У Ленина не было абсолютно никаких сомнений — морального или духовного свойства — в том, что необходимо содействовать поражению своей страны…
Ленин твёрдо верил в марксистские идеи… Для него всё, что было на пользу и выгодно рабочему классу, представлялось этичным, и всё, что вредно, — неэтичным. Такая доктрина морального релятивизма (подчеркну, что слово «релятивизм» употребил не Ленин, а Керенский. — С.К.), если следовать ей до конца, неизбежно ведёт к той аморальности, которая предельно сжато сформулирована в словах Ивана из «Братьев Карамазовых» Достоевского: «Если Бога нет, то всё позволено». И действительно, именно эту сжатую формулу духовного и морального нигилизма Ленин и его соратники использовали в качестве руководящего принципа всей своей революционной деятельности».
Керенский ни полсловом не упоминает о Базельском манифесте 1912 года и — сам несомненный моральный релятивист — сваливает со своей больной головы на здоровую голову Ленина обвинение в «моральном релятивизме». И это — в то время, когда надо говорить о незыблемой монолитности руководящего принципа всей революционной деятельности Ленина: морально то, что способствует ликвидации легальной возможности для немногочисленной группы неправедно имущих членов общества строить своё и своих родных и близких материальное процветание на прозябании трудящегося большинства, не имеющего частной собственности. А то, что легально позволяет меньшинству стричь большинство (образ князя Талейрана), — аморально.
Керенский поступал как шулер — он подменял одно другим так же, как шулер подменяет шестёрку на туза. При этом не Марксу, не Ленину, не ленинцу и не марксисту, а всего лишь левому либералу, видному итальянскому мыслителю Пьеро Гобетти принадлежит блестящая мысль: «Соломоново решение, безусловно, тенденциозно, если вся правда на одной стороне»!
А Вся Правда всегда была и может быть лишь на стороне Труда! У Капитала нет правды, он силён и держится Ложью, манипулируя сознанием масс. Гобетти начинал понимать это, за что его в 1926-м, если не ошибаюсь, году и забили насмерть чернорубашечники наёмника буржуазии Бенито Муссолини.
Не более честно поступал Керенский, облыжно приписывая Ленину идейное и духовное родство с больными душами героев Достоевского. Ленин был к Достоевскому — и как к мыслителю, и как к писателю, вполне и резонно равнодушен, что хорошо видно из того, как скудно использовал он образы и цитаты из произведений Достоевского в своих работах. По сути, Ленин достаточно часто (шесть раз) обращался лишь к «Униженным и оскорблённым», что вполне понятно.
Зато к образам и мыслям Герцена, Гоголя, Грибоедова, Крылова, Некрасова, Пушкина, Успенского, Чернышевского Владимир Ильич обращался десятки раз, особенно выделяя наиболее великого и точного нашего сатирика — Салтыкова-Щедрина. Щедрина Ленин цитировал тем или иным образом не одну сотню раз!
Так при чём здесь Иван Карамазов et cetera?
НАПОМНЮ ещё раз…
Ленин приехал в Петроград поздно вечером 3 апреля (16 апреля по новому стилю) 1917 года. По пути во дворец Кшесинской, где разместился штаб большевиков, Владимир Ильич несколько раз обращался с броневика к толпам встречающих с краткими речами. Это были, естественно, просто агитационные призывы, однако наутро 4 (17) апреля Ленин дважды выступал деловым образом. Вначале на хорах Таврического дворца он сделал доклад для большевиков — делегатов Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов, а потом повторил свою речь уже на объединённом собрании большевиков и меньшевиков, участвовавших во Всероссийском совещании Советов.
7 (20) апреля в № 26 «Правды» была опубликована ленинская статья «О задачах пролетариата в данной революции» (см. В. И. Ленин. ПСС, т. 31, стр. 113–118), которая содержала знаменитые тезисы, названные «Апрельскими».
Ленин начал писать статью ещё в пути, по дороге в Россию, а по приезде передал её одному из членов редакции «Правды» с настоятельной просьбой напечатать в ближайшем номере. И первым же тезисом в статье шло:
«1. В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и Кº остаётся грабительской, империалистической войной в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству».
На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать своё согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве со всеми интересами капитала…»
С этого же тезиса он 4 (17) апреля 1917 года начал свой доклад на собрании большевиков — участников Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов. На следующий день после своего возвращения в Россию. И где здесь «пораженчество», господа клеветники на Ленина?!
Спрошу и другое…
Можно хоть как-то понять российских обывателей в весеннем Петрограде 1917 года, о которых Александр Блок писал: «Буржуа только и делают, что боятся: то хулиганов, то немцев, то Ленина, то анархии». Эти обыватели имели лишь газетную информацию о том, что Ленин приехал из-за границы через вражескую страну в таинственном «пломбированном» вагоне. Причём эта информация была формально верной.
Можно понять и тех мало- или вовсе неразвитых простых солдат, рабочих, крестьян, которые на первых порах поверили буржуазной прессе…
Но как понять тех якобы «историков», журналистов, политиков и т. д., кто и после документального анализа ситуации тем же Вернером фон Хальвегом в 1957 году и другими, после опубликования и полной доступности ленинской переписки 1914–1917 годов и ленинских работ по теме, и сегодня не просто клевещет на Ленина, но и смущает сограждан россказнями о «германском золоте» Ленина, о якобы «подрывном» «пломбированном вагоне»?
Ну сколько же можно лгать?
И сколько же можно верить лжецам?
Вдрызг изолгавшийся Николай Стариков приводит рассказ лидера эсеров Виктора Чернова. Уже белоэмигрант, тот вспоминал, как в 1911 году, якобы сидя с Лениным за кружкой пива в ресторане, он якобы спросил: «Владимир Ильич, да приди вы к власти, вы на следующий день меньшевиков вешать станете?», на что Ленин якобы ответствовал, «прищурившись»: «Первого меньшевика мы повесим после последнего эсера».
Ну, и много ли здесь правды?
Много ли меньшевиков и эсеров повесил Ленин, придя к власти? А ведь того же Чернова, «главу» однодневного Учредительного собрания, матрос Железняк — буде был бы на то ленинский приказ — мог шутя пришибить в Таврическом дворце 6 января 1918 года. И взятки были бы гладки — Железняк тогда не в большевиках, а в анархистах числился.
Эх, господа!
К СЛОВУ, ещё раз о меньшевиках и их проезде через Германию… Как уж Юлий Мартов стремился сохранить чистоту риз и отказывался от проезда без прямой санкции меньшевистского Петроградского Совета. Ленин почти сразу плюнул на молчание петроградских подпевал Временного правительства и уехал в Россию в «пломбированном вагоне» — углублять революцию.
А что же Мартов и оставшиеся меньшевики?
4 мая 1917 года в № 47 меньшевистского органа «Рабочая газета» было опубликовано сообщение, которое ниже привожу от слова до слова:
«Советом Р. и С. Деп. получена след, телеграмма из Копенгагена:
Аксельрод, Мартов, Семковский телеграфируют:
Отстраняя проект обмена (интернированных немцев на проезд через Германию русских. — С.К.), вы нас обрекаете оставаться здесь до конца войны. Все надежды на проезд через Англию — бессмысленны, потому что это невозможно для массы эмигрантов, а мы отклоняем привилегии для нескольких, не говоря о том, что до сих пор вы не были в состоянии гарантировать нас от произвола Англии. После случая с Троцким (он был временно задержан в канадском порту Галифакс до выяснения готовности Временного правительства принять его на Родине. — С.К.) невозможно доверять правительству. Ни правительство, ни вы не даете мотивов, почему наш проект неприемлем. Мы констатируем, что, несмотря на все наши усилия, после 2 месяцев мы не получили амнистии. Ответственность за это падает на правительство…»
Под амнистией имелось в виду разрешение Петрограда на проезд через территорию враждебного государства, но самое ценное в телеграмме — свидетельство меньшевиков, что даже для них «английский» вариант был закрыт. А далее в их телеграмме прорезались чуть ли не ленинские нотки — но с запоздалым, по сравнению с Лениным, пониманием сути ситуации:
«Наша же обязанность при таких обстоятельствах — попробовать через посредство социалистов нейтральной Швейцарии получить разрешение проезда через Германию. Все здешние политические партии русских интернационалистов разделяют наши взгляды. Соображения дипломатического характера, опасения ложного истолкования отступают для нас на задний план перед могучим долгом участвовать в великой революции. Ваша политическая обязанность защищать это решение, вынужденное положением, не позволяя смущать себя заинтересованной демагогией шовинистов (жирный курсив здесь и ниже мой. — С.К.)».
(Ю. О. Мартов. Письма и документы. 1917–1922. М.: Центрполиграф, 2014 стр. 36–37)
Выделенные мной жирным курсивом последние слова звучали и вовсе по-ленински. И путём Мартов с меньшевиками вскоре проехал через Германию в Россию ленинским. Однако на том общее закончилось.
В отличие от Ленина Мартов, Аксельрод и им подобные были революционерами пустых слов, а не больших дел. Вернувшись в Россию, они путались в ногах у Ленина до Октября 1917 года и после Октября 1917 года, а вскоре стали просто вредить и пакостить. Даром, что Мартов признал в 1920 году, что «большевистский режим корнями всё-таки уходит в массы», а революция «могла стать только большевистской» и, «несмотря на все противоречия и реакционные (! —