская манифестация фронтовиков-инвалидов. Она, повторяю, немногочисленна, но выражает достаточно массовые настроения во вполне определённой среде — прежде всего мещанской, непролетарской.
Ленина по приезде приветствовали бурно, даже — триумфально, это так. Однако основная масса даже питерских рабочих тогда находилась под влиянием не Ленина. Пока что за ним шли даже в Питере в лучшем случае десятки тысяч, но — не сотни тысяч…
В тот момент в Петрограде и вообще в России были ещё сильны меньшевики и эсеры, почему и первый состав Петросовета, и первый состав Всероссийского центрального исполнительного комитета, избранного I Всероссийским съездом Советов летом 1917 года, были очень небольшевистскими. Другое дело, что цыплят по осени считают, и к осени практически весь рабочий Питер шёл за большевиками, за Лениным. Да и вся трудовая Россия шла уже преимущественно за ним.
Но весной 1917-го были сильны меньшевики, в том числе потому, что они входили в буржуазные, организованные капиталистами ещё при царизме полугосударственные Военно-промышленные комитеты. Однако всё это Владимира Ильича не обескураживало. Как и Наполеон Бонапарт, Ленин считал, что надо ввязаться в хороший бой, а там — посмотрим…
«Повоюем», — писал он Арманд накануне отъезда.
И бои предстояли несомненные.
Историк Юрий Фелыптинский в 1995 году утверждал:
«Сделав ставку на революцию в России, германское правительство в критические для Временного правительства дни и недели поддержало ленинскую группу, помогло ей проехать через Германию и Швецию… Как и германское правительство, ленинская группа была заинтересована в поражении России».
Здесь — всё не так…
Причём, настолько не так, что одним этим утверждением Фельштинский полностью зачёркивает своё реноме не то что «объективного историка», но историка как такового!
Во-первых, ставку на революцию в России (точнее — на «спецоперацию») сделала Антанта, и это она вдохновляла на «революцию» — замышляемую как верхушечный переворот, российские буржуазные круги.
Во-вторых, проехать через Германию Ленину помогали не только германское правительство, но и правый швейцарский социал-демократ Гримм и левый швейцарский социал-демократ Фридрих Платтен, а через Швецию — шведские социал-демократы. И этот проезд был публично одобрен левыми силами европейской демократии.
В-третьих, Ленин вернулся в Россию не в «критические» для «Временных» дни, а в разгар «медового месяца» Временного правительства с российским обществом. «На ура» шёл военный «Заём свободы»!
Наконец, Ленин в отличие от кайзера Вильгельма был заинтересован в поражении не России, а помещичье-капиталистической власти в России, справедливо считая такое поражение условием перехода власти в России к представителям народа.
В «Прощальном письме к швейцарским рабочим» Ленин писал весной 1917 года:
«Мы остаёмся безусловно верны тому заявлению, которое мы сделали в Центральном Органе нашей партии, в газете «Социал-Демократ», издававшейся в Женеве, в № 47 от 13 октября 1915 года. Мы сказали там, что если в России победит революция и у власти окажется республиканское правительство, желающее продолжать империалистическую войну, войну в союзе с империалистической буржуазией Англии и Франции, войну ради завоевания Константинополя, Армении (турецкой. — СХ.), Галиции (австрийской. — СХ.) и т. д. и т. п., то мы будем против «защиты отечества» в такой войне».
(В. И. Ленин. ПСС, т. 31, стр. 89.)
Ленин недаром подчеркнул: «…в такой войне». И далее, имея в виду свой возможный приход к власти в России, он в том же письме продолжал:
«Нам пришлось бы вести революционную войну против немецкой и не одной только немецкой буржуазии (так оно и вышло. — С.К.) Мы повели бы её. Мы не пацифисты. Мы противники империалистических войн из-за раздела добычи между капиталистами, но мы всегда объявляли нелепостью, если бы революционный пролетариат зарекался бы от революционных войн, которые могут оказаться необходимыми в интересах социализма».
(В. И. Ленин. ПСС, т. 31, стр. 91.)
Обращаясь же к упомянутому Лениным в письме к швейцарским рабочим заявлению 1915 года, мы читаем в этом редакционном заявлении под заголовком «Несколько тезисов» следующее:
«…9) Если бы в России победили революционеры-шовинисты, мы были бы против обороны их «отечества» в данной войне. Наш лозунг — против шовинистов, хотя бы революционеров и республиканцев, против них и за союз международного пролетариата для социалистической революции.
10) На вопрос, возможна ли руководящая роль пролетариата в буржуазной русской революции, мы отвечаем: да, возможна…
11) На вопрос, что бы сделала партия пролетариата, если бы революция поставила её у власти в теперешней войне, мы отвечаем: мы предложили бы мир всем воюющим на условии освобождения колоний и всех зависимых, угнетённых и неполноправных народов…».
(В. И. Ленин. ПСС, т. 27, стр. 50.)
Причём Ленин не тешил себя иллюзиями относительно того, что Вильгельм и Антанта обольются слезами миротворчества, и далее пояснял:
«…Ни Германия, ни Англия с Францией не приняли бы, при теперешних правительствах их, этого условия. Тогда мы должны были бы подготовить и повести революционную войну (жирный курсив мой. — С.К.)…»
Всё это было сказано до отъезда Ленина, и даже, как видим, впервые очень задолго до отъезда — в 1915 году. И даже раньше — Ленин сказал о том же сразу после того, как Первая мировая война началась — в 1914 году.
Заранее!
Публично!!
Задолго до «пломбированного вагона»!!!
ЭТО ЖЕ Ленин повторил и сразу же после возвращения в Россию. Буквально накануне его приезда закончилось Всероссийское совещание Советов, где были представлены Петроградский и 82 местных Совета, а также Советы армейских частей фронта и тыла. Главные вопросы: о войне, об отношении к Временному правительству, об Учредительном собрании, а также — аграрный вопрос, продовольственный и другие…
Не исключаю, что Совещание быстро свернули до приезда Ленина, опасаясь, что он, если даже не сумеет развернуть настроение делегатов в свою сторону, то посеет в их умах очень неудобные для «оборонцев» сомнения. Другой вариант — приезд Ленина намеренно затягивали — с той же целью. А в «безленинском» формате тон на Совещании задавали меньшевики и эсеры, дважды выступал «патриарх российского марксизма» меньшевик Георгий Плеханов. И Совещание заняло позицию «революционного оборончества». За продолжение войны было подано 325 голосов, против — 57. Было вынесено решение о поддержке Временного правительства, а большевика Старостина, призвавшего к окончанию войны, дружно освистали под не менее дружный социал-патриотический топот делегатов (В. И. Ленин. ПСС, т. 31, стр. 531).
Не успел Ленин ступить на русскую землю, а газета группы Плеханова «Единство» уже написала, что Лениным-де «водружено знамя гражданской войны в среде революционной демократии» (В. И. Ленин. ПСС, т. 31, стр. 531).
Конечно, это была чепуха, но Владимир Ильич действительно сразу же взял быка за рога, и уже 4 (17) апреля 1917 года на собрании большевиков — участников только что закончившегося Всероссийского совещания, он заявил:
— Мы — вовсе не пацифисты. Но основной вопрос: какой класс ведёт войну? Класс капиталистов, связанный с банками, никакой другой войны кроме империалистической, вести не может. Стеклов, Чхеидзе всё забыли. Когда читаешь резолюцию Совета рабочих депутатов, поражаешься, как люди, заявляющие себя социалистами, могли вынести такую резолюцию… Воззвание Совета рабочих депутатов — там нет ни одного слова, проникнутого классовым сознанием. Там сплошная фраза! Единственное, что губило все революции, это фраза, это лесть революционному народу…