(Германия была лишь наиболее очевидной целью. Сталин в письме Ленину летом 1920-го говорил «об организации восстания в Италии и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия», добавляя в скобках: «Румынию придется разбить».) Разумеется, Ленин прекрасно понимал, что польский пролетариат едва ли станет сотрудничать с регулярной российской армией, даже если она называется Красной или Советской. Разумеется, решение пустить «встречный пал» – перенести войну после изгнания пилсудчиков из Киева на территорию Польши – было связано с необходимостью не только экспортировать мировую революцию, но и устанавливать собственные границы в условиях, когда вокруг коренной России, как пузыри, появляются новые национальные государства – и, судя по Финляндии и Прибалтике, крайне враждебные.
По сути, Польская война 1920 года была серией трагических цугцвангов обоих правительств; и даже если бы Ленин пытался избежать ее, вряд ли это было в его силах. Поляки, оказавшиеся в восходящей фазе исторического развития и поставившие целью восстановить Речь Посполитую до екатерининских разделов, не могли в 1919-м не обратить внимания на оставшиеся «ничьими» – не русскими и не немецкими – Украину, Белоруссию и Литву. Антанте – США, Франции и Англии – надо было натравливать Польшу на Советскую Россию, чтобы большевики не смогли поджечь Германию и остановились на линии коренной России. Большевикам нужно было сохранить буферное социалистическое государство Лит-Бел и никак нельзя было отдавать по сути российскую, стремительно советизировавшуюся и советизируемую Украину Польше. В 1920-м большевики искренне рассчитывали на то, что Германия, наконец, вспыхнет вся, целиком, – и с Польшей, хочешь не хочешь, приходилось иметь дело как с враждебным транзитным государством.
Домик в Звержинце стоял совсем уж на отшибе, и добраться от него пешком до вокзала, куда каждый день, иногда дважды, прибывали почта и газеты, было не проще, чем от Нептуна до Солнца. Поэтому вскоре у Ленина поменялся адрес – почти на два года. И если с самой улицы Любомирской можно было слышать звуки железной дороги, то из окон во двор открывался вид на поля и границу с Россией. Двух памятных досок, еще три десятилетия назад украшавших фасад, уже нет: ни свидетельства, что здесь жил Ленин, ни того, что в 1913-м под руководством Ленина и Сталина тут прошло заседание ЦК РСДРП; зато рядом с подъездом можно углядеть на стене следы от выкрученных болтов, а из ближайших дверей – унюхать резкий соевый запах: дешевый вьетнамский ресторан.
Как и в Женеве, Лондоне и Париже, в Кракове вокруг ВИ сформировался секретариат, выполнявший его мелкие рабочие поручения – и предоставлявший ему интеллектуальных спарринг-партнеров.
В двух соседних домах обитали Зиновьевы и Каменевы, в той же, каменевской, квартире снимала комнату Инесса Федоровна Арманд; еще ближе от ВИ и НК, чем на Мари-Роз. Сталин останавливался в квартире у Ульяновых – дважды по несколько дней, залетной птицей.
Здесь они решали, что делать с «Правдой».
С одинаковыми глубиной и остроумием проанализировавший отношения Ленина с ранней «Правдой» канадский исследователь Р. К. Элвуд показывает, что отношения эти были безоблачными только в мифе – но не в действительности. Удивительным образом, в пилотном номере «Правды» обнаруживается все, что угодно, – но нет ни хотя бы какого-нибудь, самого завалящего приветственно-напутственного слова от Ленина, ни даже обыкновенной статьи. Это красноречивое – и наполненное грозовым электричеством – молчание продолжалось аж до 13-го номера – до 8 мая, и его можно было бы объяснить тем, что Ленину не до «Правды», поскольку он занимается газетой «Звезда», серьезным социал-демократическим еженедельником. Но «Звезду» как раз в начале мая благополучно закрыли – и тем не менее уже с 9 мая, после одной-единственной статейки, вновь восстановился мораторий – то ли Ленина на «Правду», то ли «Правды» на сотрудничество с Лениным. И только с середины июля плотина взаимного непонимания была прорвана. Однако назвать 1912 год медовым месяцем в отношениях Ленина с «его» газетой никак невозможно: судя по переписке, между ключевым автором и редакцией с пугающей регулярностью сновали черные кошки.
Первый номер «Правды» вообще выглядит не так, как мы представляем эту газету по советским временам: не монолитной агиткой. Собственные корреспонденты докладывают не только о забастовках и кровавых расстрелах (редакции «повезло», что практически одновременно с запуском газеты царское правительство расстреляло на Ленских приисках рабочих; это всколыхнуло наслаждавшийся «столыпинской стабильностью» российский пролетариат – и обеспечило огромную лояльную аудиторию), но и про землетрясение в земле Вюртемберг. Обращает на себя внимание не только размах сети собкоров (Москва, Казань, Калуга, Красноярск, Рига, Пермь, Армавир, Кунгур, Ростов, Нижний Новгород, Оренбург, Рига, Верный, Чернигов, Тифлис, Чикаго, Франкфурт, Гамбург, Берлин, Лондон…), но и оперативность доставки материала. То есть вечером ощущалось землетрясение в Штутгарте, а простые рабочие на следующее утро читали об этом в своей первой ежедневной газете в Санкт-Петербурге. Выигранный Лениным за счет переезда из Парижа на восток день оказывался критически важным в скорости сношения с Россией: если новости продаются свежими, то даже Ленин обязан соблюдать установленные правила игры.
Издатель, депутат III Думы Полетаев, выбившийся в люди с самого низа (он начинал карьеру рабочим-токарем), был настоящей головной болью Ленина. Он осмеливался полагать, что партия должна остаться единой, и отличал «ликвидаторов от ликвидаторства» – и хотя сам Ленин считал такого рода идеи «софизмами» или даже признаком идиотии, был явно не дурак, не мерзавец, а очень дельный человек, пускай и себе на уме. Полетаев пожил в эмиграции, несколько раз сидел в тюрьме, в 1905-м поруководил Советом в Питере, и роль марионетки при кукловоде Ленине – с которым он переписывался еще в 1895-м, а в июле 1917-го рискнет предоставить старому знакомому укрытие у себя в квартире – его очевидно не удовлетворяла. Он пытался проводить независимую от заграничного ЦК редакционную политику – направленную, по сути, на нейтрализацию того раскола, который Ленин инициировал на Пражской конференции (куда Полетаев, явно нарочно, опоздал, чтобы дистанцироваться от схизматиков; Ленину потом пришлось отлавливать его в Лейпциге, чтобы снабдить ценными указаниями, как запускать новую газету). Именно поэтому Сталин, давший в первый номер программную статью «Наши цели», размахивал вовсе не гранатой с выдернутой чекой, а оливковой ветвью: «“Правда” будет призывать, прежде всего и главным образом, к единству классовой борьбы пролетариата; к единству во что бы то ни стало». К единству? После Праги?! Дальше, перечисляя принципы, которыми намерена «руководствоваться “Правда” в своей повседневной работе», Сталин пользуется терминами «уступчивость по отношению друг к другу», «мир» и «дружная работа внутри движения»; неудивительно, что Ленин поначалу просто игнорирует «свою» газету. «Кто-то мог бы обратить внимание, – ехидно замечает Элвуд, – на то, что Зиновьев, также переехавший в Краков, умудрился опубликовать в “Правде” 31 статью ровно за тот отрезок времени, когда Ленин – одну-единственную».
Но и дальше, когда Ленин, кажется, «притерся», редакторы продолжали резать его полемические выпады против тех, кого он привычно клеймил как «ликвидаторов»; дотошный Элвуд подсчитал, что «Правда» опубликовала за два года 284 статьи Ленина – и проигнорировала целых 47, под самыми свинскими предлогами, вроде «потеряли» или «поздно дошло»; часто редакция даже не удосуживалась сообщить Ленину об отказе; он просто получал номера и видел – текста нет; или же уведомляла, но с такой брезгливостью, что автор вынужден был возмущенно ворчать: «Мы получили глупое и нахальное письмо из редакции. Не отвечаем. Надо их выжить». Надо, да: Ленин зависел от «Правды» – то был основной источник его доходов – и политических, и житейских: гонорарные деньги нужны были на дорогое лечение в Швейцарии НК, у которой нашли базедову болезнь.
Осенью 1912-го Ленин пишет Полетаеву «в качестве сотрудника “Правды” по политическим вопросам» (интересный статус) стандартное письмо, подтверждающее его решимость и впредь душить «ликвидаторов» и «отзовистов»: «посылаю паки и паки статьи об этом. Толцыте и отверзется» – и уточняет: «Применимо ли сие к вашей газете?»
«К вашей»? Не к «моей»??
Мобилизовав весь свой авторитет, Ленин еще в ноябре 1912-го принялся дергать к себе Сталина, который и так был беглым ссыльным и жил в Петербурге нелегально, а теперь вынужден был проводить бо льшую часть своего рабочего времени в вокзальных кассах и поездах (билет Петербург – Краков – 12 рублей), подвергаясь опасности быть опознанным на границе. Ульяновы, не подозревавшие, что полиция прекрасно знает о перемещениях их «чудесного грузина», ценили его лояльность и угощали специально купленным пивом и гастрономической «мурой» – блинами с семгой и икрой из России. Судя по наполненным меланхолией письмам, которые Сталин посылал тогда еще не доехавшему до Кракова другу Каменеву, компания Ленина, однако ж, не казалась ему достаточно интересной, чтобы удовлетвориться исключительно ею: «Здравствуй, друже! Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать, черт тебя задави. Неужели так-таки не переберешься в Краков?» «Клянясь собакой», Сталин, конечно, цитирует Сократа, имевшего обыкновение выражаться таким образом, – а возможно, намекает на своего квартирного хозяина, которого частенько сравнивали с этим греком (и, что характерно, часто уподобляли электрическому угрю, одурманивающему всякого, кто к нему прикасается).
Ленин не мог не видеть, что «Правда» делает всё, чтобы нейтрализовать достигнутое на Пражской конференции: редакция не желала воевать с меньшевистским конкурентом – «Лучом», вела политику всепрощения, приглашала в авторы «впередовцев» – и не просто «некоторых»; в том же декабре «они» принялись печатать статьи Богданова (уже похороненного, казалось Ленину, – однако эксгумированного и оказавшегося таким же энергичным, как до упокоения; особенно обидно, что ради текстов «синьора махиста» явно приходилось снимать с полосы его, ленинские). Шестеро депутатов-большевиков, избранных не в последнюю очередь благодаря тому, что фактическим главой избирательного штаба у них был Ленин, тайно мечтают об объединении с коллегами-меньшевиками и начинают переговоры о слиянии «Правды» и «Луча» в общую, нефракционную газету для рабочих. Депутаты-большевики входят в состав редколлегии «Луча», а меньшевики – в редколлегию «Правды»; прямо с указанием фамилий в разделе «Контрибьюторы». Узнать об этом было для Ленина все равно что увидеть клубок кобр в собственной постели – и, врубив все имеющиеся в его распоряжении сирены и проблесковые маячки, он инспирирует вал писем из местных комитетов с треб