Г.В. Плеханов, поддержавший на II съезде РСДРП 1903 г. В.И. Ленина, выдвинул, по признанию Л.Д. Троцкого, «ряд якобинских положений»[368]. Развивая верный, по его убеждению, тезис В.Е. Мандельберга (Посадовского), основоположник российской социал-демократии дал съезду следующее наставление: «Каждый данный демократический принцип должен быть рассматриваем не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласящему, что salus populi supreme lex (благо народа – высший закон. – Лат.). В переводе на язык революционера это значит, что успех революции – высший закон. И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться»[369]. Наставления тогдашнего Мафусаила, по более позднему признанию совсем еще молодого в 1903 г. Л.Д. Троцкого, «потрясли чистых демократов. «Благо революции – высший закон», – говорил он. Он допускал возможность такой обстановки, [в каковой] пролетариат окажется вынужден ограничить избирательные права имущих классов. Он предвидел возможность того, что пролетариату в революционную эпоху придется разогнать представительное собрание, избранное на основе всеобщего голосования. Наконец, он не отказывался в принципе от смертной казни, считая, что она может понадобиться против царя и его сановников»[370]. Наставления Г.В. Плеханова «потрясли» настолько, что в стенографическом отчете даже как-то затерялось заявление в их развитие В.И. Ленина: «Нельзя в вопросе о создании политической партии ссылаться на моральные соображения»[371].
Следует подчеркнуть тот факт, что с возрастом В.И. Ленин все более напоминал Г.В. Плеханова в старости. Видный деятель мирового коммунистического движения К.Б. Радек справедливо заявил в 1924 г. на Бауманской районной конференции РКП(б): «Владимир Ильич не любил оппозиции. Он был покрупнее, чем мы все (видные большевистские деятели. – С.В.) вместе взятые и, когда мы ему оппонировали, он в душе думал: «Вот дураки!»[372].
К коллегиальному решению вопросов не были склонны и другие вожди. Демократия и даже «демократический централизм», при котором меньшинство безоговорочно подчиняется большинству, для всех четверых были понятиями достаточно абстрактными. Однако следует отметить важную вещь: для большевиков В.И. Ленин как вождь был, что называется, вне конкуренции. Г.Е. Зиновьев, известный в партии в качестве «одного из лучших партийных агитаторов и полемистов»[373], высказался об этом 22 апреля 1920 г. на юбилее Владимира Ильича очень точно: «…говорить о Ленине – значит говорить о нашей партии. Ленин для нашей партии – то, что Маркс для Интернационала. […] Жизнь Ленина настолько переплелась с жизнью партии, что буквально невозможно отделить одно от другого»[374]. К.Б. Радек, далеко не всегда разделявший установки вождя, угоднически добавил: «…знать Ленина означает понимать задачи коммуниста в мировой революции»[375]. Для большевиков в конце Гражданской войны (но не в ее начале) это не были пустые митинговые заявления, это была констатация факта. Ленин уже стал для партийцев Иисусом Христом в весьма сомнительной «троице» Карла Маркса – Бога Отца и Фридриха Энгельса – Святого Духа, чтобы не сосчитать всех их вместе со Сталиным в качестве четырех всадников Апокалипсиса.
На XII съезде РКП(б) в 1923 г. один из наиболее откровенных представителей большевистской верхушки – В.В. Осинский – признавал верховенство в партии за одним безоговорочным лидером: В.И. Лениным. Осинский, который сам был отнюдь не второстепенной фигурой на большевистской шахматной доске, считал Ленина, не раз и не два разбивавшего его в пух и прах на съездах и конференциях партии, своим «духовным отцом»[376], и, судя по многочисленным источникам, Ленин действительно воспринимался в качестве «духовного отца», причем как всеми видными большевиками, так и партией в целом. Из выступления Осинского также четко следует, что Ленину в партии было позволено то, что не было позволено его ближайшим соратникам[377].
22 апреля 1920 г. один из старейших большевиков М.С. Ольминский и молодой, если сравнивать с ним, партиец Е.А. Преображенский в своих выступлениях на чествовании вождя в день его 50‐летия гениально охарактеризовали суть ленинской тактики. Ольминский: «Из эпохи уже революционной мы могли тысячу раз убедиться, что Ленин может выступать в определенное время, отстаивая принцип как будто антидемократический, но почему? – потому, что это нужно для спасения демократии. В будущем, когда кончится борьба, возможна будет демократия, а теперь, когда со всех сторон нас окружают враги человеческие и враги нечеловеческие – экономическая разруха, нет никакой возможности в полной мере реализовать демократический принцип»[378]. Преображенский: «На поворотах истории, когда нужно повернуть тактический руль, партийная масса идет по инерции в старом направлении, думает по-старому, действует по-старому, в лучшем случае, начинает колебаться по-другому и понемногу учитывать изменение. Роль вождей в такие моменты – ускорить ход событий и, убедившись в необходимости поворота, целиком перебросить весь партийный аппарат (до 1919 г. партаппарат в данном контексте вряд ли бы упоминался, до этого времени большевики рассматривали революцию преимущественно как творческий процесс. – С.В.) на новые рельсы. Бебель знал это, приспособляясь к партийной массе, идя на аршин дальше ее, поднимаясь на один вершок над ее головой. Тов. Ленин ставит новые задачи во всем объеме и никогда не руководствуется вопросом, будет ли вся партия с ним, будет ли с ним большинство, будет ли вся партия против него. Поэтому именно он и его позиция вызывают наиболее ожесточенные споры в переломные моменты»[379].
Большевистские вожди в начале 1920‐х гг. постфактум убедились в неотделимости жизни Ленина от истории его партии. Г.Е. Зиновьев произнес в Политическом отчете на XII съезде РКП(б) 1923 г.: «гегемонию пролетариата надо уметь понимать. В 1895 г. она сводилась к образованию «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В 1903 г. она сводилась к тому, чтобы создать организацию профессиональных революционеров. В 1912 г. она сводилась к тому, чтобы во время контрреволюции сохранить большевистский центр, как справедливо указывает т. Мартынов. В 1917 г. она сводилась к восстанию. В 1918–1919 гг. она сводилась к тому, чтобы организовать Красную армию и уметь воевать. В 1920–1921 гг. гегемония пролетариата заключалась в том, чтобы помочь прежде всего улучшить положение крестьянина и войти в контакт с ним, понять, что от сельского хозяйства идет восстановление»[380]. На всех этих поворотах, на которых упиралась партия, ее железной рукой вел к победе мирового пролетариата Ленин. По образному выражению партийца Е.И. Бумажного, «никто другой в нашей партии не может так брать быка за рога, как […] Владимир Ильич»[381]. И это притом что, повторимся, большую часть своей дореволюционной партийной деятельности В.И. Ленин находился на «руководящей работе» в эмиграции, что, казалось бы, неизбежно должно было отразиться на его взаимоотношениях с той многочисленной прослойкой партийной элиты, которая не вылезала из каторги и ссылки.
Л.Д. Троцкий, рассуждая в эмиграции об эволюции партийцев в 1920‐е гг., писал: «Революционеры сделаны в последнем счете из того же общественного материала, что и другие люди. Но у них должны быть какие-то резкие личные особенности, которые дали возможность историческому процессу отделить их от других и сгруппировать особо. Общение друг с другом, теоретическая работа, борьба под определенным знаменем, коллективная дисциплина, закал под огнем опасностей постепенно формируют революционный тип»[382]. Для людей революционной эпохи, отдавших делу рабочего класса всю свою сознательную жизнь, постфактум поведение В.И. Ленина могло представляться не только оправданным, но и единственно возможным.
Член Политбюро ЦК РКП(б) А.И. Рыков уже в 1924 г. отнюдь не зря заявил на параде юным пионерам – «внукам и внучкам»[383] вождя, что «Ленины рождаются веками» и «Лениным никто стать не может»[384]. Вождь мировой революции, которому судьбой было отпущено всего в избытке, вынужденно стал выдающимся историком, труды которого и поныне не утратили свое научное значение, и серьезным философом – основателем марксизма-ленинизма. Не бесполезна в данном случае будет цитата из выступления Д.Б. Рязанова 1924 г.: «Владимир Ильич, который всегда считал себя скромно не философом, волей-неволей для того, чтобы бороться с мещанством, с труположством, с богоискательством, с богостроительством в собственной среде, должен был из-под палки собственного партийного долга (курсив наш. – С.В.) взяться за изучение философии. Ему пришлось в течение сравнительно короткого времени показать, что если бы он занялся вплотную философией, из него вышел бы не худший философ, чем теоретик пролетарского государства»